Хоть и улица, а накурено
и похожи все на Никулина
на того, что из цирка – клоуна,
так же держатся люди скованно.
В этих скупых и точных строчках Александру Галичу, неоднократно употреблявшему слово «блюз», удалось запечатлеть убийственно четкий снимок сегрегации советского типа. Не по цвету кожи или вероисповеданию, а по готовности каждого соблюдать писаный и неписаный кодекс поведения. По степени конформизма. Хотя внешне Никулина напоминали как раз немногие, скорей наоборот – великий комик копировал повадки человека очередей и толпы, стеснительного перестраховщика, способного, тем не менее, на рекорды и подвиги, и даже, если потребуется, на героическую смерть.
А тут внезапно из окон выходящих именно на такую улицу, ну или хотя бы из одного окна четырежды звучит тягучий гитарный рифф, похожий на «Подмосковные вечера» в аду, и низкий властный голос произносит: Gypsy Woman told my Mother!..Разумеется, это «бред», которому нет места ни при тогдашних, ни теперешних реалиях – наваждение, мираж городского муравейника. Услышать в окне чужой квартиры Мадди Уотерза было, пожалуй, еще сложнее, чем того же Галича, или анонимную запись озорных частушек, чье исполнение молва также приписывала Юрию Никулину.
Трансляцию такого репертуара на всю катушку сочли бы не просто хулиганством, а ересью, отклонением от нормы, той аномалией, от которой последнего разгильдяя удерживают не столько патриотизм или страх потерять свободу, сколько боязнь, прослыв за сумасшедшего, рехнуться на самом деле от одиночества и неумения воспользоваться плодами своего безумия. Хотя чего тут греха таить – мы не раз позволяли себе все три выше названные крайности, но реакцией со стороны скованных клоунов неизменно был ноль эмоций.
Немного банального – почти все наверно помнят, что «Стоунзы» назвали себя в честь Мадди Уотерза, и обратить внимание на человека, встреча с которым лицом к лицу в реальном мире маловероятна, мне помог чудак и пьяница по прозвищу Стоунз.
Мы шатались по центру города, убивая время, пока не заметили возле гостиницы артистов цирка иномарку-универсал. Такие вещи не только на родном проспекте имени Ленина, но и в кино было принято замечать в первую очередь. Публика смолкала и никла как щебет птиц и лесная живность при появлении монстра в фильме ужасов. А человек способный отличить «Понтиак» от «Плимута» воистину был почти что иностранец.
И в самом деле, мы словно бы очутились на съемках картины «Последний человек на земле» – зомби-мутанты уползли в канализацию, а на поверхности остались только этот автомобиль и его владелец, невозмутимо расставляющий в багажнике добротные чемоданы и сумки.
Это был высокий подтянутый мужчина лет пятидесяти с небольшим. Темноволосый, в изящных темных очках, волосы, вероятно, были подкрашены. Отложной воротник сорочки поверх безупречно сидящего легкого пиджака. Туфли – не уже допотопная в семьдесят седьмом «платформа», а сандалеты с каблуками в новейшем стиле «диско». На груди какой-то медальон, естественно, не Распятие. Это, конечно, мелочи, главное – ни одна из вещей не сидела на нем по-пижонски и не выглядела хапнутой на барахолке по случаю, с примеркой в пропитанном нечистотами подъезде. Это был натуральный денди, которого каким-то образом занесло к нам в город, откуда он теперь хладнокровно сматывается, и к вечеру будет уже где-нибудь в Бостоне или Хьюстоне.
Американизм незнакомца, вернее, отсутствие той самой скованности, было столь естественным, что на его месте легко могли бы оказаться, скажем, Роберт Митчем или Грегори Пек, да тот же Винсент Прайс – последний человек на земле, и мало кто заметил бы подмену, включая Лукоморыча, швейцара в смурном кабаке через дорогу.
Только это артист не снимался в заокеанских триллерах. Зато он был хорошо известен миллионам наших граждан по комедиям с не менее эффектными названиями: «Самогонщики», «Дайте жалобную книгу», «Операция «Ы»…
Ты понял, кто это? – прервал мои раздумья Стоунз. – Никакой он не «балбес». Учись.
И как всегда, в словах обывателя, если он хвалит знаменитость, была слышна нотка осуждения, или, точнее, горечи. Даже когда тот человек действительно заслуженный.
А теперь перенесемся в андроповскую зиму на одну из конспиративных квартир, где проходит подпольный просмотр видео-обозрения «Герои рока».
Похож на Никулина, – отчетливо произнесла пожилая женщина, когда на экране финского телевизора, гримасничая и жестикулируя, появился Мадди Уотерз с композицией I Got My Mojo Working. Она произнесла свое замечание вполне доброжелательно, даже с почтением, вероятно вспомнив «Песню про зайцев», которой подпевала на излете своей первой молодости.
В белоснежной рубашке с галстуком, сверкая бриолином и запонками, король чикагского блюза напоминал одновременно и Семён Семёныча в миг раскрепощения на эстраде ресторана «Плакучая ива» и гостя, скажем, «Театральных встреч», с юмором, но степенно, изображающего то, чего от него ждут.
В том и другом случае – на разных концах планеты два гения демонстрировали тонкое мастерство повелевания эмоциями других людей.
Суеверный негр, которому бесы ревности внушают задушить любовницу, и тунеядец, готовый придушить жулика-завмага за кощунственную идею разбить вдребезги поллитру, вели себя как лояльные своим духовным лидерам фанатики. И то, на что в жизни неангажированному человеку смотреть со стороны почти всегда противно, у них получалось смешно и стильно.
Однако вернемся из мира доступной информации в зону, где все решает игра воображения. Увидеть, как у вас под окном пытается поймать машину Мадди Уотерз, было бы не менее фантастично, нежели услышать его голос в соседнем окне.
Только представьте на минуту - стоит, чуть покачиваясь, в известном одному ему ритме и ловит «тачку» совсем как перебравшийся в город деревенщик, разбогатевший на описании готических ужасов глубинки.
Белый блюзмен Ник Грейвинайтис подчеркивает контраст между концертным залом и уборной чикагского клуба, где в начале шестидесятых царствовал Мадди Уотерз.
Разодетые по канонам гангстерско-богемной моды цветные щеголи и эстетствующая белая молодежь, посещая туалет, ступали на цыпочках, оберегая от нечистот свою модную обувь. Примерно как в ресторане «Плакучая ива», только не в киношном, а настоящем – на отшибе, где все возможно.
Без Мадди Уотерза, зато с коллективом аутентичных лабухов, у которых тоже, между прочим, бывают свои блюзы.
И неспроста один из наиболее красочных и прогрессивных дисков Мадди Уотерза – Electric Mud, желая поскорее избавиться, наши спекулянты называли не по имени артиста, а по неблагозвучному названию: «Электрическая грязь». И предлагали с издевкой, как старая шлюха сосунку: «Нету денег на что-нибудь приличное (Свит, Слэйд, Цеппелин) – начни с «электрической грязи». Кому электрическую грязь? Пятнарик! Брать будешь? – Буду.
Брезгливо вышагивая на импортных каблуках, легко проглядеть блеск бриллианта у тебя под ногами.
Роллинги поступили с наследием Уотерза просто, чуть ли не втрое ускорив темп вещи своего кумира, они показали один из наиболее смелых и эффективных примеров модернизации хрестоматийного жанра. В то время как многочисленные эпигоны, двигаясь параллельно им, но в обратном направлении, загоняли блюз в тупик, перегружая длинными и нудными импровизациями формулу ограниченную тремя аккордами, даже тремя струнами.
К финалу шестидесятых Англию в шутку стали называть страной тысячи белых групп, играющих черный блюз, и наиболее сообразительные музыканты спешили дистанцироваться от этого ярлыка, не желая прослыть тысяча первыми в ущерб оригинальности.
Коренное отличие «Роллинг Стоунз» от своих искренних, но пафосных современников не в том, что у них получалось «один в один» или даже лучше, а в том, что они сделали совершенно иное без какой либо подсказки или одобрения извне.
Каждый монументальный черный словно бы намазан волчьим жиром, и вокруг него старательно воет вся собачья округа, толком не понимая, что заставляет собачьи глотки издавать этот звук.
Таковы приворотная сила и скрытый демонизм блюза, к семидесятым низведенного с высот магического ритуала до «медляка» на танцплощадке (что, кстати, блистательно подмечено в кинокомедии «Афоня»).
Немало места в психологической палитре блюза занимает тема дурных предчувствий и предостережения. Деревенский радиоузел Мадди Уотерза прогнозирует в основном непогоду и, как правило, в ночном эфире, когда все не так, как при свете дня.
Только в этот час и можно, выглянув из окна, увидеть через дорогу, вместо привычной вывески «Вино» или «Продукты», вертикальную темную надпись Клуб «Эльсинор», где пугает своими откровениями бледных гамлетов тень их черного Отца, обучая секретам одержимости, передавая дар заклятья синюшных бесов – THE BLUES.
Велик соблазн проявить себя в трех аккордах, блеснув мастерством на трех струнах, вот только нет ли в этом, как рассуждает в «Печках-лавочках» Всеволод Санаев, какого-то провинциального снобизма? Как отличить подлинник от «усовершенствованной» копии, не разлюбив его за выявленные недостатки? И следует ли делать это вообще, если ваша сиюминутная проницательность со временем тоже станет наивной мудростью пенсионера?
Кому в наше время нужны первоисточники, кроме биографов на тлеющем энтузиазме переписывающих то, что было обнародовано задолго до них. Ведь если собрать и заставить играть блюзовые пассажи всех продвинутых дилетантов, даже они не смогут заглушить зевок глобальной скуки.
И снова вспоминаются «Печки-лавочки», когда профессор Степанов выспрашивает у Шукшина идиомы крестьянского просторечия, рискуя нарваться на матерное словцо. Даже произнося вещи непонятные за пределом своего круга, можно привораживать публику. Любил говорить загадками, но, как правило, по делу… кое-кто и вовсе согласен слушать только такой язык.
Что собственно означают эти Хучи Кучи, кто такой Седьмой Сын и чему служит Зуб Моджо? Да какая в сущности разница, если большинству людей нужна членораздельная музыка для флирта и танца, а кому постарше что-нибудь лирическое, чтобы оправдать и обдумать следующий тост.
Допустим, что Гугли Мугли и Хучи Кучи – это всего лишь названия неперспективных колхозов, Седьмой Сын – «ваш сын и брат», а зуб Моджо извлечен из челюсти мертвого Губошлепа, тем более у актера, сыгравшего эту роль в «Калине красной» зубы редкие и крупные, а черты лица – негроидные.
Помнится, поставил я одному любителю Аркадия Северного пластинку Хаулин Вулфа, предупредив: это не то, что ты можешь подумать!
Д-даа… – только и смог вымолвить этот немногословный человек. – Феноменальное сходство, мысленно закончил его фразу я.
Голосом Мадди Уотерза, только по-русски, говорит и незабвенный Константин Сорокин в кинокомедии «Опекун». Или это тоже только кажется…
В хорошем искреннем рассказе о конкретной личности в конкретный период истории обязательно должны быть неточности, столь лестные для тренирующих свою наблюдательность специалистов, небрежность, мишура второстепенных мелочей, банальных как советский «дождик» для елки, потому что и эту «ель» все равно сожгут на помойке, но вместе с этим непременно должна быть изюминка, жемчужное зерно, которое могут заметить без подсказки только гурманы, воспитавшие себя самостоятельно. Ведь фантастичность создают не стиль и не приемы автора, а детское недопонимание читателем, зрителем и слушателем того, что ему видится и слышится – психоделия недозревшего мозга.
Дерзкий в своем «невежестве» дикарь раздает имена звездам и планетам, полагая, что когда-нибудь они на них отзовутся?
Студента-марксиста, приехавшего из Африки в Москву учиться революции, развращают всеядность и легкомыслие богемных девиц. Деревенского писателя губит снобизм, привитый в большом городе, где ему внушают, будто без расширения кругозора, он, потенциальный пророк, рискует остаться фольклорным шутом в руках космополитов. Ему подкладывают давно осточертевшие «центровым» патриотам книги реакционных мыслителей, и, глядишь, вчерашний кантри-самородок уже на полном серьезе вещает, коряво копируя манеру весьма спорных апологетов сермяги и царизма.
Возможно, для карьеры и очистки совести это не так уж и плохо. В годы застоя, помнится, не считалось зазорным сочетать конформизм с почвенничеством ценою моральных и художественных уступок.
А тем временем деревенщики довоенного качества вымирают, освобождая место мутантам с присказкой: а я тебе не Мадди Уотерз? а мы тебе не Северный с Вертинским? И так далее.
Но тут, словно лезвие гильотины, рассекая порочную цепь, сомкнувшую полноценное прошлое с дефективным настоящим, низвергается, скользя, гитарное соло Отца-основателя. Однако на этом месте самое время спохватиться и оставить высокопарно-глумливый тон, на нас и так уже обращают внимание.
От заокеанской деревещины осталось не так уж и мало – высокие требования с новыми вундеркиндами и виртуозами им подстать, довольно многочисленные адепты, идущие на смену Джонни Винтеру и Майклу Блумфилду, искренне верующие в бессмертие THE BLUES.
В каждом поколении можно при желании разглядеть таланты, если вы не завистник-злопыхатель, но… крупица божьей искры, алхимический ингредиент невосстановим. Его попросту нет здесь: Где ж он? — Он там. — Где там? — Не знаем.
Ответ эллиптический, но исчерпывающий, и с ним обязан смириться человек, дабы не отравлять атмосферу ложным мудрствованием.
Рассуждая свободно, томики Кольцова или Никитина служат не худшим путеводителем по неведомым дорожкам, нежели сборники Роберта Джонсона и Мадди Уотерза, заклинателя илистых вод самой длинной реки на планете, сохранившей свое древнее название, в которой по преданию до сих пор водятся сомы-людоеды, способные оплодотворить чернокожую девственницу. Потомком таких существ с гордостью величал себя Джими Хендрикс.
Голоса этих гениев доносятся из противоположных уголков Вселенной, чье сотворение и смысл нереально постичь за день земной, но говорят они об одном, ибо круг и мир посвященных тесен. Поэтому нет ничего удивительного, если запонка «отшпилилась» в Чикаго, а инженер Горбунков ищет ее под кроватью в гостинице «Атлантик», не ведая, что она с бриллиантом. Точнее, делая вид, будто не ведает, поскольку большая часть грамотных в этой «неподдельно поддельной жизни» обречена изображать дурака, невежду или сумасшедшего..
И лишь немногим удается, сунув руку наугад, поймать рукопожатие Мастера, чтобы разжав кулак, обнаружить на ладони, закатившийся под диван или тумбочку камень. Иногда философский.
*
Так два антипода – мимикой и голосом поведали нам о страстях, кипящих в душах скованных клоунов – скованных, или, точнее, соединенных, как ни странно, одной цепью…
