6. ГУМАНИТАРНОЕ КОСМОСОЗНАНИЕ. МАЯКИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА:
МЕЧТА-УТОПИЯ, ПРИЗРАК, МИРАЖ?
…На одном из семинаров с соискателями-диссертантами слушатели обратили внимание на экспозиционное заявление авторов «Манифеста Коммунистической Партии» 1848 года: «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма…». В самом деле, публицистически-пафосная метафора заглавно-«красной» фразы о п р и з р а к е – несколько обескураживала… Владимир Маяковский, спустя десятилетия, вочеловечил, одухотворил метафору марксистско-ленинского «Манифеста» в принципиально новом жанрово-концептуальном «ключе»:
«Коммунизма
призрак*
по Европе рыскал,
уходил
и вновь
маячил в отдаленьи…
По всему поэтому
в глуши Симбирска
родился
обыкновенный мальчик
Ленин *.
Я знал рабочего.
Он был безграмотный.
Не разжевал
даже азбуки соль.
Но он слышал,
как говорил Ленин,
и он
знал - всё.
Я слышал
рассказ
крестьянина-сибирца.
Отобрали,
отстояли винтовками
и раем
разделали селеньице.
Они не читали
и не слышали Ленина,
но это
были ленинцы.
Я видел горы -
на них
и куст не рос.
Только
тучи
на скалы
упали ничком.
И на сто верст
у единственного горца
лохмотья
сияли
ленинским значком»
1.
.
Философско-лирический эпос в русской поэзии
ХХ века (От Сергея Есенина и Ивана Бунина –
до Николая Рубцова и Юрия Кузнецова)
На предшествующих Кузнецовских Чтениях я уже касался некоторых «кузнецовских» тенденций в русской поэзии минувшего столетия (традиции и новаторство, преемственность, жанрово-стилевые искания, духовность,«диалектика души» и эстетический идеал). Сам Юрий Поликарпович в «Воззрении», литературно-критических заметках и высказываниях, эпистоля-
рии, порой с полемическим заострением, комментирует своё видение диалектически сложного и противоречивого процесса «накануне» и «сгиба эпох» («обломовская дремота идиллична», «державинская дремота эпична», «тютчевская дремота пантеистична», «лермон-
товская ходячая. Она космична», «тургеневская дремота едет о дороге. Она лирична»). «В последнее время мою дремоту тянет к строгой русской классике», - признаётся автор «Воззрения».
Кого из «века девятнадцатого, века железного» Юрий Кузнецов выделяет особо?
Упоминаются в разных контекстах Державин, Пушкин, Лермонтов, Боратынский, Аполлон Григорьев, Афанасьев, Гоголь, Гончаров, Кольцов, Некрасов, А.К. Толстой, Фет, Тютчев, Достоевский, Лев Толстой, Полонский, Случевский … А кого же из «своего» двадцатого столетия? Клюев, Гумилев, Ф. Сологуб, Смеляков, Луговской, Тряпкин…
О Сергее Есенине у Кузнецова – особое мнение. «…Книгу новую я вытку звёздами…» -
Достойно не оценёнными поныне являются есенинские «Ключи Марии». «Словесные орна-
менты». Между тем, здесь - «завязи», имеющие прямое отношение к духовно-эстетическо-
му движению всего двадцатого века.
Сергей Есенин, Николай Рубцов, Юрий Кузнецов… Эти имена всё чаще «сближаются» в фундаментальных монографиях, академических сборниках, университетских лекциях, просветительско-культурологических композициях, творческих импровизациях …
Движение жизни… Движение культуры… «Идеи времени»… «Формы времени»…-
«Вечная туча летела в Божественном мраке, По сторонам возникали священные знаки: То
пролетят голоса, то живые цветы, То Голубиная книга раскроет листы И унесутся во тьму
золотого сеченья… Мы приближались к звезде своего назначенья». Историческое и сиюминутное, эпически-былинное и злободневное. - «Сонмы великих и малых убогих
людей С тучи сходили внутри светоносных лучей… В воздухе туча стояла, а может,
плыла, Плыл с ней и Китеж, сияя во все купола…»
Русские предания да и былины сохранили на века трогательно-пассионарную весть о вол-
шебно-земном граде. И в наши «космические» дни - у села Владимирского, расположенного
верстах в сорока от города Семёнова на Нижнегородчине вам покажут место, где в Древне-
русье основан был диковинный сей град, скрывшийся под землей при лютовании нече-
стивого Батыя.
Над озером, чудесно возникшим здесь, избранным людям суждено слышать колокольный
звон-стон в храмах исчезнувшего селения.
В стихотворении 1988 года – сокровенное психологическое раздумье-ретроспектива:«Солнце родины смотрит в себя. Потому так таинственно светел Наш пустырь, где рыдает судьба И
мерцает отеческий пепел. И чужая душа ни одна Не увидит сиянья над нами: Это Китеж,
всплывая со дна, Из грядущего светит крестами».
Одна из стержневых эстетико-этических и философско-психологических проблем
русской поэзии - предназначение Поэта и Поэзии. Своё понимание предназначения человека, посвятившего себя искусству, выразил юный Иван Бунин в «Поэте»(1886): «Поэт печальный и суровый…». Отроческий есенинский «Поэт (1910-1912) «мыслит страшный путь», «но ясных
грез его краса горит в продуманных картинах». В «Персидских мотивах» Есенин озадачивает чи-
тателя философско-психологической гротескной метафорой: «Быть поэтом – это значит то же,
Если правды жизни не нарушить, Рубцевать себя по нежной коже, Кровью чувств ласкать чужие
души» (1925). Николай Рубцов с гениальной силой и страстностью скажет о судьбоносности есенинской традиции: «Версты все потрясенной земли, Все земные святыни и узы Словно б
нервной системой вошли В своенравность есенинской музы!» Автобиографическая исповедаль-
ность лирического рубцовского героя-повествователя: «Эта муза не прошлого дня, С ней люблю, негодую и плачу. Много значит она для меня, Если сам я хоть что-нибудь значу». Весомое наблю-
дение-озарение – в дневниковой записи Фёдора Абрамова от 12.У1. 1975 года: «Бог явил нам –
Кузнецовский «Поэт» (1969): «Спор держу ли в родимом краю, С верной женщиной жизнь вспоминаю Или думаю думу свою – Слышу свист, а откуда – не знаю. Соловей ли разбойник сви-
стит, Щель меж звезд иль продрогший бродяга? На столе у меня шелестит, Поднимается дыбом бумага»).
Истоки и горизонты… Движение времени… Эхо истории и зов грядущего… Судьба Поэта… - «Одинокий в столетье родном, Я зову в собеседники время. Свист свистит все сильней за окном –
Вот уж буря ломает деревья. И с тех пор я не помню себя: Это он, это дух с небосклона! Ночью вытащил я изо лба Золотую стрелу Аполлона». В стихотворении «Любовь поэта» (2001) Юрий Поликарпович сделает новые акценты в философско-психологической трактовке вечной темы:
«Поэт стихиен. Как ни назови, Он то утес, а то морская пена». В итоговом «Воззрении» (2003)
он скажет: «В моих стихах много чего: философия, история, собственная биография, но главное – русский миф, а этот миф – поэт. Остальное легенда».
«Неистовые ревнители» (очередных «популяций») продолжают сбрасывать «неугодных» с «корабля современности». Юрий Поликарпович полемически осмысливает «баталии»: «- Как он смеет! Да кто он такой? Почему не считается с нами? – Это зависть скрежещет зубами, Это злоба и морок людской». Его ответ «неистовым» весом (хотя и гротескно-метафоричен, парадоксален): «Пусть они проживут до седин, Но сметет их минутная стрелка. Звать меня Кузнецов. Я один, Остальные – обман и подделка». Юрий Кузнецов размышляет: «Бывает у русского в жизни Такая минута, когда Раздумье его об отчизне Сияет в душе как звезда…Прошу у отчизны не хлеба, А воли и ясного неба. Идти мне железным путем И зреть, что случится потом» (1974)
Соотношение исторического и художественного времени («Сажусь на коня вороного – Проноси-
тся тысяча лет… Я вынес пути и печали, Чтоб поздние дети могли Латать им великие дали И дыры российской земли»; «Знамя с Куликова» (1977).
Историко-философский кузнецовский «Поединок» (1983): «Противу Москвы и славянских кровей
На полную грудь рокотал Челубей…» ; величественно-трагический образ легендарного Пересвета.
Творческая лаборатория Ю.Кузнецова содержит в себе много поучительного, воспитательно- полнокровного для культуролога, педагога, просветителя. Те же его «поэтические дремоты» («Тайна славян», «Битва спящих», «Распутье»). Тот же «Седьмой»: «Рязань, Казань, Тмутаракань! Измыкались, поди…». Или – «Всё сошлось в этой жизни и стихло».
Традиции и новаторство… В бунинском творческом потенциале Ю. Кузнецова привлекают прежде всего «изобразительность», художественная пластика.Определяя особенности бунинского феномена в развитии («движении») лирического жанра, Кузнецов говорит (в «Воззрении») о своём историко- философском наблюдении: «Однажды «изобразительный» поэт Бунин наткнулся на иное пространство (Стихотворение «Псковский бор»). Остановился, как он пишет «на пороге в мир полузабытый, но родной» и стал размышлять…» Кузнецов цитирует бунинскую строфу: «Достойны ль мы своих наследий? Мне будет слишком жутко там, Где тропы рысей и медведей Уходят к сказочным тропам». Кузнецовская историко-литературная трактовка бунинского творчества полемична («Бунин, многим обязанный внешнему зрению Фета, изображал одну «зримую оболочку»).
Как критик и историк литературы Кузнецов порой «отказывает» своим предшественникам в обладании «особым зрением», тем, которое «было у Гоголя» (в частности, в повести «Вий»).
Пушкинско-есенинская парадигма… Пушкинско-рубцовская парадигма («Словно зеркало русской стихии, Отстояв назначенье свое, Отразил он всю душу России! И погиб, отражая её…»; «Но я ж не Пушкин, я другой…»). Пушкинско-кузнецовская парадигма («Мы верим в Пушкина, как в ангела России»; «Русский ангел»(1999). Пушкинско-бунинская вдохновенная «линия»… Рубцовско- есенинское («Вон Есенин – на ветру!..»). Есенинско – кузнецовское, бунинско-кузнецовское явление России… Рубцовское озарение(«И я придумывать не стану Себя особого, Рубцова… Проверю искреннее слово, Чтоб книгу Тютчева и Фета Продолжить книгою Рубцова!..»)…
«Сгиб эпох» на грани третьего тысячелетия. Полемически напряженное стихотворение «На родине Тютчева» (1997): «Ушла в туман его Россия, Как зверь стоокий из куста… Не проворонить бы Россию – Родные милые места». Кстати, у Николая Рубцова - принципиально иное художественно- психологическое решение «тютчевской темы» («А он блистал, как сын природы, Играя взглядом и умом, Блистал, как летом блещут воды, Как месяц блещет над холмом! И сны Венеции прекрасной, И грустной родины привет – Все отражалось в слове ясном И поражало высший свет»; «Приезд Тютчева»).
Отмечая усиление в своей творческой индивидуальности тяги к «строгой русской классике», Юрий Поликарпович констатирует: «Однако все её корни остаются в народном эпосе».
Кузнецовское «Потягивание богатыря» (2001): «Зеваючи во всю зарю, Он растолкнул простор локтями… Тянулся в небе змей… Ужо! Он сшиб его единым чохом. И сон прошёл! И хорошо Потягиваться перед Богом!». Философское, не без лукавинки и фольклорно-эпической «подковырки» стихотворение «Русский маятник» (2001): «На этом сказка не кончается, Она уходит вглубь и вширь, Где русский маятник качается, Как на распутье богатырь».
2.
КОСМИЗМ ПРЕКРАСНОГО: ЗВЁЗДНЫЕ ВЕРШИНЫ ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА
«…Снился мне сон про Толстого. Он шёл за сохой
И пританцовывал: жёг его пламень сухой.
Он пропахал полосу через адский репейник,
Но обогнул по кривой наш земной муравейник…»
Юрий К У З Н Е Ц О В. «Сошествие во ад».
……………………………………………………………………………………………………………..
…В 1998 году по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия Второго Ю.П. Кузнецов перевёл на современный русский язык «Слово о законе и благодати» Митрополита Иллариона. Уникальный труд этот удостоен Большой литературной премии Союза писателей России. Уже в самих «нацеленных» названиях кузнецовских сборников, книг, циклов «сквозит» стремление многогранного, многомерного раскрытия, синтеза, анализа «диалектики души», «судьбы человека»: здесь и «Во мне и рядом – даль» (1974), «Край света – за первым углом»(1976), «Выходя на дорогу, душа оглянулась»(1978), «Стихия», «Отпущу свою душу на волю»(1981), «Ни рано, ни поздно»(1985); здесь и «Душа верна неведомым пределам» (1986), «После вечного боя»(1989); здесь и «Ожидая небесного знака» (1992).
Нужно добиться, чтобы классические произведения Юрия Кузнецова с толковым комментарием (а не с окололитературоведческими, лжекультурологическими «загогулинами» ищущих повод изречь «красное словцо») пришли к читателю («Детство Христа», «Юность Христа», «Схождение в ад»; кузнецовская глубочайшая философско-психологическая, поистине духовная, лирика).
В курсе «Мировая художественная культура» также закономерно обращение к кузнецовскому наследию. Его перевод «Орлеанской девы» Шиллера даёт возможность ввести учащихся и студентов в замечательный мир эстетического идеала, нравственно-духовного «диалога» с мировой классикой. В курсе мировой литературы уместны и эстетически весомы кузнецовские переводы авторов ближнего Зарубежья (книга избранных переводов «Пересаженные цветы», 1990; публикации переводов в журналах «Молодая гвардия», «Знамя», «Нашем современнике», «Москва»).
……………………………………………………………………………………………………..
«…ОБОГНУЛ ПО КРИВОЙ НАШ ЗЕМНОЙ МУРАВЕЙНИК…»
…Вот уже более пяти десятков лет, встречаясь в разных аудиториях (школьных, лицейских, университетских, просветительских) со слушателями, вижу несомненный интерес к художественно-философским прозрениям Юрия Платоновича Кузнецова. Участников встреч, «круглых столов», вечеров и дней Поэзии, курсантов и всевозможных соискателей, любителей «изящной словесности» завораживает весомое слово настоящего Мастера. Тот же извечный спор «физиков» и «лириков»… Мудрое метафорическое суждение Юрия Кузнецова неизменно бывает кстати – суждение самобытное, глубокое, духоподъёмное. Вот, например, слушатели заинтересованно реагируют на казалось бы хрестоматийно известную фольклорную ситуацию: как Иванушка во поле вышел и стрелу запустил наугад; как пошёл он в направленье полёта по сребристому следу судьбы; как пала она к лягушке в болото, далеко от родимой избы; как фантастично-реалистично развивалась сюжетная коллизия.
К сожалению, мы не имеем должного литературоведческо-культурологического анализа таких жанров, как эта «Сказка» Ю.П. Кузнецова. Более того: многие её интерпретации грешат откровенным передёргиванием и непониманием сути дела. В одной статье о Кузнецове (сайт Интернета) говорится буквально следующее: «…Если в хрестоматийной «Атомной сказке» объектом поверхностной критики Кузнецова стали «дураки»-материалисты, уничтожившие своими бестолковыми опытами сказочную принцессу…».
Автор статьи в Интернете видит лишь поверхностный примитив в глубочайшей философско-психологической притче-метафоре («В каждой жилке стучали века… И улыбка познанья играла на счастливом лице дурака»).
Несомненно, эта кузнецовская «Сказка» должна занять своё место в школьных и вузовских хрестоматиях. Вместе с другой его же, позднее написанной («Царевна спящая проснулась От поцелуя дурака. И мира страшного коснулась Её невинная рука»). Психолого-этический и культурологический комментарий педагога поможет юному читателю, вступающему в «большую жизнь», осмыслить важные нравственно-духовные ценности («Душа для подвига созрела И жизнь опять в своём уме. Ага, слепая! Ты прозрела, Но ты прозрела, как во тьме. А в этой тьме и солнце низко, И до небес рукой подать, И не дурак – Антихрист близко, Хотя его и не видать»).
Проблемы светской духовности. Методология, методика, психолого-педагогические основы духовно-светской культурологии. Полагаем, что в настоящее время злободневность, насущность этих вопросов должны быть в центре внимания педагогов, воспитателей, просветителей, всех «инженеров человеческих душ».
«И современники и тени в тиши беседуют со мной. Острее стало ощущенье шагов Истории самой…» - весомые строки из книги «День России» Ярослава Смелякова. «Потревоженные тени» минувших столетий, милые тени совсем недавно ушедших… С вершин Истории самой взывают они к нам, взывают с надеждой и укоризной.
Не утопили ли в алчно-утробном рынке, как рыжих семерых щенят, то самое несказанное, синее, нежное? Не растлили ли души наши чёрные человеки, прескверные гости, нахально пустившие духовные ценности распивочно и на вынос? Издаётся ли Пушкин? Печатается ли Лермонтов? Несёт ли с базара мужик Тютчева, Фета, Тургенева, Куприна, Бунина? Доступны ли Есенин, Исаковский, Леонов, задумываемся ли мы, что волочат в своих почти пудовых ранцах наши отроки и отроковицы; что скрывается за толстенными обложками их учебников; что осталось на почти опустошённых рыночным лихолетьем полках сельских, да и городских клетушек-замарашек, всё ещё именуемых библиотеками?
Сергей Есенин заметил, что «наших предков сильно беспокоила тайна мироздания» («Они перепробовали почти все двери, ведущие к ней, и оставили нам много прекраснейших ключей и отмычек, которые мы бережно храним в музеях нашей словесной памяти»). Уяснение нравственно-духовных уроков пращуров весьма и весьма поучительно («Разбираясь в узорах нашей мифологической эпики, мы находим целый ряд указаний на то, что человек есть ни больше, ни меньше, как чаша космических обособленностей»).
Мне посчастливилось в 70-90-ые (работая в Рязани, Константинове, Спас-Клепиках, Солотче) встречаться, видеть, слышать, сопровождать ( в рамках всесоюзных Есенинских Праздников Поэзии, международных Есенинских Чтений). Пришлось обратиться за помощью, чтобы решить вопрос о присвоении Рязанскому педагогическому институту (впоследствии университету) имени С.А. Есенина. В книге «От Бояна Вещего до Есенина» (1995) говорится о незабываемых контактах с (Станислав Куняев, Валентин Сорокин, Сергей Смирнов, Пётр Проскурин, Владимир Солоухин, Евгений Долматовский, Сергей Викулов, Василий Фёдоров, Владимир Фёдоров, Анатолий Парпара,
Доброго слова заслуживают московская профессура, московские педагоги, профессура из регионов ( С.Шешуков, П.Юшин, А. Мигунов, А. Захаркин, В. Лазарев, А. Журавлёва, М.Минокин, А.Поликанов, П.Пустовойт,П.Выходцев, А.Метченко, Ф. Бирюков, В.Бондалетов,
И. Щеблыкин, П.Охрименко, В.Раков, И. Рыбинцев, Н.Прокофьев, Л.Егорова, Ф.Бирюков и мн.др.); они организовывали встречи студентов, соискателей-аспирантов и докторантов с ведущими российскими литераторами. Памятны такие встречи с Леонидом Леоновым, Юрием Кузнецовым, Юрием Бондаревым, Анатолием Ивановым, Феликсом Кузнецовым, Николаем Скатовым.
Далее. Заслуживает особого разговора проблема традиций, преемственности. За неимением времени я лишь назову аспект, который меня интересует ( это «преемственная «линия»: Сергей Есенин ( с его «человек-есть чаша космических обособленностей»; Леонид Леонов с его «Пирамидой»; и –
Юрий Кузнецов, передавший в век двадцать первый нравственно-духовную эстафету подвижничества, гуманизма, самого трепетного и бережного отношения к Слову, к Прекрасному, к Духовному.
Следующий момент. В последние годы, то затихая, то вновь вспыхивая с новой силой, происходят полемические баталии о судьбе учебного курса «Основы русского православия». Вопросов и проблем много, ответы же чаще всего невразумительны, хотя и нередко амбициозно-коньюнктурны. К сожалению, писатели России занимают здесь странную выжидательно-растерянную позицию. Кое-где в регионах эпизодически проводится нечто вроде «чтений». Кое-где появились не лишённые пользы методическо-просветительские материалы. Между тем, вопрос о нравственно-духовном просвещении, этико-художественном воспитании, психолого-эстетическом образовании, вопрос о «диалектике души», в более широком смысле – вопрос о светской духовности - главнейший вопрос «сгиба эпох», рубежа второго и третьего тысячелетия, рубежа двадцатого – двадцать первого века. И здесь заслуживает специального разговора методологов, методистов, литературоведов, культурологов философско-художественное (лирическое, прозаическое, публицистическое, критико-культурологическое) наследие Юрия Платоновича Кузнецова.
В 1998 г. по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия Второго Ю.П. Кузнецов перевёл на современный русский язык «Слово о законе и благодати» Митрополита Иллариона. Уникальный труд этот удостоен Большой литературной премии Союза писателей России. Уже в самих «нацеленных» названиях кузнецовских сборников, книг, циклов «сквозит»
стремление многогранного, многомерного раскрытия, синтеза, анализа «диалектики души», «судьбы человека»: здесь и «Во мне и рядом – даль» (1974), «Край света – за первым углом»(1976), «Выходя на дорогу, душа оглянулась»(1978), «Стихия», «Отпущу свою душу на волю»(1981), «Ни рано, ни поздно»(1985); здесь и «Душа верна неведомым пределам» (1986), «После вечного боя»(1989); здесь и «Ожидая небесного знака» (1992).
Нужно добиться, чтобы классические произведения Юрия Кузнецова с толковым комментарием (а не с окололитературоведческими, лжекультурологическими «загогулинами» ищущих повод изречь «красное словцо») пришли к читателю («Детство Христа», «Юность Христа», «Схождение в ад»; кузнецовская глубочайшая философско-психологическая, поистине духовная, лирика).
В курсе «Мировая художественная культура» также закономерно обращение к кузнецовскому наследию. Его перевод «Орлеанской девы» Шиллера даёт возможность ввести учащихся и студентов в замечательный мир эстетического идеала, нравственно-духовного «диалога» с мировой классикой. В курсе мировой литературы уместны и эстетически весомы кузнецовские переводы авторов ближнего Зарубежья (книга избранных переводов «Пересаженные цветы», 1990; публикации переводов в журналах «Молодая гвардия», «Знамя», «Нашем современнике», «Москва»).
(продолжение следует)
