Кончалась зима, а с ней год 6810 от Сотворения Мира. По Христову летоисчислению приближался март года 1303. Князь Даниил, сорока двух лет от роду (возраст для той эпохи весьма почтенный), маялся слабостью во всём теле, лёжа в жарко натопленных покоях под овчинным тулупом. Скудно сочился свет нового дня через слюдяные оконца на бревенчатые стены, завешанные охотничьими трофеями - медвежьими и лосиными шкурами. Тускло блестели замки и оковка сундуков с незатейливым скарбом и считанной до ломаного гроша казной северного владыки, выплачивающего дань ненасытной Орде.
За оконцами угадывались сосновые стены Кремля. А за ними (мысленно видел умирающий князь) по топким берегам речек Неглинной и Яузы, по Замоскворечью, радовали глаз новыми срубами и чернели пожарищами московские посады. Дальше во все стороны - леса и рощи, рассечённые клиньями пашен, сейчас ещё белых. Но скоро почернеют, потом станут зелёными, пёстрыми, и к середине лета покроются золотом. Если, даст Бог, не спалят татары или соседи - свои же, русские, станет хлеба на всю зиму, которую он уже не увидит. Разве что с неба, коли будет ему Господней наградой не преисподняя, а райские кущи. Окинет Даниил Александрович свой малый удел, оставленный ему отцом, невским героем, - горсть деревенек, с дюжину сёл и пяток городков, среди них Москву, сожжённую безбожным Батыем и отстроенную дядей, Михаилом Хоробритом, ничем, кроме безрассудной удали, не отличившимся.
Правда, племянник увеличил отцовский надел более чем вдвое за двадцать семь лет владения, отняв у князя рязанского Коломну и получив от бездетного родича в наследство значительный город Переяславль-Залесский, кое-где прикупив землицы, кое-где правдами и неправдами оттягав имения у прежних владельцев. Жаль, не дотянулся до Можайска, да ничего, сыновья дотянутся, и великое княжество Владимирское станет нашим, рода Данилова, не сомневался умирающий князь Московский. Владимир теперь всем столицам Руси - столица: и дряхлому Киеву, и блестящему, но обречённому на погибель поляками Галичу, и Чернигову, и толстосуму Новгороду Великому. Потому столица из столиц, что Великих князей на Руси несколько, а митрополит один на всех, и сидит он сейчас не в опасном, голодном Киеве, а за Окой, на Клязьме, во Владимире. Успеть бы внушить наследникам: в Москву, в Москву митрополита! Пряником (кнут здесь не годится). Не медлить!
Видение было Даниилу, давно, когда не Даниилом он был ещё, а отроком Данилой. Помнится, пятнадцатилетним привезли его родичи в Москву. Ехали, ехали лесом и полями, потом сразу большая река, брод, россыпь посадских изб. Конный поезд упёрся в высокий частокол. В Кремль въехали через ворота Фроловской башни. Помолились на крест деревянной церкви Михаила Архангела и - в терем, в постель. Дорога так утомила юного князя, что продолжилась в глубоком сне.
Странным был тот сон. Издавна знал Данила, что суровый отец Александр Ярославич выделил ему, младшему сыну, клочок русской земли от своих щедрот. Что с полдня на полночь, что с восхода солнца на заход скачи, за день «царство» то, размером с крестьянское поле, прости Господи, проскачешь.
И вот скачет он во сне на быстроногом белом жеребце; день скачет, другой, десятый, уж счёт дням потерял. Мелькают деревни и многолюдные сёла с богатыми церквами, городки и города, все какие-то чудные, не всамделишные, как из няниных сказок. И люди повсюду чудные, не похожие на смердов и посадских. Вот и жнивьё закончено, снег выпал и сошёл, и вновь земля цветёт. Замелькали пёстрыми платами времена года и сами года, понимает отрок, а он всё неутомимо скачет. И нет конца-края его уделу, будто весь Божий мир стал владением княжича. Поднялись синие горы по краям равнины, потекли в неизмеримую даль реки; и вот перед глазами океян-море, и скачет белый конь по волнам к новым берегам. И, на скаку, пробуждение…
Тот сон повторился на смертном одре. Умирающий открывает глаза. У постели священник, жена и дети. Старший из сыновей, Юрий, унаследует хозяйство. Рука у него крепка. Удержит нажитое отцом и умножит. Князь ищет глазами Ивана. Тот хитёр, скрытен и скуп. Уже сейчас прозвище ему - Калита, кошель с деньгами. Откупится от любой напасти, да ещё и прикупит у нерадивых соседей. Но как поведут себя внуки? И дети внуков?
Даниил Александрович вспоминает сон, и впервые ему становится жутко от ощущения того гона на неутомимом скакуне. Ему открывается смысл видения: не для обильного стола и мягкой постели, не для праздника хмельного даёт Господь его потомству и подданным право на владение пространством, до границ которого из Москвы не каждый конь за годы доскачет. Он даёт её для устроения, для полезной жизни поколений. И будет эта земля расширяться и суживаться, плодоносить и покрываться пеплом, рваться на куски и вновь соединяться в одно целое, как злой внешней силой, так и собственным небрежением и злобой между братьями и сестрамим. В пожарищах и крови, в трупном смраде и столь глубоких разочарованиях, что горше смерти. Выдюжат ли потомки? Ведь, предчувствует умирающий, не стерпит Антихрист столь великого усиления одного из христианских народов, соберёт бесовскую рать в островерхих шлемах с кровавым зубчатым знаком во лбу и соблазнит православных на безбожное земношарие, коему будет один конец – распад русской земли.
Князь освобождает правую руку из-под овчины, обводит мутнеющим взглядом домочадцев и ближних бояр, воевод и холопов, что теснятся по углам, мысленно окидывает взором толпящихся во дворе горожан, ремесленников и пришлых к одру хозяина смердов. Он делает пальцами движение. Словно благословляет:
- Всё превозмочь… Выдюжить… Храните… С Богом!
Князя Даниила погребли в монастыре, который будет назван именем его святого. В тот тусклый день на грани зимы и лета с верха звонницы можно было разглядеть южный край его владений. Сегодня та граница отодвинута к Кавказу, но не замерла. Вроде шевелится. На западе, который вновь стал ближе к Москве, чем был каких-нибудь четверть века тому назад назад, как всегда, неспокойно. Восток (он давно на Тихом океане, современникам Даниила неведомом) испытывает тихо-агрессивную миграцию бегущих от тесноты соседей. На севере ледяная пустыня, а за ней - единственный на земле «полюс бесовской силы денег и однополых существ». Невольно приходят мысли тем, кто знает о вещем сне отрока Данилы: «Выдюжим ли? Сохраним?». И глаза ищут в холодной вышине грозного Русского Бога.
