5. ТУРИЗМ ВСЕМИРА. Русский лес
и благодатный огонь традиций.
**********************************
«Неужели может среди обаятельной природы
удержаться в душе человека чувство злобы, мщения
или страсти истребления себе подобных? Все недоброе
в сердце человека должно бы, кажется, исчезнуть
в соприкосновении с природой - этим
непосредственным выражением красоты и добра.
Л. ТОЛСТОЙ.
Чем жарче день, тем сладостней в бору
Дышать сухим смолистым ароматом,
И весело мне было поутру
Бродить по этим солнечным палатам!
Повсюду блеск, повсюду яркий свет,
Песок – как шелк… Прильну к сосне корявой
И чувствую: мне только десять лет,
А ствол – гигант, тяжелый, величавый.
Кора груба, морщиниста, красна.
Но как тепла, как солнцем вся прогрета!
И кажется, что пахнет не сосна,
А зной и сухость солнечного света.
Иван Б у н и н. «Детство». 1903 – 1906.
«…Жизнь дерева полна такой сложности и совершенства, что все достижения нашей технической цивилизации по сравнению с ней – жалкое подражательство и примитив. Рядом с живой природой нельзя быть самодовольным. Дерево умно расположилось на земле, оно давно узнало её малые размеры и сделало всё, чтобы увеличить площади соприкосновения земли с солнцем».
В.Чивилихин.
Николай Михайлович Карамзин в круге чтения Л.Н. Толстого.
… Здесь, на Звенигородчине, у истоков Москвы-реки, особенно остро чувствовалось океански-глубинное движение Истории самой; как бы даже слышалось (то ли в таинственном шуме звенигородской пущи, то ли в вешнем дыхании пробуждающихся полей и лугов) эхо давным-давно отбушевавших-отгремевших-оплаканных событий, дней и ночей, рассветов и закатов. Думы, думы, думы!.. Здесь, а также в Остафьеве, Валуеве, Подольске, Троицком, Знаменском, вызревали и сочинялись страницы «Истории государства Российского».
Непостижимая глубинность и весомость научного текста… Духовно-художественный, нравственно-просветительский мир научно-исторических размышлений и обобщений…Впечатляющий д и а л о г с классиком…
«…Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко-зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло-желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины леса в конце августа были еще зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко-красными островами посреди ярко-зеленых озимей. Было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттепелью…» Лев Толстой.
…………………………………………………………………………………………..
«Благословляю вас, леса, долины, нивы, горы, воды…»
Благословляю вас, леса,
Долины, нивы, горы, воды,
Благословляю я свободу
И голубые небеса,
И степь от краю и до краю,
И солнца свет, и ночи тьму,
И одинокую тропинку,
И в поле каждую былинку,
И в небе каждую звезду…
О, если б мог всю жизнь смешать я,
Всю душу вместе с вами слить;
О, если б мог в мои объятья
Я вас, враги, друзья и братья,
И всю природу заключить!..
А. К. Т о л с т о й
Человек и Природа у Карамзина… Русский лес и судьба соотечественника… Николаю Михайловичу (автору известных сказок «Илья Муромец», «Прекрасная царевна и счастливый Карла») принадлежит также удивительное сказочно-фантастическое повествование - «сказка для детей, написанная в один день» - «Все боялись Дремучего… и не ходили туда, так как в нём царствовал, как полагали, злой волшебник, чародей, кум и друг Вельзевула (главы демонов». Карамзинскую сказку Дремучий лес» с восторгом слушали отроки и отроковицы в подмосковных «культурных гнёздах», в Остафьеве и Красной Пахре, Воронове и Александровском, Ватутинках и Конькове.… «…Я занимаю прекрасный сельский домик, и в прекрасных местах близ Москвы», - письмо из Свидлова (1803). «…живу, любезный друг, в деревне с людьми милыми, с книгами, с природою… …Бегу в густую мрачность лесов… Назови меня Дон-Кишотом; но сей славный рыцарь не мог любить Дульцинею свою так страстно, как я люблю – Человечество», - исповедальное признание в переписке (из Знаменского).. Карамзинский автобиографический повествователь чутко воспринимает «живую жизнь» природы («Несчастным тень лесов мила!..»).
Классики отечественной истории и культуры неизменно подчеркивали древность русских селений, сторож, фортеций, крепостей, городищ… Иван Алексеевич Бунин в «Жизни Арсеньева» доверяет своему автобиографическому повествователю сокровенное слово о старинном русском граде: «Самый город тоже гордился своей древностью и имел на то полное право: он и впрямь был одним из самых древних русских городов, лежал среди великих чернозёмных полей Подстепья на той роковой черте, за которой некогда простирались «земли дикие, незнаемые», а во времена княжеств Суздальского и Рязанского принадлежал к тем важнейшим оплотам Руси, что, по слову летописцев, первые вдыхали бурю, пыль и хлад из-под грозных азиатских туч, то и дело заходивших над нею, первые видели зарева страшных ночных и дневных пожарищ, ими запаляемых, первые давали знать Москве о грядущей беде и первыми ложились костьми за неё. В своё время он, конечно, не раз переживал всё, что полагается: в таком-то веке его «дотла разорил» один хан, в таком-то другой, в таком-то третий, когда-то «опустошил» его великий пожар, тогда-то голод, тогда-то мор…».
Звёздный космос «поглощал» тысячелетия… Океанская глубина времени принимала в своё неумолимое лоно столетия и поколения… Но сияла вечною красой во здравие и упокоение человека Природа-матушка…
Свежеют с каждым днем и молодеют сосны,
Чернеет лес, синеет мягче даль, -
Сдается наконец сырым ветрам февраль,
И потемнел в лощинах снег наносный.
На гумнах и в саду по-зимнему покой
Царит в затишье дедовских строений,
Но что-то тянет в зал, холодный и пустой,
Где пахнет сыростью весенней.
Сквозь стекла потные заклеенных дверей
Гляжу я на балкон, где снег еще навален,
И голый, мокрый сад теперь мне не печален, -
На гнездах в сучьях лип опять я жду грачей.
Жду, как в тюрьме, давно желанной воли,
Туманов мартовских, чернеющих бугров,
И света и тепла от белых облаков,
И первых жаворонков в поле!
ИВАН Б У Н И Н. 1892.
Л.Н.Толстой "Война и мир" Встреча князя
Андрея Болконского с дубом.
"...На краю дороги стоял дуб. Он был, вероятно, в десять раз старше берез, составлявших лес, в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный, в два обхвата дуб, с обломанными суками и корой, заросшей старыми болячками. С огромными, неуклюже, несимметрично растопыренными корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиниться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
Этот дуб как будто говорил: «Весна, и любовь, и счастье! И как не надоест вам все один и тот же глупый, бессмысленный обман! Все одно и то же, и все обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастья. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинокие, и вон я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, выросшие из спины, из боков — где попало. Как выросли — так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу. Цветы и трава были и под дубом, но он все так же, хмурый, неподвижный, уродливый и упорный, стоял посреди них.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, — думал князь Андрей. — Пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем: наша жизнь кончена!» Целый ряд мыслей, безнадежных, но грустно-приятных, в связи с этим дубом возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь и пришел к тому же успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая...
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. «Здесь, в этом лесу, был этот дуб, с которым мы были согласны. Да где он?» — подумал князь Андрей, глядя на левую сторону дороги. Сам того не зная, он любовался тем дубом, которого искал, но теперь не узнавал его.
Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого горя и недоверия — ничего не было видно. Сквозь столетнюю жесткую кору пробивались без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что это старик произвел их. «Да это тот самый дуб», — подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна — все это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в тридцать один год, — вдруг окончательно и бесповоротно решил князь Андрей. — Мало того, что я знаю все то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо. Надо, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мной вместе»
Горизонты и тайны Подмосковья
Счастье - это быть с природой, видеть ее,
говорить с ней.
Л. ТОЛСТОЙ.
…У «новых» территорий Большой Москвы (как и в Подстепье, Лесостепи) немало «лесных» омонимов, топонимов, гидронимов. Здесь и Кленово с Кленовкой; тут и Подосинки, и Лукошкино, и Лаптево, и поселение Сосенское. По-своему знаменит Шишкин Лес с его целебной питьевой водой.
Здешние боры, пущи, дубравы вдохновляли немало мастеров слова, кисти, резца. Многие годы проведшая в подмосковном Воронове Евдокия Ростопчина не раз обращалась к «лесной теме». - «Я в храме древнем, обветшалом Молюсь теплей; среди лесов Ищу не тополей красивых, Не лип роскошных, горделивых, - Но громом
сломанных дубов!..» («Осенние листы»); «Не слышу шум реки ленивой, Лесные звуки, песнь рожка, И листьев шорох торопливый» («Двойные рамы»).
Сосново-еловый бор, широколиственные дубравы в окрестностях селения Троицкое
(ныне «Мосрентген») – трогательно-заинтересованные свидетели детских и отроческих лет, юности Фёдора Тютчева. Тютчевские «лесные» метафоры и олицетворения одухотворили, «вочеловечили» его лирические жанры («В лесу не молкнет птичий гам,
И гам лесной, и шум нагорный – Всё вторит весело громам» («Весенняя гроза»). Чарующий психологизм тютчевской лирической иронии («Волнуя реки и леса, В ночи не совещалась
с нами В беседе дружеской гроза!»). Тютчевская «архитектура осени»; неповторимые тютчевские сравнения («Кленовый лист напоминает нам янтарь»; «И вся природа начинает леденеть, Лист клена, словно медь»). Тютчевский пейзаж с его пластикой, «диалектикой души» ( «Сияет солнце, воды блещут, На всем улыбка, жизнь во всем, Деревья радостно трепещут, Купаясь в небе голубом. Поют деревья, блещут воды, Любовью воздух растворен, И мир, цветущий мир природы, Избытком жизни упоен. ..»;
«В небе тают облака, И, лучистая на зное, В искрах катится река, Словно зеркало стальное… Час от часу жар сильней, Тень ушла к немым дубровам, И с белеющих полей Веет запахом медовым. Чудный день! Пройдут века – Так же будут, в вечном строе, Течь
и искрится река И поля дышать на зное»). Философско-психологическая глубинность тютчевских обобщений-озарений («Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик – В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык…»).
«Лесная» тема – одна из весомых художественно-литературных , нравственно-духовных тем. «Леса украшают землю… они учат человека понимать прекрасное и внушают ему величавое настроение» (А.П. Чехов). «Лес вызывает у меня чувство душевного покоя и уюта: в этом чувстве исчезали мои огорчения, забывались неприятности» (М. Горький). «Лес, как рыба с пушным зверем, является неохраняемой частью Госбанка. Именно
поэтому льстивый шепот утешителей о нашем лесном благополучии проявляется единственно верным способом: как наши дела и речи отразятся на благосостоянии потомков» (Л. Леонов).
Лесу посвятили свои замечательные творения русские художники (И.И. Шишкин, И.И. Левитан, В.Д. Поленов), В.Г. Перов, А.И. Куинджи, В.А. Серов, А.К. Саврасов, И.Е. Репин). «Лесная тема» - в гениальных музыкальных прозрениях П.И. Чайковского, М.П. Мусоргского, М.И. Глинки, А.П. Бородина.
…Предполагается создавать природные национальные парки.- «Прекрасный ландшафт есть дело государственной важности. Он должен охраняться законом. Потому что он плодотворен, облагораживает человека, вызывает у него подъём душевных сил, успокаивает и создаёт жизнерадостное состояние, без которого не мыслим человек нашего времени», - весомое суждение Константина Паустовского, запечатлевшего юго-западные просторы в жанрах лирико-психологической прозы.
Лесные пущи Подстепья, Лесостепи, Большой Москвы… Заповедный лес. Лес на корню. Лес в срубе. Красный, хвойный лес. Черный, лиственный лес. Лес строевой. Лес высокоствольный. Лес мачтовый… Из глубин столетий – интригующее эхо пословиц и поговорок (Лес к селу крест, а безлесье неугоже поместье; Ни прута, ни лесинки, ни барабанной палки!; Такой лес, что в небе дыра! ; Лес – в небо дыра; Чей лес, того и пень; Вырос лес, так выросло и топорище).
«Скоро липа расцветёт…»
Одно из первых и всеми признанных условий счастья
есть жизнь такая, при которой не нарушена связь
человека с природой, т. е. жизнь под открытым небом,
при свете солнца, при свежем воздухе... Л. ТОЛСТОЙ.
Окрестности Звенигородской биостанции МГУ «прирастают» липой, одним из самых мягких поделочных деревьев. Именуют в народе её лубняком, лычником, мочальником. Липец – старинное название месяца июля, когда цветёт липа. Липовица – липовый сок, отцеживаемый весною, питье. Липец – белый, душистый мёд.
Липа - любимое дерево Петра Великого (насадившего собственными руками большие сады в Московии, Петербурге, Киеве, Воронеже, Полтаве, Петергофе, Риге) . Липа – важнейшее дерево русского сельского хозяйства. Цветет она нежным, душистым цветом, целебным как всем известное потогонное средство и, между прочим, весьма любимым пчелами и шмелями. Дикие пчёлы очень охотно водятся в липовых лесах, а посему здесь процветает пчеловодство. В самые былинно-отдаленные времена славяне, живя в лесах и называясь за то древлянами, платили дань мёдом и воском. До недавнего времени было много таких мест (включая «московские пущи), где жители от липовых лесов получали пропитание.
До наших дней в Подмосковье бытует загадка: «Сам дубовый, пояс вязовый, нос липовый» (бочка, обручи, гвоздь).
Известный этнограф и путешественник, С.В. Максимов в своей удивительной книге под названием «Куль хлеба и его похождения» (1873) повествует о пчеловодстве и бортничестве. Лучший мёд – благовонный, рассыпчатый и белый, почти как снег, мёд липовый; набирается он пчёлами с липовых цветов. В дуплах лип пчёлы строят ульи; из липовых колод (или кряжей) сооружаются пчелиные борти – искусственные ульи для тех пчелиных роев, которые отделяются и отлетают прочь от главных роев. Чем выше на деревьях борти, тем лучше, «комфортнее» для пчел; иногда подняты борти от земли сажен на пять-шесть. Подняться туда – искусство особое; и крестьянин-бортник в этом деле – что ловкий акробат.
Липовая древесина – прекрасный материал для бытовых нужд. Из липовых брёвен выдалбливают ведёрки («лагуны») для хранения мёда, для ссыпки зерна (особенно семенного). Для домашнего земледельческого бихода липа «дарит» ложки, чашки, всяческую посуду. Из липовых стволов жгут самый лучший поташ (щелочную соль, пригодную на множество потреб в общежитии). Липовые кора, луб, древесина, сердцевина идут на постройку жилищ, всевозможные поделки. Из молодого луба (то есть волокнистого, неокрепшего подкорья) получают лыко (дерут лыки). Из старого луба, со старых лип, сдирают мочало. Из лык молодых деревьев плетут лапти – русскую обувь. В Московии бытовала частушка: «Эй, кум Матвей! Не жалей лаптей! Скоро липа расцветёт, отец новые сплетёт». Говорят: сосна кормит, липа одевает. Из сосны, из её молодых, не отвердевших ещё слоёв древесины делали муку и прибавляли к хлебной муке по нужде малохлебья и из боязни всегда вероятных голодовок.
«Прислушайтесь к молчанию лесов…»
«
Звенигородчина и Подмосковье с их уникальными лесными пущами запечатлено на полотнах первоклассных мастеров. … Александр Пушкин имел намерение предпослать эпиграфом к своему «Кавказскому пленнику» две строки из послания Вяземского к Фёдору Тютчеву («Под бурей рока – твердый камень! В волненьях страсти – легкий лист»). В 1825 году Александр Сергеевич посвятил Вяземскому стихотворение, шутливо сетуя на то, что не доводится ему родственником («Но, милый, - музы наши сестры, Итак, ты все же братец мой»). Пушкинское стихотворение «К портрету Вяземского» («Судьба свои дары явить желала в нем, В счастливом баловне соединив ошибкой Богатство, знатный род с возвышенным умом И простодушие – с язвительной улыбкой»).
Московское детство. Адъютант при генерале Милорадовиче во время Отечественной войны 1812 года. Участник Бородинского сражения. Действительный член Общества любителей российской словесности при Московском университете. Один из ведущих сотрудников «Московского телеграфа».
Лирико-психологическая, духовно-поэтическая классика – стихотворение князя Вяземского «Леса»:
«Хотите ль вы в душе проведать думы,
Которым нет ни образов, ни слов, -
Там, где кругом густеет мрак угрюмый,
Прислушайтесь к молчанию лесов;
Там в тишине перебегают шумы,
Невнятный гул беззвучных голосов.
В сих голосах мелодия пустыни;
Я слушал их, заслушивался их,
Я трепетал, как пред лицом святыни,
Я полон был созвучий, но немых,
И на груди, как узник из твердыни,
Вотще кипел, вотще мой рвался стих. 1830.
«Прекрасно можно отдохнуть душою…»
… Пешком пришёл в Москву с Тамбовщины «бывшего города Доброва пономаря Ивана сын» Левитов, снискавший впоследствии славу «одного из лучших лириков в прозе».
Тема Москвы и Подмосковья освоена им со впечатляющей философско-психологической силой. В ведущих журналах и газетах России, отдельными изданиями выходили и приобретали популярность его «московские очерки и рассказы» («Московская тайна», «Москва и её окрестности», «Нравы московских девственных улиц»,»Фигуры и тропы о московской жизни», «Счастливые люди. Очерк из московских нравов», «Хорошие воспоминания. Очерк из московских нравов», «Московские уличные картинки», «Московский профиранец», «Девичий грешок. Из жизни московских мастериц», «Всеядные. Картины московской дачной жизни», «Нравы московских девственных улиц», «Жизнь московских закоулков», «Московские норы и трущобы»).
Речь идёт о прозе первоклассной, вошедшей в классический фонд отечественной словесности. Иван Бунин констатировал, что Левитов «был когда-то в первых рядах русской литературы и был не случайно, а с полным основанием, хотя талант его не развился даже и в десятой доле должной меры». Критик и литературовед А.А. Измайлов в своё время заявил, что Левитов пишет, «как бы пророчествуя об акварельных тонах Чехова». «Чехов раз обмолвился замечанием, что женская красота всегда будила в нем чувство какой-то беспричинной, несознательной грусти. Так именно Левитов воспринимал природу», - отмечал Измайлов, считая, что «какое-то женственное начало, то самое, которое отличало Глеба Успенского, Чехова, Гаршина, Надсона, звенело в левитовской душе».
В критике и культурологи начала ХХ столетия утвердилось мнение о Левитове как «предтече Максима Горького», высоко ценившего самобытный талант своего предшественника. «Прекрасно можно отдохнуть душою на милых книгах Левитова, одного из лучших лириков в прозе», - говорил Алексей Максимович и советовал: «…проштудируйте богатейших лексикаторов наших – Лескова, Печерского, Левитова, купно с такими изящными формовщиками слова и знатоками пластики, каковы Тургенев, Чехов, Короленко… Многим этот совет был дан, и многими оправдан… вышеназванные писатели хорошо учат нас…».
Александр Левитов – мастер пейзажа ( в частности «лесного» пейзажа). «Вековые, дубовые и сосновые поросли, окружавшие некогда старинное жилье Чернолобовской фамилии» в «Аховском посаде». «Непроходимые чащи», преодолеваемые астраханцами на пути в Москву («Уличные картинки - ребячьи учители»). Экспозиция очерка «Сказка и правда»: «Разбушевавшаяся в Москве многолюдная жизнь перешла наконец через край и с сердитым шумом разлилась по шоссейным дорогам…Поедете вы по шоссе с своим желанием тишины и покоя – и Москва пойдёт за вами…»). Шоссейно-«лесной» сюжет произведения. Колоритный философско-психологический образ подмосковного леса («Вот какой живой был лес, который окружал большое село – Княжие Рощи, и теперь ещё существующее… Всё село обнял он непроницаемо-глубокими рядами своих старых деревьев и, при ярком свете летнего полдня… прокрадывался сквозь их густые вершины; деревья эти, поросшие седой, морщинистой корою, казались могучими, насмешливыми духами…»).
Глубоко психологичен «Девичий грешок. Из жизни московских мастериц» («Назад тому лет тридцать пять неподалеку от белокаменной Москвы случилось событие, вследствие которого к великой семье русского народа прибавился новый член, с обязательным для нашего мужицкого населения именем Иван»). Иронично-метафорическое развитие сюжетных линий в «Московском профиранце» («Самые отрадные, даже обаятельные явления стремительно летели в Москву, на крыльях прошедшей весны, которая, как помнит всякий москвич, была так теплаи ярка при самом начале. Те обольстительные, поэтические грезы, которые обильно лились на москвичей, вместе с тем с нежною жизненностью, насколько я понимаю нравы первопрестольной столицы нашеочень давно уже не услаждали собою московское общество»). Подмосковно-«лесные» коллизии в цикле левитовских художественно-документальных зарисовок и эссе («Ни сеют, ни жнут. Из жизни московского пролетариата», «Хорошие воспоминания. Очерк из московских нравов», «Московские уличные картины»).
Есенинское озарение:
«Книгу новую я вытку звёздами…»
Есеснинский «компонент» в москвоведении… Сто лет назад константиновский романтик-правдоискатель прибыл в Москву. С Москвой связаны важные моменты формирования творческой индивидуальности автора «Анны Снегиной», «Персидских мотивов», «Руси уходящей». В контексте преемственности темы «русского леса» сделаем ещё несколько акцентов и пояснений. Самая «лесная» из всех сочинений есенинских – его юношеская (1915 года) повесть «Яр». Лесная колыбель героев есенинского повествования. Лес тревожится за судьбу своих питомцев («В бору чуть слышно ухало эхо, и шоломонил притулившийся в траве ручей… … Яр зашумел, закачался, и застонала земля… Яр шумел… хвои шумели…»).
Волшебной магией поэтического вымысла одухотворенные, «вочеловеченные» деревья и травы. Одно из первых озарений Константиновского гения («Кленёночек маленькой матке Зелёное вымя сосёт»). «Под венком лесной ромашки Я строгал, чинил челны» «Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло»; «За горами, за желтыми долами Протянулась тропа деревень. Вижу лес и вечернее полымя, И обвитый крапивой плетень»).
Московско-рязанская Мещера… Лирический есенинский герой с трогательным почтением размышляет о минувшей и настоящей судьбе «малой родины». Ока. Осётр. Москва-река. Константиново. Коломна. Рыбное. Дивово. Спас-Клепики. Егорьевск. Зарайск (перед отъездом в Москву Есенин пишет прощальную элегию о Зарайске).
Большая Москва и памятные «тропы» к Есенину… Есенинские музеи… Есенинские экспозиции… Есенинское вдохновенное, трепетно-родниковое, особой музыкальности и художественной пластики исполненное слово… - «Клён ты мой опавший, клён заледенелый…»; «Есть светлая радость под сенью кустов…»; «В темной роще на зеленых елях Золотятся листья вялых ив…»; «Не ветры осыпают пущи, Не листопад златит холмы»; «Только лес, да посолонка, Да заречная коса»; «Сенокос некошеный, Лес да монастырь»; «Тенькает синица Меж лесных кудрей, Темным елям снится Гомон косарей»
Черёмуховое Подмосковье… Черёмушки… Черёмуховая московско-рязанская Мещера… Есенинская «Черемуха» («Черемуха душистая С весною расцвела И ветки золотистые, Что кудри, завила. Кругом роса медвяная Сползает по коре, Под нею зелень пряная Сияет в серебре. А рядом, у проталинки, В траве, между корней, Бежит, струится маленький Серебряный ручей. Черемуха душистая, Развесившись, стоит, А зелень золотистая На солнышке горит. Ручей волной гремучею Все ветки обдаёт И вкрадчиво под кручею Ей песенки поёт). .
Есенинские тропы в Большой Москве… Есенинские тропы в Подмосковье…- «У лесной поляны - в свяслах копны хлеба, Ели, словно копья, уперлися в небо» «Лес застыл без печали и шума, Виснет темь, как платок, за сосной»…
… «Лесная» (восходящая к устно-поэтическому народному творчеству, к «крылатым» крестьянским фантазиям) демонология Есенина («Родился я с песнями в травном одеяле, Зори меня вешние в радугу свивали. Вырос я до зрелости, внук купальской ночи, Сутемень колдовная счастье мне пророчит»).
По лесу леший кричит на сову.
Прячутся мошки от птичек в траву.
Ау!
Спит медведиха, и чудится ей:
Колет охотник острогой детей.
Ау!
Плачет она и трясет головой:
- Детушки-дети, идите домой!
Ау!
Звонкое эхо кричит в синеву.
– Эй ты, откликнись, кого я зову!
Ау! 1916.
Чарующее волшебство исповедально-лирического предчувствия («Радуют тайные вести…»).
Пернатое эхо сказочно-сказового повествования («Плачет леший у сосны – Жалко летошней весны». - «Что это такое?»). Встреча с прекрасным, несказанно-волнующим ( «В этот лес завороженный, По пушинкам серебра… Кабы твёрдо знал я тайну Заколдованным речам, Я узнал бы хоть случайно, Кто здесь бродит по ночам. Из-за ёлки бы высокой Посмотрел я на кругу: Кто глубокий след далекий Оставляет на снегу»).
Биофаковские «университеты»: лесные
заставы Звенигородчины, Москвы-реки и Поочья
«Пройди по Руси, и русский народ ответит тебе душой, но пройди с душой страдающей только – и тогда ответит он на все сокровенные вопросы, о которых только думало человечество с начала сознания…» - размышление Михаила Михайловича Пришвина, посвятившего земле московской лиро-эпические полотна высочайшего совершенства.
Особое место в пришвинском художественном наследии занимают «лесная» тематика и проблематика.
Московским фенологам по душе мудрое пришвинское слово «Как распускаются разные деревья». Листики липы выходят сморщенные и висят, а над ними розовыми рожками торчат заключавшие их створки почек. Дуб сурово развертывается, утверждая свой лист, пусть маленький, но и в самом младенчестве своем какой-то дубовый. Осина начинается не в зелёной краске, а в коричневой и в самом младенчестве своём монетками, и качается. Клён же распускается желтый, ладошки листа, сжатые, смущённо и крупно висят подарками. Сосны открывают будущее тесно сжатыми смолисто-жёлтыми пальчиками. Когда пальчики разожмутся и вытянутся вверх, то станут совершенно как свечи.
Внизу, на земле, вся лиственная мелочь показывает, что м у неё такие же почки, как у больших, и в красоте своей они внизу ничуть не хуже, чем там, наверху, и что вся разница для них во времени, придёт моё время, и я поднимусь…
Молодые ёлочки маленькие дают прирост лапками светло-зелёными, в сравнении с основной тёмной зеленью ели почти белыми. На эти белые лапки у совсем крошечных ёлок смешно смотреть так же, как на лапищи маленьких щенят.
Добродушно-метафорическая акварель пришвинского «Расцвета шиповника»: «Шиповник, наверное, с весны ещё пробрался внутрь по стволу к молодой осинке и вот теперь, когда время пришло осинке справлять свои именины, вся она вспыхнула красными благоухающими дикими розами. Гудят пчёлы и осы, басят шмели, все летят поздравлять и на именинах роски попить и медку домой захватить».
…Уроженец Орехова-Зуева Николай Зотович Бирюков, автор знаменитой повести «Чайка», человек легендарной судьбы, жизненного мужества, несокрушимой самоотверженности (о его пребывании в Липецке и Подстепье – особое эссе) посвятил немало вдохновенно-трогательных строк «малой родине», Москве и Подмосковью. Герой его романа «Твёрдая земля» размышляет: «Родная Москва! – огромное сердце огромной страны, такой огромной, что, когда в одном краю её люди желают друг другу доброй ночи, в другом уже слышится – «С добрым утром, товарищи!» В одном краю люди ходят в меховых унтах, в другом даже и тень не даёт прохлады. Если бы можно было все советское небо распрямить как ковер, на нем одновременно сияло бы солнце и сверкали звезды, ходили дождливые и снежные облака и под этим неоглядным нит глазом, ни мыслью ковром в одночасье гуляли бы седые буруны, громыхали бы громами летние грозы, осыпала бы с деревьев желтые листья осень». В бирюковской повести «В Отрадном» дуб-великан песенно-былинной метафорой выявляет значение и роль леса:
Лес водицу дает истомленной от зноя земле –
Лес! Лес! Лес!
Чистый воздух, и ласку, и счастье он людям несёт,
Лес! Лес! Лес!
И озера, и реки водой наполняет
Лес! Лес! Лес!
Кто же друг и защитник всей жизни земной?
Лес! Лес! Лес!
