2. РОЗОВЫЕ КОНИ РЕВОЛЮЦИИ (ГРУДИНИНСКИЕ ЭСКИЗЫ)
Сергей Александрович Е с е н и н (1895-1925)
Табун
В холмах зелёных табуны коней
Сдувают ноздрями златой налет со дней.
С бугра высокого в синеющий залив
Упала смоль качающихся грив.
Дрожат их головы над тихою водой,
И ловит месяц их серебряной уздой.
Храпя в испуге на свою же тень,
Зазастить гривами они ждут новый день…
* * *
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком.
Дух бродяжий, ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О, моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств.
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя? иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь...
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
………………………………………………………………………………………………
…Во многих изданиях есенинских сочинений в качестве иллюстрации используется репродукция знаменитого «Купания красного коня»(1912) Кузьмы Петрова-Водкина. Есенинолюбы и есениноведы до сих пор размышляют о есенинском неповторимо-несказанно-впечатляющем («Словно я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне»)…
Судьба человека… Земледельческая крестьянская Россия… Кони и конница России…
…………………………………………………………………………………………..
Л. Н. Т о л с т о й
Х о л с т о м е р
История лошади
Сюжет этот был задуман А.А. Стаховичем, автором «Ночного» и «Наездников», и передан автору А.А. Стаховичем.
Примечание Льва Николаевича Толстого.
«…Всё выше и выше поднималось небо, шире расплывалась заря, более становилось матовое серебро росы, безжизненнее становился серп месяца, звучнее – лес, люди начинали подниматься, и на барском конном дворе чаще и чаще слышалось фырканье, возня по соломе и даже сердитое ржанье столпившихся и повздоривших за что-то лошадей.
- Но-о! Успеешь! Проголодались! – сказал старый табунщик, отворяя скрипящие ворота. – Куда? – крикнул он, замахиваясь на кобылку, которая сунулась было в ворота.
Табунщик Нестер был одет в казакин, подпоясанный ремнем с набором, кнут у него был захлеснут через плечо, и хлеб в полотенце был за поясом. В руках он нёс седло и уздечку.
Лошади нисколько не испугались и не оскорбились насмешливым тоном табунщика, они сделали вид, что им всё равно, и неторопливо отошли от ворот…
…Пригнав табун к реке, около которой должны были пастись лошади, Нестер слез и расседлал. Табун между тем уже медленно стал разбираться по не сбитому ещё лугу, покрытому росой и паром, поднимавшимся одинаково от луга и от реки, огибавшей его…
…Солнце уже выбралось выше леса и ярко блестело на траве и извивах реки. Роса обсыхала и собиралась каплями, кое-где, около болотца и над лесом, как дымок, расходился последний утренний пар. Тучки кудрявились, но ветру ещё не было, За рекой щетинкой стояла зелёная, свертывавшаяся в трубку рожь, и пахло свежей зеленью и цветом. Кукушка куковала с прихрапываньем из леса, и Нестер, развалившись на спину, считал, сколько лет ему ещё жить. Жаворонки поднимались над рожью и гугом. Запоздалый заяц попался между табуна и, выскочив на простор, сел у куста и прислушивался. Васька задремал, уткнув голову в траву, кобылки ещё просторнее, обойдя его, рассыпались понизу. Старые, пофыркивая, прокладывали по росе светлый следок и всё выбирали такое место, где бы никто не мешал им, но уж не ели, а только закусывали вкусными травками. Весь табун незаметно подвигался в одном направлении. И опять старая Жулдыба, степенно выступая впереди других, показывала возможность идти дальше. Молодая, в первый раз ожеребившаяся, вороная Мушка беспрестанно гоготала и, подняв хвост, фыркала на своего лилового сосунчика, который, дрожа коленами, ковылял около ней. Караковая холостая Ласточка, как атласная, гладкая и блестящая шерстью, опустив голову так, что чёрная шелковистая чёлка закрывала ей лоб и глаза, играла с травою, - щипнёт и бросит и стукнет мокрой от росы ногой с пушистой щёткой. Один из старших сосунчиков, должно быть воображая себе какую-нибудь игру, уже двадцать шесть раз подняв панашем широкий кудрявый хвостик, обскакал кругом своей матки, которая спокойно щипала траву, успев уже привыкнуть к характеру своего сына, и только изредка косилась на него большим чёрным глазом. Один из самых маленьких сосунков, чёрный, головастый, с удивлённо торчащей между ушами чёлкой и хвостиком, свёрнутым ещё на ту сторону, на которую он был загнут в брюхе матери, уставив уши и тупые глаза, не двигаясь с места, пристально смотрел на сосуна, который скакал и пятился, неизвестно, завидуя или осуждая, зачем он это делает. Которые сосут, подталкивая носом, которые, неизвестно почему, несмотря на зовы матерей, бегут маленькой, неловкой рысцой прямо в противоположную сторону, останавливаются и ржут отчаянно-пронзительным голосом; которые чешутся задней ногой за ухом. Две ещё жерёбые кобылы ходят отдельно и, медленно передвигая ноги, всё ещё едят. Видно, что их положение уважаемо другими, и никто из молодёжи не решается подходить и мешать. Ежели и вздумает какая-нибудь шалунья подойти близко к ним, то одного движения уха и хвоста достаточно, чтобы показать им всю неприличность их поведенья.
Стригунки, годовалые кобылки притворяются уж большими и степенными и редко подпрыгивают и сходятся с весёлыми компаниями. Они чинно едят траву, выгибая свои лебединые стриженые шейки, и, как будто у них тоже есть хвосты, помахивают своими веничками. Так же, как большие, некоторые ложатся, катаются или чешут друг друга. Самая весёлая компания составляется из двухлеток-трёхлеток и холостых кобыл. Они ходят почти все вместе и отдельно весёлой девичьей гурьбой. Между ними слышится топот, взвизгиванье, ржанье, брыканье. Они сходятся, кладут головы друг другу через плечи, обнюхиваются, прыгают и иногда, всхрапнув и подняв трубой хвост, полурысью, полутропотой гордо и кокетливо пробегают перед товарками. Первой красавицей и затейницей между всей этой молодёжью была шалунья бурая кобылка. Что она затевала, то делали и другие; куда она шла, туда за ней шла и вся гурьба красавиц. Шалунья была в особенно игривом расположенье в это утро. Весёлый стих нашёл на неё так, как он находит
и на людей. Ещё на водопое, подшутив над стариком (Холстомером – В.Ш.), она побежала вдоль по воде, притворилась, что испугалась чего-то, храпнула и во все ноги понеслась в поле, так что Васька должен был скакать за ней и за другими, увязавшимися за ней. Потом, поев немного, она начала валяться, потом дразнить старух тем, что заходила вперёд их, потом отбила одного сосунка и начала бегать за ним, как будто желая укусить его. Мать испугалась и бросила есть, сосунчик кричал жалким голосом, но шалунья ничем даже не тронула его, а только попугала его и доставила зрелище товаркам, которые с сочувствием смотрели на её проделки. Потом она затеяла вскружить голову чалой лошадке, на которой далеко за рекой по ржам проезжал мужичок с сохою. Она остановилась, гордо, несколько набок, подняла голову, встряхнулась и заржала сладким, нежным и протяжным голосом. И шалость, и чувство, и некоторая грусть выражалась в этом ржанье. В нём было и желанье, и обещанье любви, и грусть по ней.
Вон дергач, в густом тростнике, перебегая с места на место, страстно зовёт к себе свою подругу, вон и кукушка и перепел поют любовь, и цветы по ветру пересылают свою душистую пыль друг другу.
«И я и молода, и хороша, и сильна, - говорило ржанье шалуньи, - а мне не дано было до сей поры испытать сладость этого чувства, не только не дано испытать, но ни один любовник, ни один ещё не видал меня».
И многозначащее ржанье грустно и молодо отозвалось низом и полем и издалека донеслось до чалой лошадки. Она подняла уши и остановилась. Мужик ударил её лаптем, но чалая лошадка была очарована серебряным звуком далёкого ржанья и заржала тоже…
Ежели от одного звука этого голоса чалая лошадка могла ошалеть так, что забыла свою должность, что бы было с ней, ежели она видела всю красавицу шалунью, как она, насторожив уши, растопырив ноздри, втягивая в себя воздух и куда-то порываясь и дрожа всем своим молодым и красивым телом, звала её.
Но шалунья долго не задумывалась над своими впечатленьями. Когда голос чалого замолк, она насмешливо поржала ещё и, опустив голову, стала копать ногой землю, а потом пошла будить и дразнить пегого мерина. Пегий мерин был всегдашним мучеником и шутом этой счастливой молодёжи. Он страдал от этой молодёжи больше, чем от людей. Ни тем, ни другим он не делал зла. Людям он был нужен, но за что же мучили его молодые лошади?..»
Антон Павлович Ч е х о в ( 1860 - 1904)
Степь
История одной поездки
…Едешь и вдруг видишь… …Широкие тени ходят по равнине, как облака по небу, а в непонятной дали, если долго всматриваться в не, высятся и громоздятся друг на друга туманные, причудливые образы… Немножко жутко. А взглянешь на бледно-зелёное усыпанное звездами небо, на котором ни облачка, ни пятна, и поймёшь, почему теплый воздух недвижим, почему природа настороже и боится шевельнутся: ей жутко и жаль утерять хоть одно мгновение жизни. О необъятной глубине и безграничности неба можно судить только на море да в степи ночью, когда светит луна. Оно страшно, красиво и ласково, глядит томно и манит к себе, а от ласки его кружится голова.
Едешь час-другой… Попадется в пути молчаливый старик курган или каменная баба, поставленная бог ведать кем и когда, бесшумно пролетит над землею ночная птица, и мало-помалу на память приходят степные легенды, рассказы встречных, сказки няньки-степнячки и все то, что сумел увидеть и постичь душою. И тогда в трескотне насекомых . в подозрительных фигурах и курганах, в голубом небе, в лунном свете, в полете ночной птицы, во всем, что видишь и слышишь, начинает чудится торжество красоты, молодости, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа дает отклик прекрасной, суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей. И в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь сознает, что она одинока, что богатство ее и вдохновение гибнут даром для мира, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радостный гул слышишь ее тоскливый безнадежный призыв: певца! певца!..
Сергей Александрович Е с е н и н (1895-1925)
Табун
В холмах зелёных табуны коней
Сдувают ноздрями златой налет со дней.
С бугра высокого в синеющий залив
Упала смоль качающихся грив.
Дрожат их головы над тихою водой,
И ловит месяц их серебряной уздой.
Храпя в испуге на свою же тень,
Зазастить гривами они ждут новый день…
Александр Александрович Б л о к (1880-1921)
Россия
Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы росписные
В расхлябанные колеи…
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые –
Как слезы первые любви!
Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу…
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет, -
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты…
Ну что ж? Одной заботой боле –
Одной слезой река шумней,
А ты всё та же – лес, да поле,
Да плат узорный до бровей.
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!
18 октября 1908
Марина Ивановна Ц в е т а е в а (1892 – 1941)
На возу
Что за жалобная нота
Летней ночью стук телег!
Кто-то едет, для кого-то
Далеко ночлег.
Целый день шумели грабли
На откосе, на лужке.
Вожжи новые ослабли
В молодой руке.
Счастье видится воочью:
В небе звезды, - сны внизу.
Хорошо июльской ночью
На большом возу!
Завтра снова будет круто:
Знай работай, знай молчи.
Хорошо ему, кому-то,
На возу в ночи!
Василий Дмитриевич Ф ё д о р о в ( 1918 - 1984 )
Рыжуха
Очень часто,
Всем сердцем гордый
За места, где я жил и рос,
Вместо отдыха на курортах,
Взявши отпуск,
Я шел в колхоз.
Вот дорога слегка пылится.
По дороге, навстречу мне,
Мчится рыжая кобылица
С русым мальчиком на спине.
Он сидел,
Боевой, глазастый.
Стиснув тонкие повода.
Поравнялись.
- Рыжуха, здравствуй! –
Крикнул весело я тогда.
- Здравствуй, старая!.. –
Левым ухом,
Правым рыжая повела…
- Что ты, дяденька…
Та Рыжуха
Позапрошлый год умерла.
Эта дочка,
Весна по кличке.
Трактор пашет вон там, где лес,
Ну а мы с Весной рапортички
Возим в ближнюю МТС.
Мальчик долго не трогал с места,
Разговаривал всё бойчей…
Узнавая в нем чье-то детство,
Я спросил его:
- Сам-то чей?
Пригляделся –
И вспомнил друга,
Что погиб на чужой земле…
- Ну, пошла!
И малец упруго
Приподнялся вдруг на седле.
Как бы тело ни уставало,
Все бы шел я вперед и шел,
Потому что на сердце стало
И печально и хорошо…
Николай Михайлович Р у б ц о в ( 1936 – 1971)
Я буду скакать…
Я буду скакать по полям задремавшей отчизны,
Неведомый сын удивительных вольных племен!
Как прежде скакали на голос удачи капризной.
Я буду скакать по следам миновавших времен…
Давно ли, гуляя, гармонь оглашала окрестность,
И сам председатель плясал, выбиваясь из сил,
И требовал выпить за доблесть в труде и за честность,
И лучшую жницу, как знамя в руках проносил!
И быстро, как ласточка, мчался я в майском костюме
На звуки гармошки, на пенье и смех на лужке.
А мимо неслись в торопливом немолкнувшем шуме
Весенние воды, и бревна несли по реке.
Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно
Во мгле над обрывом безвестные ивы твои!
Пустынно мерцает померкшая звездная люстра,
И лодка моя на речной догнивает мели.
И храм старины, удивительный, белоколонный,
Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, -
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..
О, сельские виды! О, дивное счастье родиться
В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!
Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,
Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!
Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, все понимая, без грусти пойду до могилы…
Отчизна и воля – останься, мое божество!
Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!
Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!
Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы
Старинной короной своих восходящих лучей!
Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье
И тайные сны неподвижных больших деревень.
Никто меж полей не услышит глухое скаканье,
Никто не окликнет мелькнувшую легкую тень.
И только, страдая, израненный бывший десантник
Расскажет в бреду удивленной старухе своей,
Что ночью промчался какой-то таинственный всадник,
Неведомый отрок, и скрылся в тумане полей…
(продолжение следует)
