(продолжение)
«КИНЬ ТЫ РУСЬ, ЖИВИ В РАЮ…»
Вставало солнце над ковыльным полем, Синели тучи на краю земли.
В далекий город – в ханскую неволю Дорогой пыльной девушек вели.
Но не хотелось им, русоволосым, Чужого неба желтого тепла;
Донские волны над крутым утесом В свои объятья приняли тела.
Промчались мимо всадники, как ветер, И скрылись где-то в Золотой Орде.
А полонянки юные под вечер Лебедушками плыли по воде…
Придя однажды в этот край весною (Еще баскакам Русь платила дань),
Славяне поселение родное Назвали гордым словом – Лебедянь.
Пропахший чебрецом и медуницей, Над плесами гуляет ветерок.
Неведомо куда исчезли птицы, Но сохранил названье городок.
Шумят садами древние елани, Шумят хлебами рыжие поля,
Над белыми домами Лебедяни Склоняются седые тополя.
И облака над тихоструйным Доном – Как будто крылья белогрудых птиц,
И кажется – по голубым затонам Вновь проплывает стая лебедиц.
Так воскресает старое преданье, И лишних слов ты не прибавишь тут:
Ведь неспроста все парни Лебедяни Лебедушками девушек зовут.
СТАНИСЛАВ С Е Р И К О В. «ЛЕБЕДЯНЬ».
(«Л е б е д я н ь. Памятная книга» Сост. В.В.Шахов.1991.)
Вот опять матерый враг России пробует силу и крепость твою, русский человек. Он пристально ищет твое сердце поверх мушки своей винтовки, или в прицельной трубке орудия, или из смотровой танковой щели. Неутолимую бессонную ненависть читаешь ты в его прищуренном глазу. Это и есть тот, убить которого повелела тебе родина. Не горячись, бей с холодком: холодная ярость метче. Закрой навеки тусклое, похабное око зверя!
Ты не один в этой огневой буре, русский человек. С вершин истории смотрят на тебя песенный наш Ермак, и мудрый Минин, и русский лев Александр Суворов, и славный, Пушкиным воспетый мастеровой Петр Первый, и Пересвет с Ослябей, что первыми пали в Куликовском бою. В трудную минутку спроси у них, этих строгих русских людей, что по крохам собирали нашу родину, и они подскажут тебе, как поступить, даже оставшись в одиночку среди вражьего множества.
Сжав зубы вся страна слушает, как со злым урчанием выползают из своих нор вражеские железные гады на исконные наши земли. Но она слышит и грохот пушек наших, что дырявят германскую броню, и нет нынче музыки слаще уху русского человека... Ночь на исходе. Еще будут длиться предрассветные сумерки, но уж не очень отдаленно то желанное утро, когда уцелевшее завоевательское отребье, все эти отравители, растлители, коноеды и другие упыри двинутся восвояси среди нескончаемых дымящихся улик. А пока - оглянись, русский человек, на древние гордые кремли твоих городов, на детей наших, взирающих на тебя с надеждой, на молчаливые тени предков твоих, на каждый полевой цветок, еще не оскверненный мертвым дыханием вражеских машин. И пусть львиный гнев родится в твоем богатырском сердце. Бей его, проклятого зверя, вставшего над Европой и замахнувшегося на твое будущее, - бей, пока не перестанет шевелиться. Подымись во весь свой рост, гордый русский человек, и пусть содрогнутся в мире все, кому ненавистна русская речь и нетленная слава России! «Известия», 10 июля 1943 | |
| |
...Эссе 7-ое. Лебеди-журавли или «пробки» винтокрылых
«Лебедия. Лебедянь. Россия…»
...Из интернет-источников...
В конце 20-х – первой половине 30-х годов Максим Горький занимал совершенно исключительное место в обществе и художественной культуре Советского Союза. Обладая солидным авторитетом в литературных кругах, он зачастую выступал высшим арбитром в писательских спорах и столкновениях. Изучению его творчества отводилось первостепенное место в системе школьного и вузовского образования. Его цитировали, на него ссылались не многим меньше, чем на Ленина и Сталина. Всем в стране было известно, что пролетарский классик пользуется исключительным доверием политбюро и генсека.
Интересно, что сам Сталин, намереваясь похвалить писателя, не называет ни «На дне», ни «Мать», ни какое либо иное из крупных горьковских творений, а поднимает до небес его юношескую поэму-сказку «Девушка и смерть», написанную в 1892 году и опубликованную в июле 1917 в той самой газете «Новая жизнь», где печатались антибольшевистские статьи Горького, вызвавшие возмущение Иосифа Виссарионовича.
А 11 октября 1931 года он так оценивает поэму: «Эта штука сильнее, чем «Фауст» Гете (любовь побеждает смерть)».
Столь неоправданный панегирик непритязательной сказке только самые догматичные горьковеды могли принимать всерьез. Но принимал ли его всерьез сам Горький?
Вот что рассказывает по семейным преданиям сын близкого к автору поэмы писателя Всеволода Иванова Вячеслав Иванов. За неделю до отъезда Горького в Италию у него в гостях были Сталин и Ворошилов. Они «написали свою резолюцию на его сказке «Девушка и смерть». Мой отец, говоривший об этом эпизоде с Горьким, утверждал решительно, что Горький был оскорблен. Сталин и Ворошилов были пьяны и валяли дурака».
Проверить это свидетельство нет возможности, но оно кажется достаточно похожим на правду. В таком отзыве кремлевского хозяина видится насмешка над своим «ближайшим другом», которому он во многом вынужденно оказывал величайшие милости, ставил рядом с собой, но никогда полностью не доверял и не слишком-то любил его произведения.
На такие выводы наводит и книга из сталинской библиотеки, которую он читал с необычайно пристальным вниманием – Горький М. «Стихотворения». М., 1951.
Можно представить себе, как Сталин рассматривает фотографию горьковской сказки с собственной надписью, ее превозносящей. Потом берет в руки синий карандаш и трижды перечеркивает эту фотографию. Затем переворачивает страницу и перечеркивает фотографию с обратной стороны.
Есть в книге и известная фотография (или все-таки репродукция картины?), на которой запечатлены Сталин и Ворошилов в кабинете Горького на Малой Никитской, когда писатель читает им «Девушку и смерть». Идеологические приказчики придавали этой акции с чтением сказки и надписью великого вождя некий огромный исторический смысл. Гений пишет о гении.
В книге Сталина эта фотография перечеркнута крест-накрест синим карандашом.
Сложно понять, что двигало Сталиным, когда он перечеркивал фотографии и ряд других произведений Горького в «Стихотворениях». Пытался ли он выразить затаенное негативное отношения к этим поэтическим опытам пролетарского классика? Или испытывал чувство некоторой неловкости, когда рассматривал помещенные в сборнике фотографии?
..............................................................................................
А. Яр-Кравченко. А.М. Горький читает 11 сентября 1931 года И.В. Сталину, В.М. Молотову и К.Е. Ворошилову свою сказку "Девушка и смерть". 1941
По материалам книги Е. С. Громова «Сталин: искусство и власть»
..................................................................................................
"ЛЮБОВЬ СИЛЬНЕЕ СМЕРТИ..."
У «Липецкого Есенина» (А.В. Каменского) есть стихотворение-трагедия «Смерть лебедя» с эпиграфом «Любовь сильнее смерти».Беда подстерегла пару молодых птиц, впервые улетавших вместе со стаей за море. Внизу, «как жилки в красном мраморе, голубели речки». Беспощадный выстрел прервал полет юной лебеди; «Без любимой нет пути пролетного. Без желанной счастья…», - и из-под облаков к мертвой подруге пал её друг. Горьким сарказмом пронизана финальная строфа:
А природы царь с душой тоскующей
Дальше шёл дорогою пустующей
И своей подруге в дар любви
Нес два трупа, стынущих в крови.
На Рязанщине, Тульщине, Орловщине, Тамбовщине, в Подмосковье, Поочье, Подонье, Русском Подстепье (некогда это географо-климатическое пространство называлось Л е б е д и е й) немало селений, озёр, урочищ, болот, родниковых проявлений, дубрав именуется-презентуется в честь белоснежного пернатого чуда. Город Лебедянь. Деревня Лебяжье… И ещё много-много «пернатых» омонимов и топонимов: Лебедка. Лебедушка. Лебедочка. Лебедыш. Лебеденок. Лебедин. Лебединый. Лебедина. Лебежина. Лебедятня. Лебедянка. Лебядчик… Духовно-психологический всплеск, очистительное состояние катарсиса – при упоминании «лебединой песни»…
Есенинское озарение, есенинское откровение:
Руки милой – пара лебедей –
В золоте волос моих ныряют.
Все на этом свете из людей
Песнь любви поют и повторяют.
Пел и я когда-то далеко
И теперь пою про то же снова,
Потому и дышит глубоко
Нежностью пропитанное слово.
Если душу вылюбить до дна,
Сердце станет глыбой золотою,
Только тегеранская луна
Не согреет песни теплотою.
Я не знаю, как мне жизнь прожить:
Догореть ли в ласках милой Шаги
Иль под старость трепетно тужить
О прошедшей песенной отваге?
У всего своя походка есть:
Что приятно уху, что – для глаза.
Если перс слагает плохо песнь,
Значит он вовек не из Шираза.
Про меня же и за эти песни
Говорите так среди людей:
Он бы пел нежнее и чудесней,
Да сгубила пара лебедей.
Ученые мужи классифицировали пернатую братию: кликун желтоносый – Gygnus
Musicus; шипун красноносый - Gugnus gibbus, olor. Устно-поэтическое эхо донесло из тысячелетий метафорические приметы крылатых чудесниц: Лебедин мой, лебедушка белая; Лебедь по поднебесью, мотылек над землей, всякому свой путь; Закричишь, что лебедь, как кого теребят! Сколько утка ни бодрись, а лебедем (а гусем) не быть; Лебедь летит к снегу (в позднюю осень), а гусь к дождю (ранней осенью и весною); Чужая жена лебедушка, своя жена полынь горькая!; Грудь лебедина, походка павлина, очи сокольи, брови собольи…
«Незаконный» сын тульско-рязанского помещика Афанасия Ивановича Бунина и пленной турчанки Сальхи Василий Андреевич Жуковский в детстве любовался весенними лебедиными стаями над Окой; они летели с юга, со стороны Дона и Воронежа. Впоследствии эти впечатления выкристаллизуются, отольются в хрустально-величавое, нежное, тревожно-грустное:
Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый,
Как же нелюдимо ты, отшельник хилый,
Здесь сидишь на лоне вод уединенных!
Спутников давнишних, прежней современных
Жизни, переживши, сетуя глубоко,
Их ты понимаешь думой одинокой!..
«Пращур лебединый» помнит многое; «гимн свой лебединый» суждено исполнить другим («вслед за быстрым мигом жизни настоящей»):
Лебеди младые голубое лоно
Озера тревожат плаваньеи, плесканьем,
Боем крыл могучих, белых шей купаньем;
День они встречают звонко окликаясь;
В зеркале прозрачной влаги отражаясь,
Длинной вереницей, белым флотом стройно
Плавают в сиянье солнца по спокойной
Озера лазури, ночью ж меж звездами
В небе, повторенном тихими водами,
Облаком перловым, вод не зыбля, реют
Иль двойною тенью, дремля, в них белеют;
А когда гуляет месяц меж звездами,
Влагу расшибая сильными крылами,
В блеске волн, зажженным месячным сияньем,
Окружены брызгов огненных сверканьем,
Кажутся волшебным призраков явленьем –
Племя молодое, полное кипеньем
Жизни своевольной…
Мудрейший из мудрейших Владимир Иванович Даль в своём «Толковом словаре живого великорусского языка» напомнит, что именем этой лапчатой водяной птицы нарекли астрономы-звездолюбы одно из северных созвездий; это ещё (добавит почтеннейший Владимир Иванович Даль) и ласковое прозвище молодой пригожей женщины. Уподоблялись изящному пернатому созданию и предметы домашнего обихода и рукоделия. В канатном деле лебедь – крючок с веретенцем, пропущенным в малое колесо, обращаемое большим, для сучки, трощенья прядей. Лебедь – это и рукоять ворота, точила, изогнутая в виде лебяжьей шеи. Лебедь – это и змейка-кривощип, ломаное колесо в машине или коленчатый привод…
… Лебедия. Белоснежным пламенем полыхали вечерние и утренние зори. Радость и боль, много-много горя – лебединого и человеческого: от набегов, от ворогов, от насильников-хищников…
Из-за леса, леса темного, А кругом роса жемчужная
Подымалась красна зорюшка, Отливала блестки алые,
Рассыпала ясной радугой И над озером серебряным
Огоньки-лучи багровые. Камыши, склонясь, шепталися.
Загорались ярким пламенем В это утро вместе с солнышком
Сосны старые, могучие, Уж из тех ли темных зарослей
Наряжали сетки хвойные Выплывала, словно зоренька,
В покрывала златотканые. Белоснежная лебедушка.
Экспозиция есенинской «Лебедушки»… Ничто не предвещает беды. Мирные окрестности. Мирное озеро. Мирная водная гладь. Мирное небо. Пернатая родительница мирно и трепетно-заботливо сопровождает своих прелестно-пушистых малышек-несмышленышей ( «Позади ватагой стройною Подвигались лебежатушки, И дробилась гладь зеркальная На колечки изумрудные. И от той ли тихой заводи, Посередь того ли озера Пролегла струя далекая Лентой темной и широкою»).
Спокойное развитие сюжетной коллизии («Уплывала лебедь белая По ту сторону раздольную, Где к затону молчаливому Прилегла трава шелковая. У побережья зеленого, Наклонив головки нежные, Перешептывались лилии С ручейками тихозвонными»). Спокойно-одухотворённый пейзаж; психологически ёмкие, «вочеловеченные» метафоры-олицетворения («затон молчаливый»; «прилегла трава»; наклонили головки нежные, перешептываясь с «ручейками тихозвонными», водные линии). Спокойно-плавное развитие фабулы («Как и стала звать лебедушка Своих малых лебежатушек Погулять на луг пестреющий, Пощипать траву душистую»). Спокойное напевно-сказовое повествование о ежедневных занятиях пернатого семейства («Выходили лебежатушки Теребить траву-муравушку, И росинки серебристые, Словно жемчуг, осыпалися. А кругом цветы лазоревы Распускали волны пряные И, как гости чужедальние, Улыбались дню веселому»)
Но это спокойствие, эта безмятежность обманчивы; невинные забавы наивных белоснежных крошек – под постоянной опасностью («И гуляли детки малые По раздолью по широкому, А лебедка белоснежная Не спуская глаз, дозорила»). В окружающем мире – лютая несправедливость, которой приходится постоянно остерегаться («Пролетал ли коршун рощею, Иль змея ползла равниною, Гоготала лебедь белая, Созывая малых детушек. Хоронились лебежатушки Под крыло ли материнское, И когда гроза скрывалася, Снова бегали-резвилися»).
Приближение трагической кульминации:
Но не чуяла лебедушка, И хотел орел со злобою
Не видала оком доблестным Как стрела на землю кинуться,
Что от солнца золотистого Но змея его заметила
Надвигалась туча черная - И под кочку притаилася.
Молодой орел под облаком Взмахом крыл своих под облаком
Расправлял крыло могучее Он расправил когти острые
И бросал глазами молнии И, добычу поджидаючи,
На равнину бесконечную. Замер в воздухе распластанный.
Видел он у леса темного, Но глаза его орлиные
На пригорке у расщелины, Разглядели степь далекую,
Как змея на солнце выползла И у озера широкого
И свилась в колечко, грелася. Он увидел лебедь белую…
Сергей Есенин проявляет себя в «Лебедушке» незаурядным мастером трагедийной эпики. Строфы, повествующие о материнской самоотверженности, несут в себе напряженный сплав болевого, непоправимо-горевого:
Грозный взмах крыла могучего А орел, взмахнувши крыльями,
Отогнал седое облако, Как стрела на землю кинулся,
И орел, как точка черная, И впилися когти острые
Стал к земле спускаться кольцами. Прямо в шею лебединую.
В это время лебедь белая Распустила крылья белые
Оглянула гладь зеркальную Белоснежная лебедушка
И на небе отражавшемся И ногами помертвелыми
Увидала крылья длинные. Оттолкнула малых детушек.
Читатель – в состоянии катарсиса; его до глубины души потрясла «оптимистичность» трагической развязки.
Погибла пернатая героиня, но, «смертию смерть поправ», защитила она своих детей:
Побежали детки к озеру И летели перья белые,
Понеслись в густые заросли, Словно брызги, во все стороны.
А из глаз родимой матушки
Покатились слезы горькие. Колыхалось тихо озеро,
Камыши, склоняясь, шепталися,
А орел когтями острыми А под кочками зелеными
Раздирал ей тело нежное, Хоронились лебежатушки.
1914 – 1915.
У «Липецкого Есенина» тоже есть стихотворение-трагедия «Смерть лебедя» с эпиграфом «Любовь сильнее смерти».Беда подстерегла пару молодых птиц, впервые улетавших вместе со стаей за море. Внизу, «как жилки в красном мраморе, голубели речки». Беспощадный выстрел прервал полет юной лебеди; «Без любимой нет пути пролетного. Без желанной счастья…», - и из-под облаков к мертвой подруге пал её друг. Горьким сарказмом пронизана финальная строфа:
А природы царь с душой тоскующей
Дальше шёл дорогою пустующей
И своей подруге в дар любви
Нес два трупа, стынущих в крови.
ДРЕВНИЕ ГРАДЫ ВЕЛИКОРОССИИ: Л е б е д я н ь… Л е б е д и я…
«По самой середине карты – кружочек: Л е б е д я н ь – та самая, о какой писали Толстой и Тургенев. В Лебедя- ни – родился…» Евгений З а м я т и н.
Словно лебеди на долы Лебедяни
Опускались по уходу холодов -
Это в пене лепестковой лепетали
Хороводы нахоложенных садов.
Зрели ливни, наплывали облаками,
Над садами провисали весело.
Ах и яблоки ж сквозистыми боками
Оборачивало прямо на село!
И вели молву на севере и юге:
«Только не было бы Родине беды,
Заведём и мы такие же в округе
Тихо веющие по ветру сады…»
О, земля! Я снова воротился,
Чтобы снова шли в росе мои следы
И мохнатинками шелковыми бился
Рыжий шмель о лебедянские сады.
Чтоб, как лебеди, на долах Лебедяни
Снеговели по уходу холодов
И пургою лепестковой лепетали
Хороводы нахоложенных садов!
Иван Л ы с ц о в. «Лебедянские сады».
Клонилося лето
К закату – уклону.
Летела Лебедушка
К синему Дону
Летела, трубила,
А крылья устали,
А молнии в Поле
Диком блистали…
Борис Шальнев. «Лебедянь».
В изданном в 1992 году альманахе «Лебедянь» липецкий художник-оформитель Ирина Чемякина на обложке запечатлела белоснежного лебедя на волнах Дона, на фоне великолепного Казанского собора. Когда Андрей Белый говорит о «пространствах», «окружающих Астапово» («и эти простанства – не лихие пространства: это я с н ы е, как день Божий, л у ч е з а р н ы е п о л я-
н ы»), он , несомненно, имеет в виду прежде всего «простанства», ближайшие к Астапову, каковы: Лебедянь, Данков, Елец, Ефремов, берега Дона, Красивой Мечи, Оки, Воронежа.
У талантливой поэтессы Тамары Пономарёвой есть положенное на музыку и ставшее песней стихотворение «Как лебедь, в просторы России вплыла ты…»
Поэт Станислав Сериков создал проникновенное стихотворе-
ние о древнем русском городе, его истории, его жителях, совре-
менных горизонтах и перспективах «Вставало солнце над ковы-
льным полем».
Стихотворение Бориса Шальнева «Лебедянь» по-своему воссо-
здаёт историю древнего русского селения, своеобразно раскры-
вает диалектику созидательного движения, драматическую про-
тиворечивость жизненных коллизий, обретений и утрат, упова-
ний и разочарований (« Клонилося лето//К закату - уклону.// Летела
Лебедушка //К синему Дону. //Летела, трубила, // А крылья устали,
// А молнии во Поле //Диком блистали. //Ой, ширь вековая, //Ой,
Русское поле! //То - даль тучевая, // То – смертная доля //Летела
Лебедушка // К Дону навстречу. //Судьба загляделась // В Краси-
вую Мечу. //Склонилась, сроднилась, //Вовек не рассталась. //То
песней томилась, //То в горе пласталась. //Ой, русская доля //Без
меры, без края: //То вольному - воля, //То - скорбь вековая.// о
ярмарки вешней //Наплыв из тумана, //То вздох безутешный //
Скитальца - Касьяна. //Счастливы, кумиры, //Свиданья, разлуки…
// Левитовской лиры //Кандальные звуки…// Река замутилась, //
Обрушились храмы. //Ой, Черная Лебедь //Замятинской
драмы! //Ой, русское сердце,// Ой, рана сквозная!..// Вспомянемчто
было, //Что будет – узнаем»).
…Лебедянь, лебедянцы, Лебедянский район, Лебедянский уезд…
Землякам есть о чём поразмышлять, есть о чём вспомнить… И
левитовское Доброе, и игумновское Шовское, и замятинская Куй-
мань, и те же селения Доброе, Каликино, Мокрое, Трубетчино
входили некогда в состав уезда Тамбовской губернии…
Какая-то особая музыка - в самих названиях сёл, деревушек,
речек, урочищ, дубрав, озёр, оврагов и родников на Лебедянщине…
Доброе, трепетное, задушевное слово о Лебедяни сказали многие
деятели отечественной культуры, вспоминая «малую» родину в
верховьях тихого Дона.Лебедянь… Дорого и близко с детства родное
это имя, одухотворённое крылатым волшебством легенд и сказаний.
Лебедянь… Лебедянка… Лебяжье… В самих названиях города, ок-
рестных селений, «избищ», заливных лугов, степных раздолий – пер-
натая красота из сиренево-вишневого поднебесья, от яблоневых со-
цветий, от радуги над Красивой Мечей, от цветомузыки лебедянских
зорь, закатов и рассветов.
Страницы истории… Воспитание историей… Иван Алексеевич Бу-
нин в своей автобиографии, повествуя о древнем бунинском роде, дав-
шем России многих мужей достойных, назвал и Василия Андреевича
Жуковского - сына Афанасия Ивановича Бунина и пленной турчанки
Сальхи. «Незаконнорожденный» мальчик любовался в детстве весен-
ними лебедиными стаями, летевшими с юга, со стороны Дона и Воро-
нежа. Впоследствии эти впечатления выкристаллизуются, отольются в
хрустально-величавое, нежное, грустное (« Лебедь белогрудый, лебедь
белокрылый, Как же нелюдимо ты, отшельник хилый, здесь сидишь на
лоне вод уединенных! Спутников давнишних, прежней современных
Жизни, переживши, сетуя глубоко, Их ты понимаешь думой одино-
кой!»).
Вечная красота природы. Вечная таинственно-волшебная красота
мироздания. Звёздное небо над головой… Перелётные птицы в подне-
бесье… Белоснежные лебеди над Лебедянью, Мокрым, Куйманью,
Шовским, Каликином, Добрым… Чарующая грациозность пернатых
странниц на лоне донских, воронежских вод (« Лебеди младые голубое
лоно Озера тревожат плаваньем, плесканьем, Боем крыл могучих, бе-
лых шей купаньем; День они встречают звонко окликаясь, В зеркале
прозрачной влаги отражаясь, Длинной вереницей, белым флотом строй-
но Плавают в сиянье солнца по спокойной Озера лазури, ночью ж меж
звездами В небе, повторенном тихими водами, Облаком перловым, вод
не зыбля, реют Иль двойною тенью, дремля, в них белеют . А когда гу-
ляет месяц меж звездами, Влагу расшибая сильными крылами, В блеске
волн, зажженных месячным сияньем,Окружены брызгов огненных свер-
каньем, Кажутся волшебным призраков явленьем - Племя молодое, пол-
ное кипеньем Жизни своевольной»)…
«Пращур лебединый» помнит многое; «гимн свой лебединый» суждено
исполнить другим («вслед за быстрым мигом жизни настоящей»).
Лебедянь… Лебедия… Белоснежным пламенем полыхалди вечерние и
утренние зори… Радость и боль, много-много горя – лебединого и че-
ловеческого: от набегов, от ворогов, от насильников. Дождинками-сле-
зинками, льдинками-слезинками, снежинками-слезинками полнились ту-
чи над Мокрым, Лебедянью,Густым, Волчьем, Донским, Каликином, Бухо-
вым… Но - вновь рассеивалисьтревожные туманы, вновь одаривало теп-
лом каждоутреннее солнце… - «…В это утро вместе с солнышком Уж
из тех ли темных зарослей Выплывала, словно зоренька, Белоснежная ле-
бедушка. Позади ватагой стройною Продвигались лебежатушки, И дроби-
лась гладь зеркальная На колечки изумрудные… Как и стала звать лебеду-
шка Своих малых лебежатушек Погулять на луг пестреющий, Пощипать
траву душистую. Выходили лебежатушки Теребить траву-муравушку»)…
Школьники из Мокрого, Больших Избищ, Куймани, Доброго, Каликина,
Панина, Хомутцов вчитывались, вглядываплись в прекрасную есенинс-
Кую кую словесно-образную акварель: кругом цветы лазоревы; не спуская
глаз, дозорит лебедушка. Пролетал ли коршун, змея ли проползала – го-
готала тревожно белокрылая матушка.
Молодой орёл выследил шаловливую пернатую детвору
(«…лебедь белая Оглянула гладь зеркальную И на небе отра-
жавшемся Увидала крылья длинные. Встрепенулася лебедушка,
Закричала лебежатушкам, Собралися детки малые И под крылья
схоронилися. А орёл, взмахнувши крыльями, Как стрела на зем-
лю кинулся, И впилися когти острые Прямо в шею лебединую»)…
Поэтический сказ вбирает в себя боль, муку, страдание. Отто-
лкнула малых детушек. Побежали детки к озеру,Понеслись в Гус-
тые заросли, И из глаз родимой матери Покатились слезы горь-
кие. А орёл когтями острыми Раздирал ей тело нежное, И летели
перья белые, Словно брызги, во все стороны.Колыхалось тихо озе-
ро, Камыши, склонясь шепталися, А под кочками зелеными Хоро-
нились лебежатушки»)…
Древнерусскому городу Лебедяни тоже приходилось-случалось
испытать подобное; тихий Дон-Иванович и Красивая Меча вбира-
ли в себя не родники - слёзы человеческие.
Крымская, Турецкая, Японская, Германская…Войны-побоища…
Похоронки, утраты невосполнимые… С горечью видела Лебедянь,
с печалью наблюдали-сопереживали Мокрое, Черепянь, Куймань,
Избищи, Каменное, Махоново, Гудово, Каликино, Крутое, как че-
рствеют сердца людские, как бездумно, безжалостно человек «по-
коряет» природу.
«Липецкий Есенин» - Алексей Каменский-Липецкий своему сти-
хотворению «Смерть лебедя» предпослал эпиграф: «Любовь силь-
нее смерти».
Беда подстерегала пару молодых птиц, впервые улетавших вме-
сте со стаей лебединой за сине море. Внизу, «как жилки в мраморе,
голубели речки». Беспощадный выстрел прервал полёт юной лебеди.
«Без любимой нет пути пролетного, Без желанной счастья…», - и
из-под облаков к мертвой подруге пал её друг. Горьким сарказмом
пропитано финальное четверостишие(«А природы царь с душой тос-
кующей Дальше шел дорогою пустующей И своей подруге в дар лю-
бви Нес два трупа, стынущих в крови»)…
Всё чаще звучали смертоносные выстрелы. «Судьбоносное» время
изобретало всё более дьявольскую отраву и расправу. Таяли лебеди-
ные, журавлиные стаи… Над Мокрым, Лебедянью, Лукавкой, Вол-
чьим,, Вязовым, Березовкой, Урусовым, Кузьминкой пролетало всё
меньше пернатых странников…
Современный поэт пророчески предупреждал:
Земли не вечна благодать.
Когда далёкого потомка
Ты пустишь по миру с котомкой,
Ей будет нечего подать…
********************************************************
СУДЬБЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ, СУДЬБЫ НАРОДНЫЕ…
«…На новых кумачевых фронтах за новую мужицкую
и рабочую власть опять разливным морем потекла
кровь. Горячими ручьями выплеснулась в самую
сердцевину мужицкой земли… Досыта насосались
донские степи, крымские седые солончаки, тамбовские
и воронежские чернозёмы человечьей и всяческой крови;
вместо штыка и сабли закачался на ожившей борозде,
поднявший без боязни голову, колос…»
Алексей Л и п е ц к и й
…Ой, русское сердце,
Ой, рана сквозная!.. –
Вспомянем, что было,
Что будет – узнаем…
Борис Шальнев. «Лебедянь».
«Cамая сердцевина мужицкой земли»… В «портрете на фоне
времени», конечно же, нельзя пройти мимо исторических реалий…
«Да ведают потомки православных Земли родной минувшую судь-
бу…».
Восстанавливая «движущуюся панораму» истории государства
Российского, прослеживая пути становления и развития отечест-
венного производства, анализируя противоречивые пути эволюции
предпринимательства. промыслов, народного хозяйства, мы с осо-
бым вниманием всматриваемся в периоды радикальных изменений,
революционных потрясений. В Центральной России эти события
имели свою специфику.
В памятной книге «Лебедянь» ( Липецк, 1992) уделено внимание
событиям 1917 и последующих годов. На революционных манифеста-
циях звучала песня, созданная Леонидом Петровичем Радиным (уро-
женцем с о с е д н е г о Раненбурга):
Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнув в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе.
Лебедянцы, как и липчане, данковчане, грязинцы, усманцы, ельча-
не, были убеждены, что «час искупленья пробил» («Время за дело при-
няться, В бой поспешим поскорей, Нашей ли рати бояться Призрачной
силы царей!»).
4 марта 1917 года в Лебедянь из Москвы приедут два студента,
один прапорщик с командой солдат и разоружат всех чинов полиции,
городо- вых, стражников. В театре «Модерн» всколыхнётся «Марсель-
езой» собрание. В соседнем Липецке тоже многоголосо грянет «Маар-
сельеза», понесут черный гроб с надписью : «Вечное проклятие дому
Романовых!»
Октябрь в Лебедяни, окрестных селениях. Запасной пехотный полк
перейдет на сторону ещё одного переворота. Гражданская. Мамонтов.
Шкуро. Белоказаки. Будённый. Клим Ворошилов. Поэт и драматург А.А.
Вермишев. Какого цвета правда? Красного, белого, зелёного?
Пошаливали в окрестностях шайки Дятлова и Хрюкина. Бронелетуч-
еки подсобляли лебедянцам, астаповцам, раненбуржцам.
Утверждалось новое. Звонко, задорно звучали названия близлежащих
коллективных хозяйств: «Красная деревня», «Труженик», «Косарь»,
«Звезда». «Заря», «Свобода», «Раннее утро», «Труд», даже - «Соловей».
«Радость». Был даже «Инициатор»…
Над смыслом грозных, решающих событий 1917-го размышлял Евге-
ний Замятин:
- Назови мне последнее число верхнее, самое большое.
- Но это же нелепо! Раз число чисел бесконечно, какое же
последнее?
- А какую же ты хочешь последнюю революцию! Последней нет,
- революции - бесконечны…
Уроженец лебедянской земли, художник-философ и публицист стре-
мится постичь содержание и суть происходящего:
«Спросит вплотную: что такое революция?
Ответят луи-каторзно: революция - это мы; ответят календарно:
месяц и число; ответят по азбуке. Если же от азбуки перейти к складам,
то вот: Две мертвых темных звезды сталкиваются с неслышным, оглу-
шительным грохотом и зажигают новую звезду: это революция. Моле-
кула срывается со своей орбиты и, вторгшись в соседнюю атомическую
вселенную, рождает новый химический элемент: это революция. Лоба-
чевский одной книгой раскалывает стены тысячелетнего эвклидового
мира, чтобы открыть путь в бесчисленные неэвклидовы пространства:
это революция.
Революция - всюду, во всем; она бесконечна, последней революции
нет, нет последнего числа. Революция социальная - только одно из
бесчисленных чисел: закон революции не социальный, а неизмеримо
больше - космический, универсальный закон… такой же, как за-
кон сохранения энергии, вырождения энергии (энтропии). Когда-
нибудь установлена будет точная формула закона революции. И
в этой формуле - числовые величины: нации, классы, молекулы,
звезды - и книги».
Мы ещё только на пороге познания, осмысления, анализа того,
что было, что определяло «могучее клубление сил». «неслыханные
перемены, невиданные мятежи», судьбу России, «кровью умы-
той».Заслуживаюет переоценки плехановское предостережение о
том. что в России ещё не смолото столько муки, чтобы «выпечь»
хлеб социализма. Возвращая из «зарубежья» имена и книги, вместе
с собранием сочинений Ивана Бунина, мы вчитываемся и в его ожес-
точенные мукой сомнения и боли «Окаянные дни».
Автор «Деревни», «Суходола», «Антоновских яблок», «Господи-
на из Сан_франциско» со всё возрастающей тревогой следил за раз-
витием непредсказуемых событий.Удивлялся, содрогался, негодовал.
Одна из записей тех лет: «Революции не делаются в белых перчатках»
Что ж возмущаться, что контрреволюции делаются в ежовых рукави-
цах…»
Бунинские края… Бунинская Россия… «Опять всем нутром своим
ощутил я эту самую Русь… опять сильно почувствовал, как огромна,
дика, пустынна, сложна, ужасна и хороша она…»
Синий ворон от падали
Алый клюв поднимал и глядел,
А другие косились и прядали,
А кустарник шумел, шелестел.
Синий ворон пьёт глазки до донышка,
Собирает по косточкам дань.
Сторона ли моя, сторонушка,
Вековая моя глухомань!
Опубликованы письма В.Короленко; стали достоянием ши-
рокого круга читателей «Несвоевременные мысли» М.Горького.
В этом контексте более понятен скепсис, сарказм «Окаянных
дней», бунинское недоумение: «Не верится, чтобы Ленины не
знали и не учитывали всего этого!»
В одном из номеров «Аргументов и фактов» состоялся диалог
с читателем Г.Пряхиным из Мурманска. Среди жертв сталинских
репрессий есть имя известного полководца времен гражданской
войны М.Тухачевского, напоминал мурманчанин и интересовал-
ся, известно ли кому-нибудь, что он впервые в те годы применил
химическое оружие против мирного населения.
«АиФ», на основании рассекреченных только что документов
из Российского государственного архива, приоткрывает завесу над
событиями лета 1921 года, когда вышеназванный «пламенный ре-
волюционер» был назначен командующим «Тамбовской армией по
борьбе с бандитизмом». Тухачевский лично отдал оперативно-сек-
ретный приказ от 12 июня 1921 года за № 116: «Остатки разбитых
банд, сбежавшие из деревень, где восстановлена Советская власть,
собираются в лесах… Для немедленной очистки этих лесов прика-
зываю: Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами,
чтобы облако распространялось по всему лесу, уничтожая всё, что
там пряталось…»
Леденящие душу подробности: 250 баллонов с боевым хлором
марки Е -56; концентрационные лагеря с 50 тысячами тамбовчан.
Против безоружных - боевой газ. Под командованием Тухачевского
- 45 тысяч бойцов, 768 пулемётов, 103 орудия, 5 бронепоездов, 21
бронеавтомобиль, 18 самолётов. В сторону мирного села Кипец од-
на из батарей в августе того же 21-го года выпустила 49 гранат и 59
химических снарядов. Ряд тамбовских с елений с малыми и старыми
был уничтожен…
Писатель Артём Весёлый назовёт свой роман о гражданской войне
- «Россия, кровью умытая».Наш земляк - Алексей Каменский (А.Ли-
пецкий) тоже создал глубоко трагедийное эпическое полвествование
о событиях в родных краях («На новых кумачевых фронтах за новую
мужицкую и рабочую власть опять разливным морем потекла кровь.
Горячими ручьями выплеснулась в самую сердцевину мужицкой зе-
мли»).Но драматизм и трагедийность отнюдь не исключают оптимис-
тической перспективы(«Досыта насосались донские степи, крымские
седые солончаки, тамбовские и воронежские чернозёмы человечьей
и всяческой крови; вместо штыка и сабли закачался на ожившей боро-
зде, поднявший без боязни голову колос…»).
Михаил Пришвин в дневниковой записи 1918 фиксирует: «Многие
в провинции спрашивали меня, видел ли я когда-нибудь Ленина и по-
том - какой он из себя и что он за человек.Пусть Ленин всё равно ка-
кой, мне нужен в Ленине человек убеждённый, честный, сильный.
Узнав моё мнение о Ленине, мне говорят: а не могу ли я о всём по-
том Ленину рассказать, не вникнет ли он в положение по человечес-
тву. Я еду, и мне кажется, я что-то везу в себе Ленину, я начал думать
о том, что чекловек перестрадал, о будущем и что я могу сказать Ле-
нину».
Из записей Пришвина того же периода: «Пламя пожара России так
велико, что свет его, как солнца свет утреннюю луну закрывает, так
невидим становится свет всякого нашего личного творчества, и напи-
ши теперь автор подлинно гениальную картину, она будет как бледная
утренняя луна, бессильная, лишняя».
Сегодня всё «переворотилось» в осмыслении событий 1917 года и
последующих лет. Что было? Что делалось? Кто виноват? Кто прав?
И здесь трудно переоценить такие правдивые, искренние свидетельст-
ва, как дневниковые исповедальные записи Пришвина. «…одно и то
же солнце светит нам при Рамзесе и Ленине», - сказал Пришвин.
Начало самой жизни ранней» талантливого лирика Ярослава Сме-
лякова тоже прошло в «краю зеленом, голубом». Он «жил как раз в
самой Рязани, губернском городе большом». Ярослав Смеляков хоро-
шо знал о том, что происходило в Данкове и Лебедяни, Раненбурге
и Михайлове, Ряжске и Астапове. В своих «Рязанских Маратах» он
скажет:
Когда-нибудь, пускай предвзято
обязан будет вспомнить свет
всех вас, рязанские Мараты
далёких дней, двадцатых лет.
Вы с беспощадностью предельной
ломали жизнь на новый лад
в краю ячеек и молелен,
средь бескорыстья и растрат.
И гибли вы не в серной ванне,
не от надушенной руки.
Крещенской ночью в черной бане
вас убивали кулаки.
Вы нынче спите величаво,
уйдя от санкций и забот,
и гул забвения и славы
над вашим кладбищем плывёт.
