НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
Предлагаемая читателю статья была впервые опубликована в сборнике петербургского отделения Союза писателей России, посвященному 200-летию со дня рождения А.С.Пушкина - "России сердце не забудет". В ней подробно разбирается, как известный советский либеральный историк Н.Я.Эйдельман (1930-1989) вполне сознательно, "ради красного словца", исказил содержание одного архивного документа и тем самым представил образ великого поэта в довольно неприглядном виде.
Книги и статьи Натана Яковлевича Эйдельмана были весьма популярны в нашей стране, начиная со второй половины 1960-х годов. Талантливый историк и писатель, он обладал не только легким литературным стилем, но и великолепным даром рассказчика, умевшим захватить внимание аудитории и все время своего выступления держать ее в напряжении. Круг его научных интересов в основном охватывал самый конец XVIII-первую половину XIX века. Перу Натана Эйдельмана принадлежат книги, посвященные движению декабристов, а также его отдельным представителям. Он серьезно изучал связи А.С.Пушкина с этим движением. В сферу его внимания попало и царствование Павла I, на личность которого историк взглянул с несколько необычных для дореволюционной и советской историографии позиций.
Можно еще перечислить ряд направлений интересов этогого историка. Но все его работы были написаны живым и легким языком, который помогал читателю еще глубже окунуться в захватывающие хитросплетения мастерски закрученного сюжета из прошлого. Думаю, сильно не ошибусь, если предположу, что книги Натана Эйдельмана можно было увидеть в библиотеке едва ли не каждого советского человека, интересующегося отечественной историей.
К сожалению, со временем легкость стиля члена Союза писателей России писателя Натана Эйдельмана, особенно его стремление "закрутить" сюжет в ущерб исторической достоверности ради пущего увлечения им читателя, стали работать против самого историка Натана Эйдельмана. В последние годы жизни Эйдельмана в печати стали все чаще появляться статьи, в которых его произведения подвергались довольно резкой критике за многочисленные неточности в описании разных исторических событий. Появился даже особый термин, характеризующий такой, мягко говоря, легкомысленный подход к историографии - "эйдельмановщина". Поэтому автор этих строк с большим скептицизмом относится к характеристике Натана Эйдельмана, данной ему в Википелии как писателю и ученому, который внес "немалый вклад в развитие русской культуры второй половины XX века". Конечно, если за "немалый вклад" считать еще и его историкообразную отсебятину, которой он "пичкал" своего читателя...
Что касается предлагаемой читателю моей статьи "А.С.Пушкин и русский дуэльный кодекс", то, пожалуй, она является первой работой, в которой наглядно показано, как историк Эйдельман в угоду писателю Эйдельману вполне сознательно полностью исказил содержание одного архивного документа. Поэтому, после выхода в свет названного сборника моя статья вызвала много положительных откликов со стороны патриотически настроенной интеллигенции.
Несколько слов о предыстории попадания моей статьи в этот литературно-художественный сборник петербургского отделения Союза писателей России, куда вошли произведения поэтов и прозаиков Петербурга и Ленинградской области, а также земляков А.С.Пушкина- писателей и поэтов Пскова и Псковской области. В сборнике автор этих строк был единственным, кто не являлся членом СПР. Как такое могло получиться?!
Где-то в конце апреля-начале мая 1999 года мне домой позвонил бывший коллега по работе в журнале "Аврора", заместитель главного редактора Иван Николаевич Медведев. Теперь он занимал должность директора Издательства писателей "Дума". В ходе разговора Медведев сообщил, что Обком КПРФ готов помочь питерским писателям финансовыми средствами для выпуска сборника в честь 200-летия А.С.Пушкина.
Как известно, после знаменитого дефолта 1998 года многие люди и организации буквально обнищали. Не избежало этой беды и питерское отделение СПР. Средств для выпуска сборника в честь такого значимого для каждого русского писателя юбилея не хватало. Поэтому, когда всего лишь за месяц до знаменательной даты эти средства все-таки нашлись, писательская организация в экстренном порядке принялась составлять список будущих авторов.
Иван Николаевич Медведев хорошо знал, что мне на протяжении целого ряда лет не удавалось опубликовать статью, посвященную одному событию из пушкинской эпохи, с критикой некоего либерального историка. Для патриотических газет ее формат был слишком большой, а соваться в "демократические" журналы с критикой их собрата по разуму вообще был дохлый номер!
Одним словом, мне представилась возможность стать автором сборника СПР, не являясь членом ее организации. Как уже писал, статья вызвала определенный положительный резонанс. После выхода сборника в свет со мной пожелал познакомиться главный редактор Ленииздата Анатолий Иванович Белинский, который по совместительству еще и являлся одним из редакторов-составителей этого сборника. Встреча состоялась в помещении писательской организации и носила непринужденный и ни к чему не обязывающий характер. Правда, после нее Анатолий Иванович попросил редактора газеты "Петербургский литератор" Евгения Попова передать мне самым приватным образом свои слова, мол, лично он опубликовал бы только мою статью. Вполне очевидно, что он не хотел обидеть присутствовавших при разговоре руководителей писательской организации...
Вспоминаю все это не для примитивного хвастовства, а в пику одному сайтовскому уже при жизни "самозабронзовелому" писателю. Да, тому самому, который периодически устраивает походы по администрациям разного уровня с целью выклянчивания денег на публикацию своих "нетленных" произведений, а после выхода их в свет пытается все это выдать за знаки всеобщей любви и уважения. Тот самый, который наплодил на сайте клонов с целью увеличения на оном своих сторонников и почитателей.
Обойдемся без имен, ибо этого "Кадкина всякий знает"...
И последнее. Уже точно не помню откуда взялся один весьма позабавивший меня пассаж. Тогдашний председатель Санкт-Петербургской писательской организации и секретарь Союза писателей России Иван Сабило назвал мою статью "мощным ударом по эйдельмановщине". Только где: в "Петербургском литераторе" или на собрании писателей, проходившем по поводу выхода сборника? Скорее всего и там, и там. Но только точно помню, что в тот момент подумал: "Любят писатели все преувеличивать! О какой "мощи" можно говорить если тираж сборника - 1000 экземпляров, а два тиража книги Натана Эйдельмана "А.С.Пушкин и декабристы" составляют порядка 600 тысяч. Здесь впору вспомнить дедушку Крылова: "Ай, Моська! Знать она сильна..."
Вот, собствено, главная причина публикации на сайте моей статьи. Надо просвещать людей, получивших исторические знания от коварной "эйдельмановщины"!
А.С.ПУШКИН И РУССКИЙ ДУЭЛЬНЫЙ КОДЕКС
Всем, кто интересуется жизнью и творчеством великого русского поэта, многое говорит имя Ивана Петровича Липранди (1790-1880). Близкий знакомец Пушкина во время его ссылки в 1820-1824 годах на юг, он пользовался огромным уважением Александра Сергеевича как человек, сочетающий в себе, по словам поэта, "ученость истинную" с "отличными достоинствами военного". (1) Неудивительно, что личность И.П.Липранди стала предметом не только научных исследований, но и персонажем художественных произведений.
Среди научных публикаций о нем выделяются работы историка Н.Я.Эйдельмана (1930-1989). В своей статье "Где и что Липранди?", опубликованной в популярном сборнике "Пути в незнаемое" (М., 1972 г., №9), а также в монографии "Пушкин и декабристы" (М., 1979 г.), где Липранди посвящена целая глава, ученому-историку удалось переломить сложившуюся в советской историографии резкую негативную оценку этой незаурядной личности. Как известно, И.П.Липранди, близкий к декабристским кругам, после событий 14 декабря 1825 года переменил свои либеральные взгляды. В годы николаевской реакции, будучи чиновником по особым поручениям Министерства внутренних дел, он занимался политическим сыском. На его совести лежит засылка агентов в кружок М.В.Петрашевского и последующий арест его членов.
Н.Я.Эйдельману удалось показать причину особого интереса Пушкина к Липранди: экзотическая родословная ("испано-мавританские предки"); авантюризм (знакомство с Видоком, "мрачно-знаменитым" префектом парижской полиции и прогулки с ним по криминальным трущобам); таинственность (служба военным агентом, работа с агентурой, связи с гетеристами); личная храбрость; многочисленные дуэли и т.п. Взятые историком в качестве заглавия и эпиграфа строки из одного пушкинского письма, также весьма ярко характеризуют отношение к нему поэта: "Где и что Липранди? Мне брюхом хочется видеть его".
Упомянутые работы Н.Я.Эйдельмана выглядят добротными научными исследованиями, а легкость слога автора делают их чтение увлекательным занятием. К сожалению, легкость слога автора приводит иногда к утверждениям, которые непозволительны для серьезного историка. Это выразилось прежде всего в небрежной работе с документальными материалами и литературными источниками.
Вниманию читателей предлагается один документ, введенный Н.Я.Эйдельманом "в научный оборот" пушкинианы в выше упомянутых работах историка. Целесообразность его "введения" он обосновывает цитатой из воспоминаний Липранди. Мы тоже воспользуемся этим первоисточником, так как и в этом случае позволил себе некорректное сокращение цитируемого отрывка:
"В заключение не лишним считаю сказать, что дуэли особенно занимали Пушкина... Будучи еще в Петербурге, он услышал о двух из моих столкновений, из коих одно в декабре 1818 года, по выходе корпуса Воронцова из Франции: об этом поединке он слышал рассказ графа А.Д.Гурьева, свидетеля катастрофы (2), и знал все подробности довольно верно. Но о другом, 1810 году, в Або, с шведским гвардейским поручиком бароном Бломом... Александр Сергеевич знал это неудовлетворительно, а потому неотступно желал узнать малейшие подробности, как повода и столкновения, так и душевного моего настроения и взгляда властей, допустивших это столкновение. То, что казалось мне в двадцать лет благоразумным, спустя десять - когда толковал я об этом с Пушкиным, было в моих глазах уже иным, между тем как Александр Сергеевич, будучи тех же лет, как и я в 1810 году, находил, что в настоящее время суждения мои ошибочнее прежних, и что он сам, сейчас же, поступил бы одинаково, как и я в 1810 году. Чтобы удовлетворить его настоянию, я должен был показать ему письма, газеты и подробное описание в дневнике моем, но и этого было для него недостаточно: расспросы сыпались". ("Русский архив", 1866 г., №10).
Из приведенного отрывка Н.Я.Эйдельман выбросил слова Липранди о перемене его взглядов на упомянутый поединок. И поэтому получилось, что Пушкин только одобрил действия Липранди, а не возражал ему, защищая его же действия в молодости. Историк посчитал излишним выяснять, какие именно действия и почему Липранди, десятилетие спустя, стал считать неблагоразумными.
Основываясь на этой "урезанной" цитате Н.Я.Эйдельман пишет: "Романтическая дуэль (которой Липранди так гордится, что полвека спустя помещает описание ее в своей "Записке о службе") (?!) открывает нам многое в этом человеке. Всеми силами он заставляет себя и других верить в свою необыкновенность".
Что можно ответить на подобный пассаж историка, изучавшего жизнь Липранди, но умудрившегося так и не разобраться в характере этого человека?!
Во-первых, сам Эйдельман, среди перечня эпитетов и определений, употребляемых по адресу Липранди авторами статей и книг ("зловещий, гнусный, реакционный, подлый, авантюрный..."), не зря упоминает и такой: "ТАИНСТВЕННЫЙ". Много загадочного и необъяснимого таит биография Липранди! Служба в армии по квартирмейстерской части, одной из задач которой была разведывательная работа; руководство агентурой начиная с русско-шведской войны 1808-09 годов; позднее - тайный политический сыск, - все это, несомненно, наложило отпечаток на характер Липранди и печать на его уста. Липранди НИКОГДА не публиковал факты своей биографии, дабы "заставить" кого-то поверить "в свою необыкновенность"! Он ТОЛЬКО ОТВЕЧАЛ на публикации, искажавшие, по его мнению, те события, участником которых был сам. Даже воспоминания о Пушкине, называемые в пушкиниане "Мемуарами №1 периода южной ссылки", Липранди написал благодаря издателю "Русского архива" П.И.Бартеневу, который попросил отставного "гениального сыщика" (3) прокомментировать свою статью "Пушкин в Южной России".
Во-вторых, название документа "Записка о службе действительного статского советника И.П.Липранди (1860)", обнаруженного Эйдельманом и на основании которого он пересказывает события пресловутой дуэли, также требует пристального рассмотрения. Прежде всего, сам Липранди никак не мог назвать так этот документ. Еще в 1854 году он был исключен из штата МВД и переименован в генерал-майоры (кем сделана эта запись - тема отдельного разговора). Да и не абсурдно ли предаваться воспоминаниям о поединке в "Записке о службе...", тем более в таких подробностях (на 35 листах)?!
Все это очевидно, и приходится только удивляться, что историк не заглянул на следующую страницу своей находки, где можно обнаружить подлинное название записки: "Пояснение происшествия за полвека тому назад". Говоря об этом, мы полагаемся отнюдь не на эффект ясновидения: "Записка", аналогичная его московской находке, хранится и в Петербурге, в фонде И.П.Липранди Российского государственного исторического архива.
Но, может быть, все-таки прав Н.Я.Эйдельман, уличая Липранди в попытке утверждения "своей необыкновенности"? Отнюдь! В 1859 году в Стокгольме вышла книга, посвященная Русско-шведской войне 1808-09 годов, название которой И.П.Липранди перевел как "Походные записки аудитора Бьернборгского полка г(осподина) Ранкена". В этом сочинении нашлось место и для дуэли между Бломом и Липранди, где автор обвинял последнего в нарушении целого ряда правил дуэльного кодекса. Липранди вынужден был написать подробное опровержение в виде вышеназванного "Пояснения", которое и было опубликовано в Гельсингфорсе (ныне - Хельсинки) в 1861 году в одном из журналов, выходивших на шведском языке. В 1862 году, как пишет в "Русском архиве" ее автор "...мое пояснение сознано правильным самим противником моим, полковником Бломом..."
Прежде чем перейти к сравнительному анализу "Пояснения" Липранди и пересказу его Эйдельманом, необходимо обратить внимание на тот факт, что историк, ссылаясь на воспоминания Липранди, пишет, что рассказ о его "лихой дуэли" "очень нравился Пушкину". Между тем, в приведенном нами отрывке из воспоминаний Липранди специально подчеркивает, что Александра Сергеевича "особенно занимали" дуэли вообще. И только потом переходит к рассказу об интересе поэта к его собственным поединкам.
А теперь посмотрим, как же интерпретирует историк события, о которых шла речь в "Записке о службе". Н.Я.Эйдельман пишет:
"Самый ранний эпизод из жизни и воспоминаний Липранди, заинтересовавший Пушкина, относится к 1809 году.
Только что завершилась последняя в истории русско-шведская кампания... Мир подписан, и жителям Финляндии сообщено, что отныне их повелитель - не Карл III Шведский, но Александр I, император Всероссийский. Шведские войска уходят, русские же отдыхают от побед, пируют с побежденными, веселятся и проказят.
В городе Або (ныне - Турку) по тротуару, едва возвышающемуся над весенней грязью, движется компания молодых русских офицеров. Один из них, поручик Иван Липранди, весьма популярен у жителей и особенно жительниц города: от роду девятнадцати лет, участник двух кампаний, боевые раны. Свободные часы он проводит в университетской библиотеке, читает на нескольких языках и ошеломляет собеседников самыми неожиданными познаниями...
Навстречу по тому же тротуару идут несколько шведских офицеров, среди которых первый дуэлист барон Блом. Шведы не намерены хоть немного посторониться, но Липранди подставляет плечо, и Блому приходится измерить глубину финляндской лужи.
Далее все как полагается. Шведы обижены и жалуются на победителей, "злоупотребляющих своим правом", русское командование не хочет осложнений с побежденными, и Липранди отправляется в шведское офицерское собрание, чтобы сообщить как было дело. Шведский генерал успокоен, но Блом распускает слух, будто поручик извинился. Липранди взбешен. Шведы, однако, уходят из города, а международные дуэли запрещены..."
На время прервем эту эйдельмановскую отсебятину.
Прежде всего, попробуем выяснить дату дуэли. Липранди везде уверенно пишет - в 1810 году, причем даже в приведенном выше отрывке трижды повторяет эту дату! Тем не менее Эйдельман счел, что он знает лучше и в своей сноске заявляет: "В "записке о службе" дата дуэли указана точнее: июнь 1809 года",
Как мы теперь знаем, заголовок к московской "Записке" Липранди мог написать кто угодно, только не ее автор, тем не менеее историк не счел необходимым провести хотя бы элементарную сверку: поинтересоваться, когда, собственно, закончилась эта война? В любом справочнике можно выяснить, боевые действия велись вплоть до 3 (15) сентября 1809 года, когда начались переговоры, и через день был заключен мирный договор. Поединок же произошел в июне месяце. Значит, он не мог произойти в 1809 году, когда будущие дуэлянты еще сражались друг против друга в составе своих армий!
Итак, точная дата поединка - 2(14) июня 1810 года, то есть через девять месяцев после окончания войны, что рушит всю картину завязки конфликта, так живо "нарисованную" Н.Я.Эйдельманом. Не было в Або шведского войска и, естественно, не было и шведского офицерского собрания во главе с неким генералом, "успокоенным" оправданиями Липранди. Да и какие он мог найти слова оправдания после того, как столкнул шведского офицера в лужу?! Все это свидетельствует лишь об одном: наш историк не постарался вникнуть в то, как разрешались подобные конфликты в дворянском сословии.
Как известно, жизнь дворянина, особенно в то время, подчинялась законам сословной чести, и малейшее посягательство на нее приводило к вызову обидчика на поединок. В зависимости от нанесенного оскорбления все дуэли делились на три степени:
1-я - легкое оскорбление (задето самолюбие, но не честь): поединки такого рода могли закончиться простой демонстрацией бесстрашия - вызовом с последующим примирением.
2-я степень - тяжкое оскорбление (задета честь); сюда включалось: распространение порочащих сведений, оскорбительные жесты, не переходящие в область оскорбления действием и т.п. В этом случае дрались в зависимости от уговора, но оскорбление можно было смыть только кровью.
3-я степень - оскорбление действием (сюда причислялось даже легкое прикосновение и попытка к подобному оскорблению). Эти поединки, как правило, заканчивались смертью или тяжелым ранением, не позволяющим продолжать дуэль. (4)
В пересказе Н.Я.Эйдельмана мы видим, что Липранди нанес барону Блому самое тяжкое оскорбление. И как же поступает, по Эйдельману, "первый дуэлянт" шведской армии? Бежит жаловаться начальству на некорректность поведения победителей, так как, видите ли, "международные дуэли запрещены"!.. Можно подумать, что за них строго не наказывали ни в России, ни в Швеции!
Далеко не лучшим образом выглядит в этом пересказе историка и понятие о чести дворянина у Липранди, который спровоцировал офицера побежденной армиии на банальную потасовку. Впрочем, у Липранди есть шанс оправдаться, если только непредвзято прочитать то, что он написал в своих воспоминаниях. Итак:
"1(13) мая я с товарищем моим поручиком бароном Дистом, около семи вечера, спешил на вечер к генерал-губернатору графу Штейнгелю... На набережной около дома профессора Бундедорфа оставалась от грязи узенькая тропинка. Здесь нам встретились два человека в партикулярных шинелях, без всякого офицерского знака. Я шел впереди и не обращал на них внимания, столкнулся с ними и не захотел уступить тропинки, чтобы не загрязнить сапогов. Один из них обратился ко мне, сказав по-французски, что он шведский офицер и требует удовлетворения. Я назвал ему свое имя и квартиру...
На другой день... пришел ко мне барон Дист, и мы до часу по полудни просидели дома, напрасно ожидая кого-либо из долженствовавших прийти от Блома. Время было обеденное, в которое мы все ежедневно собирались у м(ада)м Стенстам, державшей стол. Выходя из переулка... встретили мы другого товарища, поручика Бебера, который спешил ко мне, чтобы предупредить, что вероятно тотчас от Блома будет ко мне секундант... и прибавил, что Блом с сослуживцами своими теперь в гостинице Сейпеля... я решился предупредить секунданта: войти тотчас к Сейпелю и там встретиться со всеми, и буде нужно окончить дело безотлагательно.
В общем зале нашли мы несколько шведских офицеров в мундирах, в числе их был и Блом, который, подойдя ко мне, повторил вызов; я указал ему на барона Диста и Бебера, как на моих свидетелей, которые обязаны согласиться с его секундантами. Он подозвал также со своей стороны. Заметно было, что все офицеры почитали себя оскорбленными... когда я и барон Дист рассказали им происшествие, а я присовокупил, что если бы г(осподин) Блом был в том виде как теперь, то, конечно, подобного столкновения между нами не произошло; но он был в партикулярной шинели и фуражке, носимых всяким, а я был в мундире и с крестом на груди и, конечно, не мне следовало уступить ему дорогу... Некоторые обратились к Блому с расспросами о его вчерашнем костюме, и когда он подтвердил... разговор сделался мягче... Я повторил сказанное мною... что во всяком случае я готов на удовлетворение... Стакельберг (шведский офицер - А.К.), обратясь к пяти или шести офицерам и к самому Блому, сказал на шведском языке, который я и мои товарищи очень хорошо понимали, что из всего он не видит с своей стороны никакого намерения оскорблять их мундир... чтобы омывать оное кровью... Блом подошел ко мне... Вслед за сим мы подали друг другу руки. Все было забыто, и тут вместе с подошедшими еще к ним и нам знакомыми, мы оставались долго после обеда, рассказывая разные эпизоды только за полгода тому назад оконченной войны и разошлись друзьями... Через три дня, Блом и большая часть офицеров возвратились в Стокгольм..." (5)
Как видим, Липранди с Бломом "разошлись друзьями". Между тем, Н.Я.Эйдельман продолжает их ссорить:
"Договорились так: Липранди, когда сможет, сделает объявление в гельсингфорских газетах, а Блом в Стокгольме будет следить за прессой".
К сожалению, объем статьи не позволяет воспроизвести детальный рассказ об этом самого Липранди, поэтому кратко осветим суть дела.
После отъезда Блома в городе распространился слух о том, что Липранди якобы извинился перед Бломом. Сам Липранди этот слух с бароном никак не связывал. Но поскольку страдала его честь, он, после совещания со своими товарищами-офицерами, решает опубликовать вызов в газетах. Липранди этой акцией преследовал две цели: доказать горожанам, что не боится поединка с Бломом и известить о вызове ничего не подозревающего барона. Русское командование не препятствует этому, прекрасно понимая, что честь Липранди стала жертвой общественного мнения.
Как же проходил поединок? По Н.Я.Зйдельману дело было так:
"Липранди требует пистолетов, но Блом предпочитает шпаги. Поручик неважно фехтует, к тому же пистолет - более опасное оружие, и поэтому он настаивает: "Если Блом никогда не имел пистолета в руках, то пусть один будет заряжен пулею, а другой - холостой, и швед может выбрать". Блом, однако, упирается. Разъяренный Липранди прекращает спор, хватает тяжеленную шпагу (лучшей не нашлось), отчаянно кидается на барона, теснит его, получает рану, но обрушивает на голову противника столь мощный удар, что швед валиться без памяти, и российское офицерство торжествует".
А теперь посмотрим, как все происходило на самом деле. Липранди действительно неважно фехтовал и предложил пистолеты. В русской армии того времени, в отличие от западноевропейских, все вопросы чести решались только ими. Исключение составляла кавалерия, где допускалась дуэль на саблях, но по самым незначительным поводам. Предложение Липранди о холостом и заряженном пистолетах, хотя и было из разряда исключительных способов ведения поединка (оно напоминает американскую дуэль, где правит бал случай), все же соответствовало дуэльному кодексу, так как уравнивало в правах дуэлянтов. Вот как он сам пишет в "Пояснении" об этом поединке:
"Бебер возобновил настоятельное предложение пистолетов предоставляя всевозможные условия барьера - я не воздержался и присоединившись к разговору, сказал, что пистолет всегда предпочитается и что так как мой противник ссылается на то, что он не свычен с оружием этого рода, то и я подтверждаю еще, что вовсе не знаком с трехгранною шпагою, которой у нас не носят, а потому, чтобы уравнять бой, как необходимое условие поединка, предлагаю один пистолет заряженный, другой нет и выбор одного из них самому противнику, без барьера и даже в упор".
Так что не было на самом деле драки, развязанной "разъяренным" Липранди. Был настоящий поединок по всем правилам дуэльного кодекса, длившийся 25 минут с тремя остановками на несколько секунд для осмотра секундантами ран у соперников. Раненный в голову Блом не "валился без памяти", хотя удар Липранди был действительно мощный. От верной смерти Блома спасла вовремя подставленная левая рука и медный околыш фуражки, который быд полностью разрублен. Дуэль была остановлена секундантами из-за глубокой раны на голове барона и крови, залившей все его лицо. Досталось и Липранди: помимо прочих ран (в шею, грудь и руку), он был ранен в правую ногу, в опасной близости от паха. Болезненные припадки от этой раны он ощущал до конца своей жизни.
Наше изложение рассказа о дуэли И.П.Липранди с бароном Бломом, о которой "неотступно желал узнать малейшие подробности" А.С.Пушкин, преследует одну цель: дать максимально точную информацию о документе, введенном в пушкиниану Н.Я.Эйдельманом, но пересказ которого искажает это событие и невольно бросает тень на образ Поэта, заставляя его восхищаться поступком, далеким от тогдашнего понимания вопросов чести.
Между тем, повыщенный интерес А.С.Пушкина к дуэлям был не случаен. Это убедительно доказал исследователь быта и нравов русского дворянства Ю.М.Лотман:
"Взгляд на дуэль, как на средство защиты своего человеческого достоинства, не был чужд и Пушкину. В кишиневский период Пушкин оказался в обидном для его самолюбия положении штатского молодого человека в окружении людей в офицерских мундирах, уже доказавших на войне свое несомненное мужество. Так объясняется преувеличенная щепетильность его в этот период в вопросах чести и почти бретерское поведение". (6)
Поэтому кишиневский период жизни поэта не зря отмечен его многочисленными вызовами офицеров. По неписанному еще тогда дуэльному кодексу, принявший вызов тем самым показывал, что считает соперника равным себе по чести, а значмт - и храбости. И Пушкин не давал повода в этом сомневаться. Высокую оценку поведения поэта у барьера дал очевидец и большой знаток вопросов чести И.П.Липранди:
"Я знал Александра Сергеевича вспыльчивым, иногда до исступления; но в минуту опасности, словом, когда он становился лицом к лицу со смертью, когда человек обнаруживает себя вполне, Пушкин обладал в высшей степени невозмутимостью при полном сознании своей запальчивости, виновности, но не выражал ее. Когда дело дошло до барьера, к нему он являлся холодным как лед... подобной натуры, как у Пушкина... я встречал очень немного. Эти две крайности в той степени, как они соединились у Александра Сергеевича, должны быть чрезвычайно редки".
Многие исследователи творчества А.С.Пушкина неоднократно высказывали предположение, что прообразом бретера Сильвио из повести "Выстрел" является И.П.Липранди. Среди прочих аргументов, говорящих в пользу этой версии, на наш взгляд, есть один, требующий иного осмысления. Много копий поломали пушкиноведы вокруг строк: "Сильвио встал и вынул из картона красную шапку с золотой кистью, с галуном, то, что французы называют "bonnete de police" (т.е. полицейская шапка). Одни исследователи, безусловно отождествляя Сильвио с Липранди, видели в этом намек Пушкина на то, что последний являлся шпионом правительства. Другие убедительно доказывали: поэт не мог иметь подобных подозрений, и Липранди в 1820-е годы вообще не был связан с полицейским сыском. Кажется, в другом контексте никто эту шапку не рассматривал. Выскажем предположение, что упомянутые строки - действительно намек Пушкина на Липранди как прообраз Сильвио, только без шпионских страстей. Слова на ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКЕ намекают на должность, которую занимал Иван Петрович в 1814-1818 годах при русском оккупационном корпусе во Франции - начальник военной полиции. (7)
Нельзя закончить эти заметки, не ответив на вопрос, на который не дал ответ Н.Я.Эйдельман: почему А.С.Пушкин проявлял особый интерес именно к этой дуэли И.П.Липранди? Изложение событий в "Пояснении" дает нам эту возможность.
Очевидно, что поэта привлекал целый комплекс сторон поединка, делавших его не просто необычным, а где-то даже экзотическим.
1. ПРИЧИНА ДУЭЛИ. К поединку Липранди и барона Блома, не питавших личной вражды, принудило обшественное мнение. Как выразился в "Пояснении" Липранди - "бабьи сплетни". Оно же делало характер дуэли особенно кровавым и жестоким. Недалеко от места поединка скопилось множество горожан, ожидавших его результата. Поэтому дуэлянты не могли применить более мягкие формы выяснения вопросов чести, не поставив себя под угрозу общественного осуждения.
2. МЕЖДУНАРОДНЫЙ ХАРАКТЕР ДУЭЛИ. Он заключается не только в том, что поединок проходил между русским и шведским офицерами. Здесь тоже был свой комплекс проблем.
Во-первых. На лесной поляне под Або дрались не просто офицеры двух стран, а носители двух разных дуэльных кодексов - западноевропейского (французского) и русского (более жесткого; спор о выборе шпаг и пистолетов).
Во-вторых. То же общественное мнение: городские слухи перенесли мнимую "трусость" Липранди на всех русских офицеров, якобы страшившихся защищать перед шведами свою честь. Поэтому между русскими офицерами, находившимися в Або, было решено, что если по каким-либо причинам (например, арест за вызов) Липранди не сможет участвовать в дуэли, то они по очереди будут вызывать Блома.
В-третьих. Вызов и ответ на него через газеты привлекли внимание к дуэли большой аудитории, и не только в России и Швеции. Впоследствии, на протяжении многих лет о ней вспоминали как в периодике, так и в отдельных изданиях.
3. ОТНОШЕНИЕ КОМАНДОВАНИЯ. Поединки в России всегда преследовались, а их участники, как сами дуэлянты, так и их секунданты, сурово наказывались. Но, учитывая исключительный характер дуэли Липранди с бароном Бломом, к ней было особое отношение. По словам Липранди, генерал-губернатор Штейнгель незадолго до дуэли даже ездил "на доклад в Петербург". После кровавой развязки к Липранди не применялись никакие репрессии. Он только вскоре после поединка был переведен служить в другое место, во избежание повторных вызовов со стороны шведских офицеров.
Вот, на наш взгляд, основные причины, вызвавшие повышенный интерес А.С.Пушкина к этой дуэли.
Что касается сути разногласий между А.С.Пушкиным и И.П.Липранди во взглядах на эту дуэль, упоминавшихся в выше приведенном отрывке из воспоминаний последнего, то они, на наш взгляд, заключались в отношении к общественному мнению, как поводу к дуэли. Приведем мысли Липранди, возникшие у него сразу после окончания поединка с Бломом:
"Я начал несколько приходить в себя, и чувство человека, при виде положения моего противника, начало брать верх, чтобы понять все безрассудство подобных столкновений".
Видимо, с течением времени и приобретением жизненного опыта у И.П.Липранди сформировалось чувство резкого неприятия к общественному мнению, толкающему людей к барьеру. А.С.Пушкин же придерживался противоположных взглядов и сохранил их на всю жизнь. Как известно, грязные сплетни "высшего общества" вокруг имени Пушкина и его жены сыграли роковую роль в гибели Поэта.
Примечания.
1. "Русские писатели. 1800-1917. Биографический словарь" (М., Научное издательство "Большая российская энциклопедия" ФИАНИТ, 1992 г., т.2).
2. Очевидно, Липранди имеет ввиду свой перевод с престижной службы в Вильно, а затем в Кишинев.
3. Слова писателя и мемуариста П.В.Анненкова. См. его "Литературные воспоминания" (М., 1989 г., с.510).
4. Дурасов. "Дуэльный кодекс", СПб., 1908 г.
5. Сохранена орфография и пунктация оригинала.
6. Лотман Ю.М. "Беседы о русской культуре" (СПб., 1994 г., с.167).
7. Когда перепечатывал данную статью, пришла в голову мысль, что и само имя "Сильвио" может быть намеком А.С.Пушкина на И.П.Липранди, ибо тот имел "Испано-мавританские корни". Не припомню, чтобы пушкиноведами рассматривался этот вопрос.
На заставке портрет И.П.Липранди.
