ВАСИЛИЙ Ш А Х О В
«БОЛЬШЕВИК» ЕСЕНИН И «КРИВДА» СОЛЖЕНИЦЫНА-2
………………………………………..
……………………………………………………………………………
В очерке первом «Школа. Революция. Рязань» говорилось о книге Леонида Максимовича Леонова «И ПУСТЬ ЭТО БУДЕТ РЯЗАНЬ!». Рязанщина для Леонова – прежде всего «малая родина» его безвременно ушедшего друга
(«Сам мужик, - он нежно любил свою деревню, породившую его и показавшую его миру…А если Сергей Есенин так сильно любил свои удивительные «конопляники с широким месяцем над голубым прудом», то разве могло быть иначе? Не там ли пролегают самые толстые вековые корниобширной нашей страны?..»).
Леонид Леонов, основательно освоивший легендарно-героическую историю древнерязанского края, убедился, что родина Есенина богата талантами, людьми мужественными, дерзновенными. Яркие страницы в славную летопись Отечества вписали физиолог Иван Петрович Павлов, основоположник космонавтики Константин Эдуардович Циолковский, основоположник русского космизма Николай Фёдорович Фёдоров, преобразователь природы Иван Владимирович Мичурин, географ Пётр Петрович Семёнов-Тяншанский, «русская Сафо» Анна Петровна Бунина, выдающийся лирик Яков Петрович Полонский, инициатор создания памятного комплекса на Поле Куликовом Степан Нечаев, видный экономист и социолог Василий Берви-Флеровский, автор песни «Смело, товарищи, в ногу» Леонид Петрович Радин… Из автобиографии Михаила Александровича Шолохова: «Отец – разночинец, выходец из Рязанской губ.»…Мощные живые и с т о к и…
«Рязанская Энциклопедия», «Липецкая Энциклопедия» повествуют ещё о десятках славных, почтенных, достойных имён. Сложные судьбы… Противоречивые биографии… Вот, к примеру, даже издан президентский указ о праздновании 100-летия А.И. Солженицына. «Рязанская эпоха» в жизни автора «Архипелага ГУЛАГ», «Красного колеса», "В круге первом"…
………………………………………………………………………………………………
«П р е о б р а ж е н и е»
Ей, россияне!
Ловцы вселенной,
Неводом зари зачерпнувшие небо,-
Трубите в трубы.
Под плугом бури
Ревет земля.
Рушит скалы златоклыкий
Омеж.
Новый сеятель
Бредет по полям,
Новые зерна
Бросает в борозды.
Светлый гость в колымаге к вам
Едет.
По тучам бежит
Кобылица.
Шлея на кобыле –
Синь.
Бубенцы на шлее –
Звезды…
Стихни, ветер,
Не лай, водяное стекло.
С небес через красные сети
Дождит молоко.
Мудростью пухнет слово,
Вязью колося поля…
«П р е о б р а ж е н и е». Ноябрь 1917.
Первое сентября… Первые уроки в школах… Первые занятия в училищах… Первые лекции и семинары в университетах… Первые вопросы и первые ответы… «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы…» - пушкинское заветное. Есенинское: «Приемлю все. Как есть все принимаю. Готов идти по выбитым следам. Отдам всю душу октябрю и маю, Но только лиры милой не отдам. Я не отдам ее в чужие руки, Ни матери, ни другу, ни жене.
Лишь только мне она свои вверяла звуки И песни нежные лишь только пела мне»..
Пушкинско-Есенинские университеты Прекрасного…. Пушкинско-Есенинская школа доброго, вечного, разумного, нравственно-духовного… -
«Цветите, юные! И здоровейте телом!
У вас иная жизнь, у вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам,
Душой бунтующей навеки присмирев.
Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, —
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь»».
«С НАЗВАНЬЕМ КРАТКИМ «Р У С Ь»
Стало уже своеобразной модой цитировать поистине философские, удивительно проницательные слова Есенина о том, что «наших предков сильно беспокоила тайна мироздания», что они «перепробовали почти все двери, ведущие к ней, и оставили нам много прекраснейших ключей и отмычек, которые мы бережно храним в музеях нашей словесной памяти» («Разбираясь в узорах нашей мифологической эпики, мы находим целый ряд указаний на то, что человек есть ни больше, ни меньше, как чаша космических обособленностей».
Философская лирика Есенина, философско-эстетические воззрения автора «Ключей Марии» - одно из направлений исследовательского анализа. Актуально сопоставление философско-лирического эпоса Есенина и философского(романеного, романно-эпопейного) эпоса Леонова. Великий русский прозаик, художник-философ оставил нам тайну – свой «роман-наваждение» «Пирамида». Как и «Черный человек» Есенина, леоновский роман «Пирамида», видимо, не будет разгадан современниками. Между тем, леоновское произведение – произведение глубинное, эпохальное; оно – из тех, что определяют художественное и нравственное развитие человечества, таких, как «Божественная комедия» Данте, «Фауст» Гёте, «Братья Карамазовы» Достоевского, нравственно-философские и художественные искания Льва Толстого, лирический эпос Есенина.
Три части леоновского романа: «Загадка», «Забава», «Западня».В кратком предисловии к «Пирамиде» Леонов предсказывает «близость самого грозного из всех когда-либо пережитых нами потрясений- вероисповедных, этнических и социальных – и уже заключительного для всех землян вообще. Событийная, всё нарастающая жуть уходящего века позволяет истолковать его как вступление к возрастному эпилогу человечества: стареют и звёзды».
Предостерегающий прогноз Л.М. Леонова:
«…может вылиться в скоростной вариант, когда обезумевшие от собственного кромешного множества люди атомной метлой в запале самоистребления смахнут себя в небытие – только чудо на пару столетий может отсрочить агонию…».
Есенин говорил об особенностях многовековой передачи информации, о «шифрах», «ключах и отмычках, которые мы бережно храним в музеях нашей словесной памяти». Леонов предлагал своё осмысление тысячелетней нравственно-философской проблемы: «Из-за недостаточной ёмкости памяти людской события угасающей поры хранятся ею в тесной упаковке мифа или апокрифа, вплоть до иероглифа. Громада промежуточного времени, от нас до будущих хозяев омолодившейся планеты, уплотнит историю исчезнувших предшественников и наконец-то прочитанный апокриф Еноха, который объясняет ущербность человеческой природы слиянием обоюдонесовместимых сущностей – духа и глины…».
«Гулкое преддверие больших перемен», трагедийность человеческих судеб «на сгибе эпох», движущаяся панорама грозно-роковых событий волнуют, заботят Есенина, Леонова, их героев-повествователей.
2.
ЕСЕНИН – ТВАРДОВСКИЙ – СОЛЖЕНИЦЫН …-
Тема «ЕСЕНИН-ТВАРДОВСКИЙ-СОЛЖЕНИЦЫН» лишь на первый, поверхностный взгляд может показаться надуманной, искусственно-коньюнктурной.
Между тем, здесь есть, как говорится, информация для понимания сложного, с «ревущими противоречиями», процесса нравственно-духовного развития России
на «сгибах эпох», в русле цивилизационных «потрясений» двадцатого столетия.
Движение жизни… Самодвижение жизни… Идеи времени… Формы времени…
Регионоведение… Краеведение… Страноведение… Можем ли мы как бы самоустраниться от «РЯЗАНСКОЙ ОДИССЕИ» А.И. Солженицына? Можем ли мы просто-напросто лукаво умалчивать о том, как развивались и «функционировали» бытийно-бытовые коллизии на берегах Оки синеокой? Тем более, что они имели (пусть скандально-ложносенсационный) резонанс, отозвавшийся буквально на всей планете…
У Солженицына есть очерково-документальный, художественно-репортажный цикл «КРОХОТКИ». Одна из «путевых» зарисовок называется «НА РОДИНЕ ЕСЕНИНА»:
Четыре деревни одна за другой однообразно вытянуты вдоль улицы. Пыль. Садов нет. Нет близко и леса. Хилые палисаднички. Кой-где грубо-яркие цветные наличники. Свинья зачуханная посреди улицы чешется о водопроводную колонку…».
Естественно, каждый автор имеет на своё интимно-личностное восприятие… Но сам Сергей Есенин имел несколько другое мнение об этих «населённых пунктах»…
Помните есенинское грустно-светло-озарённое признание из Парижа:
Эта улица мне знакома,
И знаком этот низенький дом.
Проводов голубая солома
Опрокинулась над окном.
Были годы тяжелых бедствий,
Годы буйных, безумных сил.
Вспомнил я деревенское детство,
Вспомнил я деревенскую синь.
Не искал я ни славы, ни покоя,
Я с тщетой этой славы знаком.
А сейчас, как глаза закрою,
Вижу только родительский дом.
Вижу сад в голубых накрапах,
Тихо август прилег ко плетню.
Держат липы в зеленых лапах
Птичий гомон и щебетню.
Я любил этот дом деревянный,
В бревнах теплилась грозная морщь,
Наша печь как-то дико и странно
Завывала в дождливую ночь.
Автобиографического повествователя Александра Солженицына в его «есенинской экспедиции», видимо, не интересуют романтические «сентиментальности»; автор художественно-документальной «крохотки» ироничен, даже саркастичен: «Мерная вереница гусей разом обёртывается вслед промчавшейся велосипедной тени и шлёт ей дружный воинственный клич. Деятельные куры раскапывают улицу и зады, ища себе корму.
На хилый курятник похожа и магазинная будка села Константинова. Селёдка. Всех сортов водка. Конфетки подушечки слипшиеся, каких уже пятнадцать лет нигде не едят. Чёрных буханок булыги, увесистей вдвое, чем в городе, не ножу, а топору под стать».
Ещё раз подчеркну: каждый автор волен в своих эмоциях, в своих «коварстве и любви». Но сравнить то или иное «видение» с другими «прочтениями» можно и должно… Вот, к примеру, Александру Прокофьеву таким вот представляется «визит» на родину русского гения:
Крупнейший поэт современности АЛЕКСАНДР АНДРЕЕВИЧ ПРОКОФЬЕВ посвятил Есенину и его родному краю проникновенные строки:"Легла дорога в Константиново. Среди полей неширока Нас трижды в платьице сатиновом Встречала вольная Ока. Оно повыцвело от солнышка И полиняло от ветров. Ока волной стучала в донышко И поднимала круто бровь, И поправляла часто чёлочку, Махала ласково платком, И что-то милое, девчоночье Осталось в облике таком!".
Есенин и Рязань... Рязанщина... Гений, чарующе недосягаемый лирический талант и его родина, истоки его былинной силы, вдохновения. Откуда волшебная всеохватывающая мощь есенинского образа, таинство художественной пластики, эта проникновенность, озарённость, глубинность есенинской строфы, есенинского слова?
"Тот, кто видел хоть однажды Этот край и эту гладь..." - тот не может не приобщиться к тайне появления пленительных строк, воссоздающих "живую жизнь" человека и природы.
Здесь, на Рязанщине, - истоки его мощного поэтического потока. Богатые нравственные и эстетические традиции питали незаурядное дарование отрока из Константинова. -"Ранней осени краски из запевки, из сказки. Константиново, здравствуй! Есенино, здравствуй! Здесь не вязью сказаний оторочен мой стих. Здравствуй, ветер Рязани в ладонях моих... Солнце осени, здравствуй, поднимаясь, лучась, озари наше братство в этот миг, в этот час!" - восклицает прокофьевский лирический герой, постигая "к о р н и" великого таланта.
С берегов Оки "выезжал удаленькой дородний добрый молодец", "славный, сильный богатырь" Илья Муромец. Героиня "Повести о Петре и Февронии" жила в рязанской деревушке Ласково, сохранившей до наших дней своё нежное и доброе название. Здесь рождались тревожные и гневные строки Софония Рязанца. Трагическим пафосом одухотворена "Повесть о разорении Рязани Батыем". Ушли в бессмертие Евпатий Коловрат и Авдотья Рязаночка. Древняя священная земля, мощные истоки народного гения... "О ветер, друг старинный, над быстрою рекой возьми зачин былинный и спой мне над Окой...".
Есенинские строки "О родина, счастливый и неисходный час!.." стали эпиграфом стихотворения А. Прокофьева "О родина, по зову...". Сыновнее обращение к родине искренне и уважительно: "О родина, по зову с тобою говорю, под небом бирюзовым гляжусь в твою зарю". Лирический герой Прокофьева автобиографичен: "И я стою, как в детстве, на том же берегу, гляжу - и наглядеться никак не могу".
Окские берега, окские воды, окские зори и закаты одухотворяли детские и отроческие годы Сергея Есенина. Своя река детства, своя колыбель у Александра Прокофьева и его лирического героя: "Заря горит и льётся, и с нею я горю, а рядом флаг мой вьётся, похожий на зарю! И тут же ходит, резко, врываясь в невода, вся алая от блеска, вечерняя вода".
Родина позвала своего сына в дорогу. Заманчивы и таинственны горизонты жизни. Что скрывается за этими горизонтами? - "По молодому зову иду один из ста. Чтоб знать, какое слово положишь на уста!"
Первая часть стихотворения Прокофьева начиналась есенинским обращением "О родина...". Вторая часть стихотворения открывается строфой, сохраняющей эту (восходящую к Есенину) рефренность: "О родина, ты в сердце любого из солдат, о родина, ты в сердце давно несёшь набат!"
Образ тревожного набата традиционен для русской поэзии. Мятежный звон набатного колокола как бы пульсирует в ритмах стихотворений декабристов, революционных демократов, народников, пролетарских поэтов начала ХХ века. Свой н а б а т у Маяковского, Блока, Брюсова, Есенина... Набат Прокофьева и его лирического героя прозвучал вместе с залпом легендарной "Авроры": "Он в Октябре как грянул, отважных веселя, и, от богов отпрянув, воспрянула земля. И стала звездоносной, похожею на твердь, в снегах иль в травах росных похоронила смерть. Что вышла из-за моря и гнала умирать свою, где вор на воре, зачумленную рать. Ты встретила их грозно, пришедших издали, их вместе или розно метели замели".
Строфы и образы Прокофьева самобытны. Автор стихотворения "О родина, по зову..." новаторски самостоятелен, но определённая перекличка с есенинскими строфами и образами существует. Проникновенное есенинское "О Русь, малиновое полек..." послужило эпиграфом стихотворения "Тихий теплится вечер...".
...Россию нельзя позабыть,
К России любовь бесконечна,
Россию нельзя разлюбить.
Её если любишь -
Навечно!..
3.
СОЛЖЕНИЦЫН: «В ИЗБЕ ЕСЕНИНЫХ
УБОГИЕ ПЕРЕГОРОДКИ НЕ ДО ПОТОЛКА…»
«В избе Есениных убогие перегородки не до потолка,
чуланчики, клетушки, даже комнатой не назовешь ни
одну…
«На родине Есенина» А.Солженицына.
…Встреча с есенинской родиной… Поэт-фронтовик, автор знаменитой «Сумки, полной сердец», Владимир Иванович Фёдоров:
«Над Окой снежок, снежок. Слякоть. Мгла осенняя. Что ж во тьме меня обжёг ты, костёр Есенина? У бревенчатой избы в эту ночь угрюмую над костром его судьбы горько думу думаю. Вдруг дохнёт издалека древней деревенщиной. Душу захлестнёт тоска, боль рязанской женщины. И, как звезды по земле, брызжа тихой негою, вдруг засветятся во мгле окна Анны Снегиной…
Дремлет неоглядный дол. Где-то там, за кучею, мой отец плетушки плел под вербой плакучею. Эти дали полюбя – сизые, неясные, - раздарить всего себя – что еще прекраснее? Мне до слёз мила, близка эта зыбь осенняя, эта плавная Ока, моего отца река и река Есенина» .
Автобиографический солженицынский повествователь по-своему «портретирует» увиденное: «В огороде — слепой сарайчик, да банька стояла прежде, сюда в темень забирался Сергей и складывал первые стихи. За пряслами — обыкновенное польце…».
Итак, «обыкновенное польце»… Всего-то…
…………………………………………………………………………………
«А если Сергей Есенин так сильно любил свои удивительные конопляники с широким месяцем над голубым прудом, то разве могло быть иначе? Не там ли пролегают самые толстые, вековые корни обширной нашей страны?..» (Л. Леонов).
……………………………………………………………………………………
Можно предположить, что Солженицын своеобразно откликается на произведения, которые обращены к «к о л ы б е л я м» недюжинных, незаурядных личностей. Где, как, почему, в какой-обстановке и атмосфере появляется творческая индивидуальность?
Вот, к примеру, бунинская «Жизнь Арсеньева»… В книге 4-ой «Жизни Арсеньева» действие происходит в тех (под лермонтовским Кропотовом) местах; автобиографический герой-повествователь «много времени проводил на деревне, по избам, много охотился». Однажды он «проехал Шипово, потом выехал в ту самую Кропотовку». «Давно необитаемая мелкопоместная усадьба», «небольшой старый дом»: «Я сидел и, как всегда, когда попадал в Кропотовку, смотрел и думал: да ужели это правда, что вот в этом самом доме бывал в детстве Лермонтов, что почти всю жизнь прожил тут его родной отец?».
Далекое-близкое, заветное, священное, врачующее, родное(«Да, вот Кропотовка, этот забытый дом, на который я никогда не могу смотреть без каких-то бесконечно-грустных и неизъяснимых чувств…». З а п у с т е н и е.Угасание дорогих, гостеприимных некогда о ч а г о в. Разорение мелкопоместных г н ё з д. «Бесконечно-грустные и неизъяснимые чувства» - в бунинских «Антоновских яблоках», «Суходоле», «Пустоши».
Арсеньев-Бунин «сближает» лермонтовскую судьбу со своей судьбой
(«Вот бедная колыбель его, наша общая с ним, вот его начальные дни, младенческая душа, «желанием чудным полна»; «…и первые стихи, столь же, как и мои, беспомощные…»). Центральный герой «Жизни Арсеньева», чувствуя своё «родство» с обитателями Кропотова, стремится постичь тайну явления гения, разгадать загадку появления шедевров искусства: «А потом что? А потом вдруг «Демон», «Мцыри», «Тамань», «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…». Как связать с этой Кропотовкой все то, что есть Лермонтов?..». Психология искусства. «Диалектика души». Глубины, истоки, обретение истины(«Я подумал: что такое Лермонтов? - и увидел сперва два тома его сочинений, увидел его портрет, странное молодое лицо с неподвижными темными глазами, потом стал видеть стихотворение за стихотворением и не только внешнюю форму их, но и картины, с ними связанными…». «З е м н ы е д н и Лермонтова» ассоциируются в поэтическом воображении главного героя «Жизни Арсеньева» со снежной вершиной Казбека, Дарьяльским ущельем, «неведомой» ему «светлой долиной» Грузии, где шумят, «обнявшись, точно две сестры, струи Арагвы и Куры». Растревоженное ретроспективными ассоциациями воображение повествователя пластически осязаемо видит облачную ночь и хижину в Тамани, дымную морскую синеву с белеющим вдали одиноким парусом, молодую ярко-зеленую чинару у «сказочного» Черного моря. Итоговые раздумья-обобщения Арсеньева-Бунина: «Какая жизнь! Какая судьба! Всего двадцать семь лет, но каких бесконечно-богатых и прекрасных, вплоть до самого последнего дня, до того темного вечера на глухой дороге у подошвы Машука, когда, как из пушки, грянул из огромного старинного пистолета выстрел какого-то Мартынова и «Лермонтов упал, как будто подкошенный…».
* * *
Автобиографический солженицынский герой тоже чувствует психологическое «присутствие» великой тени: «Я иду по деревне этой, каких много и много, где и сейчас все живущие заняты хлебом, наживой и честолюбием перед соседями, и волнуюсь: небесный огонь опалил однажды эту окрестность, и ещё сегодня он обжигает мне щёки здесь».
Подобное состояние – близко к катарсису. Автобиографическое солженицынское «Я» всё глубже, интимнее («диалектика души») передаёт настроение самого создателя жанра «крохоток»: «Я выхожу на окский косогор, смотрю вдаль и дивлюсь: неужели об этой далёкой тёмной полоске хворостовского леса можно было так загадочно сказать: На бору со звонами плачут глухари...?».
Сергей Есенин – в круге чтения Солженицына… -
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется - на душе светло.
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.
Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
И пускай со звонами плачут глухари,
Есть тоска веселая в алостях зари.
Арсеньев-Бунин в Кропотове - в восторженном озарении от встречи с «лермонтовской колыбелью». Автора «крохотки» «На родине Есенина» восхищает-озадачивает есенинская метафора («И об этих луговых петлях спокойной Оки:
Скирды солнца в водах лонных...?»)… -
Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.
По меже, на переметке,
Резеда и риза кашки.
И вызванивают в четки
Ивы - кроткие монашки.
Курит облаком болото,
Гарь в небесном коромысле.
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.
Все встречаю, все приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришел на эту землю,
Чтоб скорей ее покинуть…
…Философско-психологический, цивилизационно-культурологический финал очерка-«крохотки» Солженицына «На родине Есенина»:
«Какой же слиток таланта метнул Творец сюда, в эту избу, в это сердце деревенского драчливого парня, чтобы тот, потрясённый, нашёл столькое для красоты —
у печи, в хлеву, на гумне, за околицей,
— красоты, которую
тысячу лет топчут и не замечают»…
4.
ЕСЕНИНСКИЕ ДАЛИ ТВАРДОВСКОГО И СОЛЖЕНИЦЫНА
В книге "встреч и раздумий" под названием "Бойцы моей земли" Вл. Фёдоров вспоминает далёкий казачий городок Урюпинск. Сорок второй год, фронтовое товарищество, горячие юношеские споры под гул немецких бомбардировщиков: "Мои друзья доказывали мне, что вот Сергей Есенин - тот любил правду, а Твардовский в сельских стихах - "приукрашивал". Я не меньше их любил Есенина, но я отстаивал любимые стихи из "Сельской хроники", которую почти помнил наизусть".
Во время встреч с читателями в Липецке Владимир Иванович вспоминал о своих разговорах с Твардовским и Исаковским. В одном из писем Вл. Фёдоров замечает: "...Михаил Васильевич Исаковский мне говорил, что любит Есенина и считает его одним из учителей. Вот и выходит, что Твардовский в какой-то мере ученик Есенина...".
Отношение Твардовского к личности и творчеству Есенина неоднозначно. В предисловии "От автора" (1933), не публиковавшемся при жизни поэта, А. Твардовский даёт критическую оценку своим ранним стихам. Будучи селькором, он много и охотно писал о новой советской деревне, о комсомоле и тракторах, которых ему ещё не довелось увидеть. Уходило, умирало старое. Боль, грусть, сожаление об утраченном определяли "тон" значительной массы стихов о деревне. "При всём этом, - замечает Твардовский, - я не испытывал непосредственного влияния поэзии Есенина". И далее очень важное суждение Твардовского: "Оно (есенинское влияние - В.Ш.) отразилось лишь косвенным образом - через отдельные стихи М.В. Исаковского".
У Твардовского есть монографическая статья "Поэзия Михаила Исаковского" (1949 - 1969), где очень своеобразно высвечено "есенинское" в формировании творческой индивидуальности Исаковского. Здесь же мы находим много оригинальных акцентов, позволяющих вычленить новые грани проблемы "Твардовский - Есенин".
Определяя "опознавательный знак" поэзии Исаковского, отмечая, что ни тематикой, ни самим строем стиха его поэзия не напоминала ни Д.Бедного, ни В. Маяковского, ни А. Безыменского или какого-то другого из "комсомольских поэтов". Твардовский полагает, что поэзия автора "Проводов в соломе" "смыкалась... очевидным образом лишь с некоторыми мотивами есенинской музы". Подчеркивая принципиальную значимостьт сближения двух имен, двух художественных индивидуальностей, Твардовский заявляет: "... об этом нужно сказать с самого начала".
Твардовский не ограничивается беглым сравнением, а делает обстоятельный экскурс в историю литературно-общественного движения начала ХХ столетия, намечая роль и место есенинской поэзии в культуре того времени. Твардовский как бы "мимоходом" высказывает важные мысли, имеющие теоретическое и историко-литературное значение. Таково, например, его суждение о преемственной связи художественных исканий Есенина и Блока ("Непринужденное изящество формы, во многом, надо сказать, обязанной открытиям Блока"). Блоковское влияние переплелось, переплавилось с другими "завязями" ("музыкальность, рискованная близость к жестокому романсу").
Самобытность, "общедоступность и вместе импонирующая читателю исключительность" есенинской лирики определили популярность её, "широчайшим образом" охватывавшую и студенчество, и комсомольских работников, и различные прослойки города, деревни.
До сих пор не затухает, а, наоборот, вскипает с новой силой, с привлечением новых доводов и версий, полемика о двадцатых годах, о "концах и началах", обязанных завершением или рождением этому сложному, трагически противоречивому времени. Весомое слово Твардовского здесь весьма уместно, оно помогает найти правильные ориентиры, сделать необходимые акценты. Таковы его мотивировки "феноменальной популярности" Есенина.
Сергей Есенин, замечает Твардовский, "не мог не отметить своим поэтическим зрением и чутьём эти новые черты и веяния сельской жизни". Его "Русь советская" одухотворена "добрыми чувствами, но и... настроением невольной отчужденности": "...Какого ж я рожна орал в стихах, что я с народом дружен? Моя поэзия здесь больше не нужна, да и, пожалуй, сам я здесь не нужен". Твардовский даёт определение "есенинщины". Своеобразно раскрыта есенинская тема в публицистике Твардовского, в его выступлениях:
- Я думаю, что оспаривать редкий и яркий по-своему поэтический дар Есенина не приходится, - он бесспорен. И в лучших своих созданиях предстаёт нам и ныне как выдающееся явление русской лирики советской эпохи...
О Есенине напомнит Твардовский в речи на Всесоюзном съезде учителей: "Не знаю, как вы считаете, я, например, не поклонник Есенина, но мне кажется, для нынешнего поколения важно знать произведения этого выдающегося русского лирика. И как об этом хорошо и увлекательно может учитель рассказать!.."
5.
Удивляет и настораживает позиция (или антипозиция) Минкульта и Минпроса, занятая по отношению к «именному» президентскому указу о 100-летии Солженицына. Учителя, педагоги, библиотекари, культурологи – в растерянности: ч т о ответить на весьма резонные вопрошания концептуально-идеологического характера? Один из таких «проблемных» вопросов: почему «обижен» тот же Иван Сергеевич Тургенев, двухсотлетие которого «совпадает»? Как относиться к «рекомендациям» того же Ельцынцентра?
Некоторые аспекты и акценты затронуты мною в публикациях: «Зигзаги идеологии: без руля и ветрил»; «Отчалившая Русь. Есенин и (или) Солженицын»; «Антисолженицын: Есенин и Распутин».
Отошлю читателя к публикации Марка Мухаревского «А.Солженицын и С.Есенин»: «Известно, что Александр Солженицын любил стихи С. Есенина. Об этом говорят многие факты его биографии. Привожу самые яркие…
Первый факт. Ещё в 1940 году, когда у Сани Солженицына и Наташи Решетовской был медовый месяц и они поехали в Тарусу, он там частенько читал своей любимой стихи Сергея Есенина наизусть.
Второй факт. Сборник стихов поэта он взял на фронт.
Третий — стихи Есенина по его просьбе Н. Решетовская передала ему в тюрьму.
Четвёртый — в «Крохотках», написанных в конце 50-х годов, есть очень поэтичный очерк «На родине Есенина».
Ну и совсем недавно, в декабре 2012 года, в Рязань приезжала Наталья Дмитриевна — вторая жена Солженицына. Она на мой вопрос, есть ли в его библиотеке книги Сергея Есенина, ответила утвердительно и добавила, что стихи Есенина Александр Исаевич очень любил…».
…В романе «В круге пёрвом» рассказывается, как Нержин (главный герой романа — прототип автора) «сражается» за томик Есенина с майором НКВД.
Надя (прототип Решетовской) принесла ему в тюрьму точно такой же сборник Есенина, какой у него был на фронте. Книгу эту у него изъяли, но он добился, чтобы её вернули. Как это происходило? Отрывки из романа (изд-во «Современник», 1990 года, стр.702-705):
«У Нержина был природный дар: не задумываясь сложить жалобу в немногочисленные разящие слова и произнести их единым духом… За пять лет сидения он выработал в себе и особую решительную манеру разговаривать с начальством — то, что на языке зэков называется культурно оттягивать. Слова он употреблял только корректные, но высокомерно-иронический тон, к которому, однако, нельзя было придраться, был тоном разговора старшего с младшим.
— Гражданин майор! — заговорил он с порога. — Я пришёл получить незаконно отнятую у меня книгу. Я имею основания полагать, что шесть недель — достаточный срок, чтобы убедиться, что она допущена цензурой.
— Книгу? — поразился Шикин. — Какую книгу?
— В равной мере, — сыпал Нержин, — я полагаю, что вы знаете, о какой книге речь. Об избранных стихах Сергея Есенина.
— Е-се-ни-на?! — будто только сейчас вспоминая и потрясённый этим крамольным именем, откинулся майор Шикин к спинке кресла. Седеющий ёжик его головы выражал негодование и отвращение. — Да как у вас язык поворачивается — спрашивать Е-се-ни-на?
— А почему бы и нет? Он издан у нас, в Советском Союзе.
— Этого мало!
— Кроме того, он издан в тысяча девятьсот сороковом году, то есть, не попадает в запретный период тысяча девятьсот семнадцатый тире тысяча девятьсот тридцать восьмой.
Шикин нахмурился.
—Откуда вы взяли такой период?
Нержин отвечал так уплотнённо, будто заранее выучил все ответы наизусть:
— Мне очень любезно дал разъяснения один лагерный цензор.
Шикин солидно помолчал.
— Пусть так. Но вы, — внушительно спросил он, — вы — читали эту книгу? Вы всю её читали? Вы можете письменно это подтвердить?
— Отбирать от меня подписку по статье девяносто пятой УК РСФСР у вас сейчас нет юридических оснований. Устно же подтверждаю: я имею дурную привычку читать те книги, которые являются моей собственностью, и обратно, держать лишь те книги, которые я читаю.
Шикин развёл руками.
— Тем хуже для вас!
Он хотел выдержать многозначительную паузу, но Нержин заметал её словами:
— Итак, суммарно повторяю свою просьбу. Согласно седьмому пункту раздела Б тюремного распорядка верните мне незаконно отобранную книгу.
Подёргиваясь под этим потоком слов, Шикин встал. Тёмнолицый, он приблизился к шкафу, отпёр и вынул малоформатный томик Есенина, осыпанный кленовыми листьями по суперобложке.
Несколько мест у него было заложено. По-прежнему не предлагая Нержину сесть, он удобно расположился в своём кресле и стал не торопясь просматривать по закладкам. Нержин тоже спокойно сел, опёрся руками о колени и неотступно-тяжёлым взглядом следил за Шикиным.
— Ну вот, пожалуйста, — вздохнул майор и прочёл бесчувственно, меся как тесто стихотворную ткань:
Неживые чужие ладони!
Этим песням при вас не жить.
Только будут колосья-кони
О хозяине старом тужить.
— Это о каком хозяине? Это — чьи ладони?
Арестант смотрел на пухлые белые ладони оперуполномоченного.
— Есенин был классово-ограничен и многого недопонимал, — поджатыми губами выразил он соболезнование. — Как Пушкин, как Гоголь…
Что-то послышалось в голосе Нержина, отчего Шикин опасливо на него взглянул. Ведь просто возьмёт и кинется на майора, ему сейчас нечего терять. На всякий случай Шикин встал и приоткрыл дверь.
— А это как понять? — прочёл Шикин, вернувшись в кресло:
Розу белую с чёрной жабой
Я хотел на земле повенчать…
— И дальше тут… На что это намекается?
Вытянутое горло арестанта вздрогнуло.
— Очень просто, — ответил он. — Не пытаться примирять белую розу истины с чёрной жабой злодейства!
Чёрной жабой сидел перед ним короткорукий большеголовый чернолицый кум.
— Однако, гражданин майор, — Нержин говорил быстрыми, налезающими друг на друга словами, — я не имею времени входить с вами в литературные разбирательства. Меня ждёт конвой. Шесть недель назад вы заявили , что пошлёте запрос в Главлит. Посылали вы?
Шикин передёрнул плечами и захлопнул жёлтую книжечку.
— Я не обязан перед вами отчитываться. Книги я вам не верну. И всё равно вам её не дадут вывезти.
Нержин гневно встал, не отводя глаз от Есенина. Он представил себе, как эту книжечку когда-то держали милосердные руки жены и писали в ней: «Так всё утерянное к тебе вернётся!»
Слова безо всякого усилия выстреливали из его губ:
— Гражданин майор! Я надеюсь, вы не забыли, как я два года требовал с министерства госбезопасности безнадёжно отобранные у меня польские злотые и всё-таки через Верховный Совет я их получил. И ещё множество примеров! Я предупреждаю вас, что эту книгу я вам не отдам! Я умирать буду на Колыме — и оттуда вырву её у вас! Я завалю жалобами на вас все ящики ЦК и Совета Министров. Отдайте по-хорошему!
И перед этим обречённым, бесправным, посылаемым на медленную смерть зэком майор госбезопасности не устоял. Он действительно запрашивал Главлит, и оттуда, к удивлению его, ответили, что книга формально не запрещена. Формально! Верный нюх подсказывал Шикину, что это — оплошность, что книгу непременно надо запретить. Но следовало и поберечь своё имя от нареканий этого неутомимого склочника.
— Хорошо, — уступил майор. — Я вам её возвращаю. Но увезти её мы вам не дадим.
С торжеством вышел Нержин на лестницу, прижимая к себе милый жёлтый глянец суперобложки.
Стр.712-713
— Спиридон Данилыч! Глянь-ка! — сказал Нержин и перетянулся к нему с книгой. — Есенин уж здесь!
— Отдал, змей?
— Не так мне книга, Данилыч, — распространялся Нержин, как, главное, чтобы по морде нас не били.
— Именно, — кивнул Спиридон.
— Бери, бери её! Это я на память тебе.
— Данилыч-Данилыч, — говорил Нержин, обнимая рыжего дворника.
Спиридон прохрипел в груди и махнул рукой.
— Прощай, Глеба!
— Прощай навсегда, Спиридон Данилыч!
Они поцеловались. Нержин взял вещи и порывисто ушёл.
А Спиридон снял с кровати развёрнутую книжку, на обложке обсыпанную кленовыми листьями, заложил дочерним письмом и ушёл к себе в комнату».
(продолжение следует)
