Авторский блог Георгий Осипов 19:13 21 мая 2013

Чемпионы молчания

Люди разучились глумиться и сомневаться. А кто не умеет смеяться, тот не способен и содрогнуться. Как тот мальчик, уверенный, что смерть целой плеяды «верных ленинцев» в одно и то же время – вполне объяснимое, случайное совпадение. Думается, что запоздалая потеря исторической невинности была ему особенно приятна. Я уже знал, а он мне, видите ли, не верил – берег девственность. Значит, верил кому-то другому – тому, кто его обманывал и с Якиром, и с Блюхером

– Вы неразговорчивый человек?

Спейд покачал головой.

– Напротив, люблю поговорить.

«Мальтийский сокол»

Недомолвки окружали нас с детства.

Но с годами их становилось все больше.

Купив на рынке, вместе с кормом для рыб, «Цветы зла», подросток едва ли мог выяснить, в чем суть проклятия «проклятых женщин» у Бодлера, чем конкретно провинились перед обществом Ипполита с Дельфиною.

Грехи Поля Верлена были упрятаны в скупую, но емкую фразу графа Толстого: «учитывая ту жалкую, развратную жизнь, которую вел этот человек».

Тут же возникало желание спросить: «А какую?»

В повести «Тимур и его команда» в конце письма от хулиганов стоит «ругательство».

Один любознательный мальчик, помнится, получил взыскание, машинально вымолвив: «А какое?»

На каждый крохотный островок полуправды моментально, с лягушечьим шлепком, вспрыгивала полуложь.

Это был комплект открыток «Военачальники Красной Армии». Девяносто процентов – репрессированные.

Соседский паренек не верил, что всех этих комиссаров и командармов, в конце концов, расстреляли. Тогда я обратил его внимание на одну и ту же дату смерти – тридцать седьмой, тридцать восьмой год.

«Умерли в один год», – невозмутимо парировал паренек тоном зрелой дамы, не заинтересованной в растлении юного собеседника.

Среди взрослых завсегдатаев доминошного столика так же не нашлось ни одного, кто бы подтвердил факт Великой чистки.

А рассматривали мы эту хрущевскую «порнографию» летом семьдесят первого года.

После шестьдесят седьмого писать про «нарушения социалистической законности» прекратили, а посвященные этой теме, тенденциозные фильмы («Тишина», «Друзья и годы», «По тонкому льду») прекратили показывать. Однако всегда можно было взять в школьной библиотеке, скажем, биографию Якира из серии ЖЗЛ, а в предисловии к известной повести Стругацких была упомянута Колыма…

Умерли в один год, как динозавры или верные супруги. Впрочем, многие не подозревали о существовании тех же динозавров, несмотря на серию польских марок и боевик «Миллион лет до нашей эры» («до Рождества Христова» тоже бы не поняли).

Тогда же я открыл для себя старшеклассников, понятия не имевших, кто такие «Битлз».

Не обязательно было любить эту группу, но для этих городских ребят данное слово было – пустой звук.

Многие взрослые не знали, кто такой Высоцкий и о чем он поет.

Подвыпивший попутчик в тамбуре уверял меня, будто Галича давно посадили, и он до сих пор не освободился, и это три года спустя после трагической гибели поэта в эмиграции!

Чем же вместо нейтральной и объективной правды были заполнены умственные пустоты этих людей?

Какой «раковинный гул небытия» служил саундтреком к их осторожной и по-своему счастливой жизни – мне неведомо до сих пор.

Похоже, они вообще крайне редко задавали вопросы живым, и тем более – мертвым.

А вопросы были типа: «Папа, можно я включу?»

«Включи, только не сломай».

«Я аккуратно».

Когда им разрешили интересоваться, человек не знавший, кто такие «Битлз», наконец-то спросил у товарища: «И где они столько зэков понабирали»?

Он был уверен, что Брюс Ли убивает своих жертв по-настоящему.

Нелегка доля того, кто освобожден от физкультуры неведения, и успел нажить излишний вес, пускай поверхностных, но щекотливых познаний.

Вы, проклятые, вы, бездомные дрожите

От человеческой, безжалостной молвы,

В пустыню мрачную волчицами бежите

От бесконечности, но бесконечность – вы.

В каморку звукорежиссера вошел (постоянно под градусом) бригадир монтировщиков с внешностью и повадками лидера группы Motorhead. Ожидая, что ему предложат выпить, он принялся листать старый журнал, посвященный захлестнувшей Европу эпидемии твиста.

– Узнаешь свою молодость, Коля? – дружелюбно поинтересовался я.

– А! Шо? – встрепенулся доморощенный «Лемми» и как-то робко произнес: чарльстон?..

Он не знал, как называется танец, всю жизнь пропахав в богемной среде и будучи женат на танцовщице кордебалета.

Кто-то скрыл от него эту безобидную подробность, победив в очередной спартакиаде по умолчанию. Точнее, существование твиста дружно скрывали от Коли все, с кем он общался – коллеги, политинформаторы, члены семьи, гастрольные потаскушки.

Вот он и застрял на допотопном «чарльстоне», который был для него пределом буржуазного разгула.

А между тем твист был у нас танцем вполне легальным.

«Любопытна, между прочим, история проникновения твиста в советское общество. Если буйный Рок, хамюга парень в кожаной куртке и вытертых джинсах, сразу же был отвергнут и высмеян публично, то бестия Твист оказался более изворотливым. Появившись вначале в полосатом сногсшибательном пиджаке, с толстым слоем порочной парфюмерии на хитром личике, покрутив для разведки чахлыми бедрами, ловчила быстро мимикрировался, расцвел жизнерадостным румянцем, засучил рукава, повел плечами туриста, спортсмена, геолога и, глядишь, отплясывает теперь повсюду, крутит ловким задом, напевая "Трутся спиной медведи о земную ось", "Королеву красоты" и тому подобные невинные песенки», – констатировал Василий Аксенов.

Итак, чарльстон. А на дворе стоял мрачнейший восемьдесят первый год – время пессимистичных предчувствий и болезненных догадок.

Тот человек не знал элементарных вещей – вне привычной среды его могли бы принять за плохо подготовленного иностранного шпиона. Похоже, что он даже не смотрел «Кавказскую пленницу».

В начале перестройки мне довелось околачиваться в некоем подобии творческой группы, через которую прошли многие деятели контркультуры. Время было, говоря словами одной поэтессы, «бетакамное» – всех снимали, почти всех показывали.

Регулярно являлся молодой человек, весь в черном, и беспрерывно щелкал хорошей камерой. Потом он приносил толстенные пачки снимков, которые гурьбой разглядывали будущие знаменитости, бомжи и покойники.

Это был виртуоз своего дела, идейный трансформатор реальности. В довольно тесном пространстве репетиционной студии он умудрялся выбирать такие ракурсы, что в кадр попадали кто угодно – трансвеститы, карлики, цыгыне… кроме автора этих сток, явно постороннего на этом празднике жизни. И, как мне кажется, все это понимали и одобряли, в том числе и целесообразность такой превентивной цензуры. Заяви я об этом во весь голос, меня бы заподозрили в мании преследования и величия одновременно.

Наверное, это и есть интуитивная ответственность художника – умение распознавать оборотня и еретика, не вступая с ним в задушевные беседы, как банальный стукач-провокатор. Сработано чисто – вроде бы я там был, но проиллюстрировать мое присутствие мне нечем.

Среди чернокожих рабов бытовало предание, согласно которому все жители Африки умели летать, но в дальнейшем развратились и утратили эту волшебную способность.

Одна рабыня с младенцем на спине все-таки сумела взлететь, спасаясь от побоев жестокого плантатора. Ей удалось это сделать, благодаря нескольким словам на неизвестном языке, которые успел шепнуть несчастной один старик.

Слова эти подслушала бабка рассказчика и передала их внуку, однако внук (тележник по имени Цезарь Грант) постарел и забыл магическую формулу. А спросить не у кого, ибо негры больше не летают – бремя страстей человеческих не дает оторваться от грешной земли.

Самые важные детали, слова и координаты приносятся в жертву ради сомнительных рекордов умолчания.

Когда-то светлокожие мулатки пытались скрыть свое негритянское происхождение (совсем как нацистское прошлое), чтобы начать новую жизнь, получить образование, по всем правилам выйти замуж за джентльмена.

Современные люди исчезают из привычной среды доступными им способами, потому что Цезарь Грант забыл волшебные слова.

У известной певицы Дайаны Росс был талантливый младший брат Артур, по прозвищу Ти-бой, в семидесятых он написал ряд первоклассных лирических композиций, а затем пропал. «Исчез из мира», как сказала бы одна словоохотливая восточная женщина. Его судьбой перестали интересоваться бывшие коллеги и вполне цивильная афроамериканская родня.

Единственный альбом. Продано двенадцать тысяч экземпляров. По тогдашним меркам это было равносильно погребению заживо.

22 июня 1996 года полиция обнаружила два связанных трупа в руинах дома в одном из самых криминальных районов Детройта. Район этот носит название «Дубовая роща»… Артур Росс и его супруга задохнулись с кляпами во рту. Никто его не разыскивал. Никто о нем не скорбел. А летать они не умели.

«Они наверно думают, что я пьяный», – сказал своему спутнику Скотт Фитцджеральд, пошатываясь на театральной лестнице после спектакля.

Он был трезв. Он умирал.

Мастерски умеют скрывать степень разложения наркоманы и алкоголики, даже подчас стоя одною ногой в могиле. Но еще лучше это умеют делать бальзамировщики и гримеры похоронных бюро.

Либеральная интеллигенция умела не только читать между строк и скрывать политические и расовые антипатии, гораздо важнее было не афишировать перед кем попало «все, что было сердцу мило».

Однажды я нарвался-таки на неприятный для меня сюрприз. Супружеская пара, которой я дал почитать сборник стихотворений Софии Парнок «Розы Пиэрии», устроила мне по телефону форменный разнос: «Мы не спали всю ночь! В ужасе от прочитанного! Наташа не подозревала о существовании подобных гадостей!» И т.д.

Я лишь пожал плечами, поскольку круг общения щепетильной четы почти полностью состоял из «людей лунного света».

Ну, допустим, то была перестраховка – любимое занятие провинциалов, не избалованных вниманием иностранных корреспондентов и спецслужб.

А о чем помалкивают сейчас, навинчивая на штангу тяжелые блины безмолвия, сейчас, когда, с помощью болтовни хорошо подвешенным языком, делают карьеру не только в шоу-бизнесе, но и в политике?

О, весьма о многом! Подозреваю, что индекс запретных сюжетов и тем не только не обеднел, а, напротив, разросся и вширь и вглубь.

Недомолвка может скрывать либо существенные, даже чрезмерные познания, либо полное невежество и отсутствие опыта.

Уже в годы моего отрочества встретить людей, способных рассказать о жизни в оккупации, не впадая в пересказ киноужасов, было катастрофически трудно.

Еще сложней было их разговорить.

А для любознательного человека это страшное состояние – когда жажду знаний приходится утолять с помощью суррогата. Сродни панике наркомана, которому вместо его снадобья подсунули зубной порошок.

Один человек с криминальным прошлым, махнув рукой на конспирацию, красочно описывал свои вояжи их Запорожья в Одессу, из Одессы – в Румынию, оттуда – в Париж за дамским бельем и косметикой. Чем не сюжет для сериала?

Был у Рейгана юрист по фамилии Миллер. Его сын сперва изнасиловал, а после забил насмерть собственную мать. У нас об этом подвиге, об этом небольшом эпизоде большой Американской Трагедии не сообщали, в конце концов, мало ли у нас своих советников юстиции с ненормальными и восприимчивыми детьми.

«Лично мне этой моды не нужно!», – как пел незабвенный Аркадий.

Не приводили подробностей, полагаясь на самостоятельную фантазию читателя, на тренированное воображение советского визионера, которому рассказывают мало, а показывают еще меньше, вследствие чего каждый сплетник ощущает себя Прометеем, похитившим частицу обжигающего гнозиса, способную скорей испепелить, нежели высветить истину в складских сумерках вымыслов и кривотолков.

Чего, например, добились наши киноведы, замалчивая девяносто процентов зарубежной кинопродукции по причинам ее якобы «низкопробности» и «бездуховности»?

Очень важной цели достигли эти жрецы-узурпаторы – девяносто процентов наших киноманов считают великими одних и тех же актеров, режиссеров, комиков, композиторов и сценаристов – этот предрассудок уже сделался частью дурной наследственности.

Один ныне покойный писатель-патриот обратил мое внимание на немаловажную мелочь: наши публицисты-международники умудрились соорудить утопический образ США, ни слова не сказав в своих книгах про еврейский капитал. Акулы капитализма в их «путевых заметках» выглядели так же, как в эпоху Теодора Драйзера – блондинистые, зубастые англосаксы по типу Роллинга в «Гиперболоиде инженера Гарина».

Сегодня замалчивают не имена (любое имя можно узнать без проблем), сегодня отмалчиваются, если речь заходит о качестве – будь то обогащенный уран, необъятный романище или мемориал в честь сомнительной победы.

Нынешних гениев не насаждают финансовые круги или (как бургомистров) оккупационная власть, их пришествия ждут не дождутся заранее вымуштрованные холуйские касты – в этом, пожалуй, главная, кисло-сладкая прелесть бытия новых гениев.

Люди разучились глумиться и сомневаться. А кто не умеет смеяться, тот не способен и содрогнуться. Как тот мальчик, уверенный, что смерть целой плеяды «верных ленинцев» в одно и то же время – вполне объяснимое, случайное совпадение.

Думается, что запоздалая потеря исторической невинности была ему особенно приятна. Я уже знал, а он мне, видите ли, не верил – берег девственность. Значит, верил кому-то другому – тому, кто его обманывал и с Якиром, и с Блюхером.

В конечном итоге сумма сокрытого, объем того, о чем МОЛЧАТ, превосходит сумму и объем того, о чем «известно» каждому. «Тайное» побеждает «явное», и «явным» начинают гнушаться, а потом и вовсе перестают его замечать.

Невидимый мир и неподтвержденные факты заслоняют очевидность, убежденную, будто ее, как простачка из частушки «далеко видать».

Так какую же «жалкую, развратную жизнь» вел бедняга Верлен?

Да самую заурядную – пил абсент, имел две (всего две!) однополых связи, дебоширил.

Вот, собственно, и все.

Даже говорить не о чем.

Если бы не стихи, написанные между развратом и ничтожеством.

1.0x