9. "УТРО ТУМАННОЕ" ЕСЕНИНСКОЙ И ТУРГЕНЕВСКОЙ СУДЬБЫ
«И.С. Тургенев, сильно недолюбливавший проповедников утилитарного
взгляда на искусство, сказал однажды: «Венера Милосская несомненнее
принципов 1789 года». Он был совершенно прав…»
Г. В. П л е х а н о в.
«…Адрес мой:
Адрес обязательно по-французски…»
В Париже Сергей Есенин перечитывал Полонского… Особенно близкими на этот раз
показались стихи, посвященные Тургеневу:
Туда, в Париж, где я когда-то
Впервые, искренно и свято,
Любим был женскою душой…
Туда, где ныне образ твой,
Ещё живой, мне свят и дорог,
Не раз стремился я мечтой
Подслушать милой тени шорох,
Поймать хоть призрака черты…
Увы! Поклонник красоты –
Я ей страдальческую службу
Давно усердно отслужил
И прозаическую дружбу
В своей душе благословил.
Но где друзья? – друзей немного…
Я их не вижу по годам;
Подчас глуха моя дорога…
В разброде мы: я – здесь, ты – там.
Донашивать свои седины
Нам порознь суждено судьбой!..
Тебе – объятиях чужбины,
Мне – в кандалах нужды родной…
Жизнеощущение автобиографического повествователя Якова Полонского («Устал я – лег – почти что болен, Своей работой недоволен; Не бросить ли? Не сжечь ли?- Нет! В моем уединеньи скучном, Замкнувшись в тесный кабинет, Не чужд я мысли о насущном, Забот и будничных сует… Устал я… размышлять нет мочи, - Не сплю… погас огарок мой… В окно глядит и лезет в очи Сырая мгла плаксивой ночи… Осенней вьюги слышен вой… И вот разнузданной мечтой Я мчусь в Париж, туда, где свято Впервые я любил когда-то И был блажен – в последний раз!..»).
Париж, Париж! Русский Париж – для Тургенева, для Герцена, для Огарёва, для тех же романтиков-пассионариев: Кропоткина, Лаврова, Боборыкина, Лопатина, Глеба Успенского… Париж роскошный и Париж для люмпенов… Контрасты Парижа, как и «ревущие противоречия» тех же Петербурга и Москвы…
…Вот позднего досуга час…
Париж недавно отобедал,
Он всё, что мог, изжил, изведал,
И жаждет ночи… Чердаков
Окошки – гнезда бедняков –
Ушли под тучи в мрак печальный:
Там голод, замыслы, нахальной
Нужды запросы – бой с нуждой,
Или при лампаде трудовой
Мечты о жизни идеальной…
Зато внизу – Париж иной,
Картинный, бронзовый, зеркальный;
Сверкают тысячи огней –
Гул катится по всем бульварам,
Толпа снует… Любуйся даром,
Дивись на роскошь богачей;
Вздохнув о юности своей,
Давай простор влюбленным парам…
Художественно-документальный «портрет» Парижа («Вот дом – громада. Из сеней На тротуар и мостовую Ложится просвет полосой; Из-под балкона, головой Курчавясь, кажут грудь нагую Шесть статуй – шесть кариатид; Свет газовых рожков скользит Кой-где по мрамору их тела; Полураскрыв уста, оне Прижались к каменной стене, И никому до них нет дела…). Яков Полонский – мастер лирико-психологического «городского» пейзажа («Вот – лестница осаждена… Идут, сгибаются колена, Ступенек не видать – одна С площадки мраморной видна Тебе знакомая арена: Звездятся люстры; их кайма Из хрусталей, как бахрома Из радужных огней, сверкает; Раздвинув занавес, ведет В громадный зал широкий вход, И тесную толпу стесняет»).
Париж архитектурно-парковый… Париж театральный… Париж музыкальный… - «Толпа рассыпалась – и вот Шуршит атлас, пестрят наряды, Круглятся плечи бледных дам – Затылки – профили – а там, Из-за высокой балюстрады, Уже виднеются певцы, Артисты-гении, певицы, Которым пышные столицы Несут алмазы и венцы»).
Иван Сергеевич Тургенев…
И ты в толпе – уж за рядами
Кудрей и лысин мне видна
Твоя густая седина;
Ты искоса повёл глазами –
Быть узнанным тщеславный страх
Читаю я в твоих глазах…
От русских барынь, от туристов,
От доморощенных артистов
Еще хранит тебя судьба…
Но – чу! Гремят рукоплесканья,
Ты дрогнул – жадное вниманье
Приподнимает складки лба;
(Как будто что тебя толкнуло!)
Ты тяжело привстал со стула,
В перчатке сжатою рукой
Прижал к глазам лорнет двойной
И – побледнел: О н а выходит…
Уже вдали, как эхо, бродит
Последних плесков гул, и – вот
Хор по струнам смычками водит –
Она вошла – она поет.
Полина Виардо… Она «разлучила» Тургенева с Россией… - «О, это вкрадчивое пенье! В нём пламя скрыто – нет спасенья! Восторг, похожий на испуг, Уже захватывает дух – Опять весь зал гремит и плещет… Ты замер… Сладко замирать, Когда, как бы ожив, опять Пришла любовь с тобой страдать – И на груди твоей трепещет… Ты молча голову склонил, Как юноша, лишенный сил Перед разлукой…».
«Я боюсь духовного, а не телесного голода…»
…В Россию Айседору Дункан пригласил в 1921 году нарком Анатолий Васильевич Луначарский.
Перед отъездом в таинственно-притягательную Московию жаждущие сенсаций журналисты Парижа и Лондона буквально кишели вокруг великой танцовщицы, отваживавшейся отбыть в страну лютых зим, лаптей, медведей, балалаек, а теперь вот ещё и революции да голодомора.
- Не боитесь ли ехать в Россию, когда там нечего есть?
- Я боюсь духовного, а не телесного голода… Русские могут не иметь достаточно еды, но они твердо решили, что искусство и образование должны быть доступны всем!..
Через несколько месяцев, уже в Москве, Айседора Дункан, отвечая на вопрос корреспондента «Юманите» о первых впечатлениях и перспективах, убежденно скажет:
- Я оставила Европу, где искусство раздавлено коммерцией. Я убеждена в том, что в России совершается величайшее в истории человечества чудо, какое только имело место на протяжении последних двух тысячелетий. Мы находимся слишком близко к этому явлению, чтобы увидеть больше, чем только материальные последствия, но те, которые будут жить в течение следующего столетия, поймут, что человечество через коммунизм решило сделать огромный шаг вперёд… только Интернационал могут спасти человечество».
Айседора Дункан: «Мой танец не танец прошлого, это – танец будущего… Я хочу учить ваших детей и создавать прекрасные тела с гармонически развитыми душами…»; «Мои три года жизни в России, со всеми их страданиями, стоили всего остального в моей жизни, вместе взятого! Ничего нет невозможного в этой великой стране…»
А.В. Луначарский: «Айседоре казалось, что если тело будет сделано легким, грациозным, свободно двигающимся, то это в значительной степени повлияет и на сознание людей и даже на их общественную жизнь».
…Вскоре после приезда Дункан в мастерской художника Якулова Есенин и Дункан познакомились… «Он читал мне свои стихи, я ничего не поняла, но я слышу, что это музыка…». Сердечная дружба Не пропускал ни одного спектакля Айседоры…
Есенин: - Ты имажинист!
Айседора (недоумевающее): - Па – чи – му?
Сергей: - Потому что в твоем искусстве главное – образ!... – Was ist «обрасс»?
Шнейдер: (переводит, поясняет)…
Сергей : - Ты, Айседора, тоже имажинист. Но хороший. Очень хороший имажинист… Понимаешь?..
Айседора (кивает головой): - Да… Да…
Сергей (улыбчиво, с лукавинкой): - Ты – Rewolution! Понимаешь?..
Айседора: - Ты - ангел, Серёжа… Ангел - ведь тоже имажинист… Прочитай что-нибудь…
Есенин (с озорной грустинкой):
Я обманывать тебя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.
Я московский озорной гуляка,
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою лёгкую походку…
(обращаясь к Шнейдеру): Переведи, пожалуйста…
Айседора (выслушав Шнейдера, протестующее): - Нет, нет, не шарлатан, не повеса, не скандалист… Не злодей… Может, чуточку – озорной гуляка… Читай, читай, мой ангел!..
Есенин: Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу,
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.
Я хожу в цилиндре не для женщин –
В глупой страсти сердце жить не в смле, -
В нем удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.
Средь людей я дружбы не имею,
Я иному покорился царству.
Каждому здесь кобелю на шею
Я готов отдать мой лучший галстук.
И теперь уж я болеть не стану,
Прояснилась омуть в сердце мглистом.
Оттого прослыл я шарлатаном,
Оттого прослыл я скандалистом.
Айседора (хлопает в ладоши): - Серёжа!.. Ты – имажинист!.. Я – имажинист!.. Всё, что ты говорил, я переведу на танец… Пластика… Пластика… Музыка… Движение… Грация…Это будет катарсис, грациозное нечто!..
Есенин: - Айседора, это в самом деле замечательные планы…
Айседора: - Мой муж и я являемся революционерами, какими были все художники, заслуживающие этого звания. Каждый художник должен быть революционером, чтобы оставить свой след в мире сегодняшнего дня…
Есенин (иронично, но добродушно): Айседора… дорогая… ты, я вижу, не только имажинист больше меня, но и политик больше
самого Анатолия Васильевича Луначарского…
Дункан: (воодушевляясь, выслушав перевод Шнейдера): - Есенин – самый великий из живущих русских поэтов…Эдгар По, Верлен, Бодлер, Мусоргский, Достоевский, Гоголь – все они оставили творения бессмертного гения… Есенин – тоже…
(все трое добродушно смеются).
……………………………………………………………………………………….
…В Париже часто вспоминали о Тургеневе, Полине Виардо…
Поэт! Ты хочешь знать, за что такой любовью
Мы любим родину с тобой?
Зачем в разлуке с ней, наперекор злословью,
Готово сердце в нас истечь до капли кровью
По красоте её родной?
Что ж! Пусть весна у нас позднее и короче…
Сколько раз сам он испытывал прилив щемяще-радостной тоски по своей «северной» родине, где совсем другое лето, совсем другая осень, совсем другая зима! И совсем-совсем другая весна, что «позднее и короче», но оттого, пожалуй, и милее, и желанней… Фетовский «Ответ Тургеневу» об этом – весенне- заветном, интимно-дорогом, несказанно желанном:
Но вот дождались наконец:
Синей, мечтательней божественные очи,
И раздражительней немеркнущие ночи,
И зеленей её венец.
Сколько наблюдательности, сердечно-душевной глубины, какой-то особой р у с с к о с т и в психологической «пейзажной акварели» Фета: «Вчера я шёл в ночи и помню очертанье Багряно-золотистых туч. Не мог я разглядеть: то яркое сиянье – Вечерней ли зари последнее прощанье Иль утра пламенного луч? Как будто среди дня, замолкнувши мгновенно, Столица севера спала, Под обаяньем сна горда и неизменна, И над громадой ночь, бледна и вдохновенна, Как ясновидящая шла»).
Волшебная сила психологического с о п е р е ж и в а н и я…
Не верилося мне, а взоры различали,
Скользя по ясной синеве,
Чьи корабли вдали на рейде отдыхали,-
А воды, не струясь, под ними отражали
Все флаги пестрые в Неве.
Заныла грудь моя – но в думах окрыленных
С тобой мы встретилися, друг!
О, верь, что никогда в объятьях раскаленных
Не мог таких ночей, вполне разоблаченных
Лелеять сладострастный юг!
Тургенев и Россия… Русский гений на строк, но это золотые строки, в которых сказано более, чем в ином трактате; с такою любовью мог бы Паганини отозваться о своей скрипке», - писал издатель журнала «Вестник Европы» М.М. Стасюлевич филологу-просветителю (близкому родственнику Чернышевского) А.Н. Пыпину.
…Стихотворение Якова Полонского «И.С. Тургеневу». Два эпиграфа. Один пушкинский:
«Благословенный край – пленительный предел! Там лавры зыблются…». Другой эпиграф – некрасовский: «Невесела ты, родная картина!..» Тургеневская Франция и тургеневская Русь («Повеся нос, потупя взор, Быть может, слышишь ты – качает Свои вершины темный бор – Несутся крики – кто-то скачет – А там, в глуши, стучит топор – А там, в избе, ребенок плачет…
Быть может, вдруг перед тобой Возникла тусклая картина – Необозримая равнина, Застывшая во мгле ночной»). Тургеневские видения. Светло-печальные воспоминания («Как бледно-озаренный рой Бесов, над снежной пеленой Несётся вьюга; - коченеет, Теряясь в непроглядной мгле, Блуждающий обоз… Чернеет, Как призрак, в нищенском селе Пустая церковь; тускло рдеет Окно с затычкой – пар валит Из кабака; из-под дерюги Мужик вздыхает: «Вот-те на!» Иль «караул!» хрипит со сна, Под музыку крещенской вьюги»).
Крещенская вьюга над Спасским-Лутовиновым. Крещенская морозная круговерть над Ясной Поляной, Тулой, Орлом, Рязанью, Тамбовом, Воронежем, Саратовом, Ростовом, Липецком…
Русское Подстепье…
Быть может, видишь ты свой дом,
Забитый ставнями кругом,-
Гнилой забор – оранжерею –
И ту заглохшую аллею,
С неподметенною листвой,
Где пахнет древней стариной
И где теперь ещё, быть может,
Когда луна светла, как день,
Блуждает молодая тень…
«Народным заступникам», озаботившимся «освобождением труда», было дорого философско-психологическое раздумье автора «Нови», «Накануне», «Отцов и детей», «Порога», «Рудина», «Дыма». «Давненько не бывал я в стороне родной… Но не нашёл я в ней заметной перемены… Спит непробудным сном отчизна, Русь святая!» – с горечью говорит лирический герой стихотворения «Сон». Идеал тургеневских героев вызывал отклик у читателей: чужбине… О родине издалека… - «Но – быть может – (Кто знает?!) грустною мечтой Перелетел ты в край родной, Туда, где всё тебя тревожит, И слава, и судьба друзей, И тот народ, что от цепей
Страдал и – без цепей страдает…».
«…Крылатою мыслью он мир облетел…»
…Веймар. Айседора Дункан будет вспоминать потом, что Есенин с вдохновенным смирением знакомился с окрестностями, старался говорить «шепотом, с благоговением взирая на свидетелей жизни великих поэтов, - старые грабы, мощно растущие среди молодых фруктовых деревьев. Долго смотрел на недописанную Гёте страничку, лежащую на его письменном столе».
Задумчиво, почти молитвенно читал-проговаривал Есенин во время прогулки по прилегающим к городку холмам гётевско-лермонтовского «Ночного странника»: «Горные вершины Спят во тьме ночной, Тихие долины Полны свежей мглой, Не пылит дорога, Не дрожат листы, Подожди немного, отдохнёшь и ты».
«На смерть Гёте» Евгения Баратынского…
Предстала, и старец великий смежил
Орлиные очи в покое;
Почил безмятежно, зане совершил
В пределе земном всё земное!
Над дивной могилой не плачь, не жалей,
Что гения череп – наследье червей.
Погас! Но ничто не оставлено им
Под солнцем живых без привета;
На всё отзывался он сердцем своим,
Что просит у сердца ответа;
Крылатою мыслью он мир облетел,
В одном беспредельном нашёл ей предел.
Всё дух в нем питало: труды мудрецов,
Искусств вдохновенных созданья,
Преданья, заветы минувших веков,
Цветущих времен упованья.
Мечтою по воле проникнуть он мог
И в нищую хату, и в царский чертог.
… Вспоминались лекции, семинары, дискуссии в Университете Шанявского. Не избалованному в константиновских, спас-клепиковских «своих университетах» Сергей Есенин с жаждой интеллектуальной ненасытности впитывал услышанное, прочитанное… «Буря и натиск»… Гётевское: «Конечный продукт постоянно развивающейся природы есть прекрасный человек». Гётевский «Прометей»… Гётевский Фауст («Ясен предо мной конечный вывод мудрости земной: лишь только тот достоитн жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой»)… Духовно-философский космос гения…
С природой одною он жизнью дышал;
Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал,
И чувствовал трав прозябанье;
Была ему звездная книга ясна,
И с ним говорила морская волна.
Изведан, испытан им весь человек!
И ежели жизнью земною
Творец ограничил летучий наш век,
И нас за могильной доскою,
За миром явлений, не ждет ничего,-
Творца оправдает могила его.
И если загробная жизнь нам дана,
Он, здешней вполне отдышавший,
И в звучных глубоких отзывах, сполна
Всё дольнее долу отдавший,
К предвечному легкой душой возлетит,
И в небе земное его не смутит.
…29 июня 1922 года (Дюссельдорф). Заместителю наркома иностранных дел М.М. Литвинову:
«Уважаемый тов. Литвинов! Будьте добры, если можете, то сделайте так, чтобы мы выбрались из Германии и попали в Гаагу. Обещаю держать себя корректно и в публичных местах «Интернационала» не петь. Уважающие Вас Есенин, Айседора Дункан».
Пути и перепутья, тупики и горизонты кичливой Европы… Берлин, Франкфурт, Висбаден, Гаага, Брюссель… Рим, Неаполь, Венеция, Флоренция… Париж…
Парижские строфы…
Не искал я ни славы, ни покоя,
Я с тщетой этой славы знаком.
А сейчас, как глаза закрою.
Вижу только родительский дом.
Вижу сад в голубых накрапах,
Тихо август прилег ко плетню.
Держат липы в зеленых лапах
Птичий гомон и щебетню.
Ах, и я эти страны знаю –
Сам немалый прошел там путь.
Только ближе к родимому краю
Мне б хотелось теперь повернуть…
…………………………………………………………………………..
Прощальное слово Айседоры Дункан:
«Трагическая смерть Есенина причинила мне глубочайшую боль. У него были молодость, красота, гениальность. Не удовлетворенный всеми этими дарами, его отважный дух искал невозможного. Он уничтожил свое молодое и прекрасное тело, но дух его будет вечно жить в душе русского народа и в душе всех любящих поэзию. Протестую против легкомысленных высказываний, опубликованных американской прессой в Париже. Между Есениным и мною никогда не было ссор… Я оплакиваю его смерть с болью и отчаянием…