На всех газетных полосах зазывно гремел один только БАМ, завораживал романтикой цветущего багульника и мистическим гулом времени. Про этот самый гул какой-то модный тогда ВИА пел, обращаясь словно персонально ко мне: "Слышишь, время гудит: Б-А-М! На просторах гудит: Б-А-М!" — и чего-то там… тра-та-та… "покоряется нам!". С пропагандой тогда было всё в порядке.
Из Москвы я направилась прямиком в Забайкалье. До Читы поезд шёл шесть дней. К концу путешествия я твердо решила стать бетонщицей, уж очень убедительно попутчики, выпускники какого-то столичного ПТУ, расписывали небывалые профессиональные гонорары, достигавшие едва ли не 900 рублей в месяц. Надо ли говорить, что прямо с вокзала я отправилась в обком комсомола, где безапелляционно заявила принявшему меня инструктору о своих профессиональных планах.
Слава богу, у этого человека было чувство юмора и хорошая интуиция. Ситуацию он оценил мгновенно: "Поедешь корреспондентом в районную газету". Зарплата, к слову, была предложена тоже немалая — около трехсот рублей со всеми надбавками.
До районного центра, в котором мне предстояло работать, ехать было почти два часа на электричке, но это было не страшно. Куда более удручающим оказался пейзаж, который открылся мне сразу же за платформой: деревянные покосившиеся дома, пыльная улица без намёка на асфальт.
— Где тут у вас редакция? — всё ещё надеясь на чудо, поинтересовалась я у двух мужичков, расположившихся прямо на лавочке с бутылкой и нехитрой закуской.
— Дык, а ково, паря, вона третья изба, отсюда видать.
Они были правы: редакция размещалась именно в "избе", старом, заваливающимся домишке, в крохотной комнатушке которого сидел пожилой дяденька, что-то быстро писавший на жёлтом листке бумаги — таком же древнем, как он сам.
Дяденька оказался главным редактором.
— Да знаю я, знаю... — отмахнулся он от моих приветствий и реверансов. — Хорошо, что приехала, мне послезавтра, последний край, репортаж нужен из "Урульгинского", как там у них ипатовский метод пошёл, понимаешь?
Я не поняла ровным счётом ничего. Главный скороговоркой разъяснил мне, что "Урульгинский" — это колхоз, ипатовский метод — это новый метод уборки, рекомендованный сверху. А ещё — что ехать надо немедленно, для чего нужно просто выйти на "бетонку" и проголосовать.
Удивительно, но я не перепутала ничего — нашла "бетонку", проголосовала, не без труда вскарабкалась в огромный самосвал, который часа через полтора притормозил у кромки поля.
Темнело.
— Вот там, — водитель указывал мне куда-то в необъятную даль, — полевой стан "Урульгинского". Председатель, сто пудов, сейчас там. Поспешай, пока совсем не стемнело.
Я поспешила. Сделала первый шаг по пашне — и провалилась почти по колено: тёплая, рыхлая земля затягивала как тина в болоте. Как дошла до стана — не помню. К счастью, председатель колхоза действительно был там, ужинал с комбайнёрами под навесом, из-под которого тускло светил одинокий фонарь, облепленный мошкой.
— Здравствуйте! Я корреспондент районной газеты, мне надо написать репортаж про ипатовский метод, — сказала я и заплакала.
Никто не засмеялся и даже не отозвался никак, настолько неожиданным было моё явление из темноты, и только председатель через какое-то время всё же отреагировал:
— Да что же это такое, они теперь детей берут на работу, что ли?
Меня накормили, рассказали всё про ипатовский метод, уложили спать, а утром отправили в редакцию.
Репортаж немедленно пошёл в номер. Журналистский дебют состоялся.
Вскоре я уже исписывала наше "Красное знамя" от корки до корки. В газете работали всего три человека: главный редактор, ответственный секретарь и я, корреспондент. Оба моих начальника были мэтрами журналистики, к тому же, очень пожилыми людьми. Потому обязанности между нами распределились следующим образом: они обучали меня азам профессии, а я делала газету. Всю, целиком. Писала передовицы, организованные материалы, репортажи и интервью, фельетоны, кроссворды и стихи, которые печатали под разными именами в колонке "Творчество наших читателей". Параллельно училась колоть дрова, топить печь, носить воду из колодца и свежевать дичь — ею иногда баловал местный егерь, на постой к которому меня и определили.
Через два года, когда я вновь появилась в Москве, в кармане у меня лежало направление на учебу, подписанное в читинском обкоме партии. Дорога на журфак МГУ была открыта. Но быть журналистом мне уже совсем не хотелось…
