«Война - зло, но часто меньшее из зол. Взявшие меч и
погибают от меча, а не взявшие меча гибнут от гнусных болезней».
Джордж Оруэлл
Очередная порция небольших заметок о Первой мировой войне: в продолжение статьи «После вас, господа англичане!» Вообще же, повторю известное соображение — многое, из того, что нас окружает, в той или иной степени «выросло» из Первой мировой войны. Не говоря уже о развитии техники, именно в это время проводятся первые массовые мобилизации, напрягает свои усилия еще смешная и наивная пропаганда, формируется тыл с лозунгом: «все для фронта, все для победы». Война касается всех: жидкий отвар цикория в чашке, гофрированная бумага вместо марли и бинтов, слухи-сплетни в продуктовых очередях и похоронные извещения, похоронки, едущие на поездах и лошадках по городам и весям — в руки почтальонов, этих новых вестников смерти. В 1914 году, быть может, не во всем, но во многом еще есть выбор: словно бы кто-то большой, добрый и терпеливый спрашивает маленького капризного мальчика, возможно, себялюбивого и жестокого, но все же родного ребенка: «Ты на самом деле этого хочешь? Ты уверен? Подумай еще раз». Но карапуз стучит ножками, говорит о скуке мирной жизни, и упорно пытается пристроить пулемет к своему фанерному самолету. Он делает выбор. Мы живем в ситуации этого сделанного выбора, в его логике. Война становится тотальной, она захватывает все новые территории и пространства: религиозные, национальные, классовые, коммерческие. И, как писал Шарль Пеги: «Война бушует у нашего порога. Нам больше не нужно ее искать, нести ее куда-то. Это она нас ищет. И находит».
Девочка и Бука
«Мобилизация сознания» в той или иной степени затронувшая все русское общество в 1914 году, совершило причудливые изменения в устоявшихся стереотипах восприятия. Наибольшие перемены, конечно, претерпел образ пруссака, «немца-перца-колбасы», который, несмотря на всю ученость («немец обезьяну выдумал» - русская поговорка) был персонажем явно комическим. Вот, например, как пишет Достоевский о квартирной хозяйке семьи Мармеладовых в романе «Преступление и наказание»: «Амалия Ивановна <…> тотчас же заявила, что ее «фатер аус Берлин буль ошень, ошень важны шеловек и обе рук по карман ходиль и всё делаль этак: пуф! пуф!», и, чтобы действительнее представить своего фатера, Амалия Ивановна привскочила со стула, засунула свои обе руки в карманы, надула щеки и стала издавать какие-то неопределенные звуки ртом, похожие на пуф-пуф, при громком хохоте всех жильцов». В начале Первой мировой войны пруссак преображается, на смену сентиментальному доктору «Карлу Карловичу» и алчному «колбаснику» приходит некое нелепое, но чудовищно жесткое чудище, напоминающее Буку - персонажа детских страшилок. Вот, например, как по сообщению газеты «Петроградские ведомости» от 20 августа 1914 года, отреагировала на сообщения о зверстве пруссаков маленькая девочка: «На днях в газетной хронике был отмечен следующий печальный факт: девочка, наслушавшись о жестокости немцев, увидела во сне, что попала в руки пруссаков, и в паническом ужасе, воображая, что спасается от преследования неприятеля, не просыпаясь, выбросилась из окна. К счастью, она упала на кучу строительного мусора, и потому не расшиблась насмерть, а лишь отделалась тяжкими ушибами».
В художественных произведениях жуткая Бука также нашла непосредственное воплощение. Так Георгий Иванов кратко описывает содержание многостраничного «военного» романа Федора Сологуба, где повествуется о трех генеральских дочерях-невестах: «Жених одной — прекрасный француз, другой — джентльмен-англичанин, третьей — немец, исчадье ада. Союзные женихи совершают чудеса доблести и благородства, немец насилует детей, взрывает Реймский собор и «коварно» убивает в бою жениха-француза. Попутно все три сестры ходят босыми ногами по предутренней росе и «видят вещие сны».
Будто бы поголовно испытываемая всеми российскими обывателями ненависть к «исконному неприятелю-тевтону» часто приобретала гротескные формы, особенно в случае сопряжения со слухами о «внутреннем враге». Лев Тихомиров в своем дневнике за 1915 год пишет: «Вот например болтают бабы, крестьянки, привезшие на продажу разные продукты. Она громко говорит, что везде во власти изменники. На возражение, что не нужно верить этому вздору, - она говорит: «какой там вздор, царица чуть не каждый день посылает в Германию поезда с припасами; немцы и кормятся на наш счет, и побеждают нас». Напрасны возражения, что это нелепость, и что физически невозможно посылать поезда... Баба отвечает: «Ну уж там они найдут, как посылать»... Как ultimo ratio (последний довод) ей говорят, неужто она, дура, не понимает, что Государь ничего подобного не допустит? Она отвечает: «Что говорить о Царе, его уже давно нет в России». - «Да куда же он девался?» - «Известно, в Германию уехал». - «Да, глупая баба, разве Царь может отдать свое царство немцам?». - Она с апломбом отвечает: «Да ведь он уехал на время - только переждать войну»...
Впрочем, «пруссофобия», ставшая одной из видимых причин Февральской революции, быстро сходит на нет. Молодая Советская власть и режим Веймарской республики находят много точек соприкосновения. И мужественный германский коммунист, часто бывший солдат Первой мировой войны (фашисты поначалу были только итальянскими), надолго вытесняет в советском сознании и смешного довоенного Карла Карловича, и злую нелепую Буку с островерхим шишаком на каске.
Животные-герои
Только человек с крепкими нервами может смотреть (читать) фильмы (книги) о животных. Как правило, они невообразимо грустны, особенно русские. Белый Бим Черное ухо, Муму, Каштанка, Холстомер, израненный Мухтар – все они прямо-таки глядят на тебя грустными глазами, и разве что бодрый английский воин Рики-Тикки-Тави заставляет усомниться в мысли Шопенгауэра, что этот мир настолько плох, что едва пригоден для жизни. Поэтому было бы правильно продолжить рассказ о животных на мировой войне – полноправных, но бесславных участниках боевых действий.
Впрочем, исключения все же были. Военнослужащий британской армии, почтовый голубь № 888, официально получил за свои подвиги звание полковника и был похоронен со всеми воинскими почестями. Прославился и голубь по кличке Шер Ами (Милый друг), совершивший множество боевых вылетов с донесениями. В октябре 1918 года голубь с раненым крылом, без одной лапки и с простреленной грудью смог перелететь линию фронта, добраться до штаба армии и тем самым спасти 194 солдат пехотного батальона, который был отрезан от основных сил союзников. За отвагу этого голубя наградили французским «Военным крестом», но вскоре он умер от ран.
Кроме передачи донесений голубей предполагали использовать и для аэрофотосъемки. Специальная фотокамера была разработана еще в 1908 году, однако до воплощения идеи в жизнь дело не дошло. Еще одним неосуществленным планом стало предложение знаменитого дрессировщика Дурова дрессировать тюленей для поиска морских мин. Эта затея кончилась провалом – все двадцать обученных животных были отравлены. По злому замыслу «врага» (то есть немецкой разведки, как считали современники) или просто по небрежности – это уже сложно выяснить.
Но самым верным другом солдата, конечно, оставалась собака. В бельгийской армии ротвейлеры вместо «гражданских» тележек с едой стали возить пулеметы – те самые ротвейлеры, о которых писал Шарль Бодлер: «Знакома ли вам медлительная Бельгия и ведомо ли вам, как мне, восхищение зрелищем здоровенных собак, впряженных в тележку мясника, молочницы или булочника и своим триумфальным лаем выказывающих гордое удовлетворение, испытываемое от соревнования с лошадьми?» Собаки были посыльными, в специальных капсулах они доставляли приказы на линию фронта, искали раненных в воронках. Они, породистые и не очень, крутились вокруг самолетов, а иногда вылетали с пилотами на боевые задания. Еще не додумались посылать собак с минами под танки – эти щемящие сердце подвиги совершатся в следующую, Вторую мировую войну. Но собака в противогазе, пес в окопах в 1914-1918 годах – такой же серый солдат, как и его хозяева в шинелях, он умеет различать звуки подлетающих снарядов, а во время отдыха ловит пастью синие кольца дыма, поднимающиеся из солдатских трубок. Кошки тоже «тянули лямку», насколько позволял обычай гулять самим по себе: в окопах их острый нюх помогал вовремя узнать об очередной газовой атаке. А «коты-матроскины» в подводных лодках определяли, насколько чист внутри воздух и надо ли всплывать – если, конечно, еще была такая возможность.
И, конечно, лошади, как же не написать о них? Сегодня нам, воспитанным на военных фильмах, на кино, где по полю переползают железные коробочки танков, похожие на смертоносные инвалидные коляски, сложно представить, что такое была кавалерийская атака, вообразить несколько тысяч всадников, выровненных как по струнке, в кольчугах или ярких мундирах, этих цветах войны, — как они набирают скорость, готовясь врубиться в боевые порядки врага. Как написано об этом в наставлении Фридриха Великого: «При сближении для атаки войска двигаются сперва быстрой рысью и переходят, наконец, в полный галоп, сохраняя, однако, сомкнутый строй; и если они будут атаковать таким образом, его величество уверен, что враг всегда будет сломлен». В нашем большом и, однако, уже таком маленьком мире, где лошадки, прядая ушами, катают крошечных карапузов, теперь не испытать мужского, чувственного, смертельного опьянения кавалерийской атакой, когда воин становится частью коня, а конь — частью всадника; тем моментом, который описан в «Войне и мире»: «Кавалергарды скакали, но ещё удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: „марш, марш!“ — произнесённую офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. <...> Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев-людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей-юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек». Кавалерию остановили только окопы, кротовые норы Первой и Второй мировых войн, пулемёты и терновые венцы колючей проволоки. Её, прекрасную в своём неудержимом движении, погубило убыстрившееся время, и только откуда-то из глубины прошлого, из соприкасающейся с ним вечности на мужчин и воинов ожидающе смотрят «прекрасные, как небо, верные земле и небу лошадиные глаза» (Борис Поплавский). На Западе многие кавалерийские части впоследствии переформировали в авиационные, и можно только сожалеть, что у нас нет, например, лейб-гвардии Уланского истребительного или Кавалергардского штурмового авиаполков.
Как не вспомнить еще и об ездовых лошадях, лошадях-трудягах, натруженных ногах и спинах войны? Как не задуматься о сотнях миллионов быков, коров и телят, разной домашней живности и птицы, погибших на бойнях, чтобы прокормить все эти огромные, неповоротливые армии, застывшие в окопах на фронтах от моря до моря? И поэтому в конце рассказа о животных хочется процитировать апостола Павла, его послание к римлянам: «Тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего. Ибо мы спасены в надежде. Надежда же, когда видит, не есть надежда; ибо если кто видит, то чего ему и надеяться? Но когда надеемся того, чего не видим, тогда ожидаем в терпении». Быть может, терпение – это не самая плохая вещь, которой может научить война.
Похоронка
Страшный, жуткий момент, кому-то еще памятный, а другими — виденный в советских фильмах о войне. Похоронка. Когда почтальон вместо письма, треугольничка, который словно бы еще хранит тепло рук бойца, пахнет его запахом, наполнен простыми крестьянскими строчками: «Не волнуйтесь, мама...» вручает этот мертвый бланк. И всё. «Было горе, будет горе, горю нет конца» - писала во время Первой мировой войны Анна Ахматова. И добавляла: «да хранит святой Егорий твоего отца». Об этом, о переживании смерти, о воинах, Мишках и Володьках, как свечи, вставших перед Богом в свой невеликий рост — текст Ивана Бунина в «Окаянных днях».
«Вспомнилось: пришла весть с австрийского фронта, что убили Володьку. Старуха в полушубке (мать) второй день лежит ничком на нарах, даже не плачет. Отец притворяется весёлым, всё ходит возле нее, без умолку и застенчиво говорит:
- Ну, и чудна ты, старуха! Ну, и чудна! А ты что ж думала, они смотреть будут на наших? Ведь он, неприятель-то, тоже обороняется! Без этого нельзя! Ты бы сообразила своей глупой головой: разве можно без этого?
Жена Володьки, молодая бабёнка, все выскакивает в сенцы, падает там головой на что попало и кричит на разные лады, по-собачьи воет. Он и к ней:
- Ну вот, ну вот! И эта тоже! Значит, ему не надо было обороняться? Значит, надо было Володьке в ножки кланяться?
И Яков: когда получил письмо, что его сына убили, сказал, засмеявшись и как-то странно жмурясь:
- Ничего, ничего, Царство Небесная! Не тужу, не жалею! Это Богу свеча, Алексеич! Богу свеча. Богу ладан!»
А вот стихотворение Николая Клюева, 1915 года, периода Великого отступления Русской армии, одно из хороших русских стихотворений о Первой мировой войне.
В этот год за святыми обеднями
Строже лики и свечи чадней,
И выходят на паперть последними
Детвора да гурьба матерей.
На завалинах рать сарафанная,
Что ни баба, то горе-вдова;
Вечерами же мглица багряная
Поминальные шепчет слова.
Посиделки, как трапеза братская, —
Плат по брови, послушней кудель,
Только изредка матерь солдатская
Поведет причитаний свирель:
«Полетай, моя дума болезная,
Дятлом-птицею в сыр-темен бор...»
На загуменье ж поступь железная —
Полуночный Егорьев дозор.
Ненароком заглянешь в оконницу —
Видишь въявь, как от северных вод
Копьеносную звездную конницу
Страстотерпец на запад ведет,
Как влачит по ночным перелесицам
Сполох-конь аксамитный чепрак,
И налобником ясным, как месяцем,
Брезжит в ельник, пугаючи мрак.
Это стихотворение напоминает о видении, которое приводит в своей книге «Святые Древней Руси» Георгий Федотов: «Среди чудес святого Александра Невского записано одно видение, которое имел инок Антоний во Владимирском Рождественском монастыре в год нашествия на Москву Девлет-Гирея (1571). Молясь ночью о победе русского воинства, он видит юных всадников, св. Бориса и Глеба, которые входят в церковь и будят спящего князя Александра: «Восстани, брат наш, да ускорим на помощь сроднику нашему царю Иоанну». Выйдя из собора, трое всадников мчатся в Успенский собор к сродникам Андрею, Всеволоду, Георгию и Ярославу. И вот уже все семеро, перенесясь через городскую стену, они несутся в Ростов, чтобы поднять с собой царевича Ордынского Петра. Так собирается небесная рать князей для обороны русской земли».
Да будет так: вчера, сегодня, завтра и до конца земной истории Руси.
