Сообщество «Учебный космос России» 11:41 5 мая 2018

2. "Россия, Русь, храни себя, храни..." Не уроним Знамя Победы!..

Не уроним Знамя Победы!.. Сквозь грозы сияло нам солнце свободы...

2. "Россия, Русь, храни себя, храни..." Не уроним Знамя Победы!..

«Старшее поколение, вручая своей юной смене страну, мир и вечные идеи справедливости на земле, оставляет ей единственное, наиболее полное завещание - книгу. Поэтому любите книгу, храните её выше всякого другого достояния. Учитесь у старших преданности книге, знанию…»

Л. М. Л е о н о в

Как открывает новую планету

Среди небесной бездны астроном,

Так открывать приходится поэту

Весь этот мир. Ведь ни о чём ином -

Об этом, что ни миг, то в новом мире

Ведёт он нескончаемый рассказ,

И горизонты делаются шире

От этого у каждого из нас.

Л е о н и д М а р т ы н о в

Во фронтовой печати на Волховском и Карельском фронтах работал Павел Шубин ( 1914 - 1951 ).Сын мастерового из села Чернавы Елецкого уезда Орловской губернии (ныне Измалковского района Липецкой области), выпускник Ленинградского педагогического института имени А.И. Герцена, выпустил первый сборник стихотворений «Ветер в лицо» в 1937 году.

Особый неповторимый слог. Психологическая «самовитость». Звучат-пульсируют эти чарующе-звучные, берущие в духовный полон чуткие к прекрасному души, просветляющие и одухотворяющие строки-образы о родной земле («Приснившаяся вновь, Суровая и нежная, Как первая любовь»):

Какая судьба мою душу взяла

И с этой землёй побратала -

Забытых ли праотцев прах и зола,

Иль воля, достойная крыльев орла,

Весенний разлив краснотала. ……………………………………..

Я лягу мостом на дороге твоей,

Убью и умру для живого.

Здесь вся моя жизнь, и не надобно ей

Ни доли, ни счастья иного!

«Седую былинную Русь» Павел Шубин открыл для себя в степной деревне, бывшей некогда древним русским градом-крепостью.

Философско-психологическая новелла «Санная дорога до Чернавска», написанная 23 декабря 1941 года. Экспозиция стихотворного повествования(«Вьётся, Вьётся снежная пыльца; Свист саней от самого Ельца, Ветер - у лица. И - даль. И пляска Тонкого поддужного кольца… А в снегах - без края, без конца - Древняя, дремучая побаска, Всё звенит, всё бредит детской лаской, Лепетом младенца-бубенца; Да зари вечерней опояска Где-то там, у отчего крыльца». Дата создания произведения ( конец декабря трагического 1941-го года) проясняет многие мотивации этого лирического шедевра. Автобиографический герой повествователь, участник грозных событий, мысленно устремляется к родному Чернавску(«Дальнозоркой памятью увижу За сто вёрст отсюда на закат Низкую соломенную крышу, Вровень с ней - сугробы, а повыше - Дым над черепичною трубою: Башенкой белёсо-голубою В небо он уходит, языкат…». Образ родителя («У отца на это свой загад: Дым высокий - будет день хороший, Утро ляжет лёгкою порошей… Он коня выводит на раскат, К проруби на речке, к водопою. Ловит воду, заступив в ушат, Конь стоялый бархатной губою»). Сквозь вихревое, болевое, кроваво-непоправимое вот этих самых мгновений декабря 41-го года - памятные реалии домашнего быта, семейного уюта, деревенского бытия («Дома - Шкуры волчьи на распялках, Веники сухого чебреца, Кадка взвару, Мёду полкорца, Печь вполхаты, в петухах и галках Цвета молодого огурца - Мудрое художество отца… Ночь. Зелёный месяц на прогалках Стёкол, в рамах, тяжелей свинца. Тёплая, дремотная ленца, Отсвет лампы на дубовых балках». Вокруг - смертельная круговерть войны. В редкие минуты отдыха вновь нахлынут воспоминания о близком-далёком(«А селом - гармоника с Донца, Песни, песни - ничего не жалко! Кони - в лентах, сани - в бубенцах, Девушки в пуховых полушалках, - Встреться, И не вспомнишь об иных! Только Звёздный свет в глазах у них, Только губы - запах пьяных вишен… И навеки станет сердцу слышен Лёгкий бег кошевок расписных…»).

Итожат лирико-психологическую новеллу «Санная дорога до Чернавска» весомые, чеканные, философско ёмкие строки поэтического обобщения:

Родина! В подробностях простых

Для меня открылась ты однажды,

И тебе я внял кровинкой каждой

И навек запомнил, словно стих.

Ещё одно стихотворение 1941 года - «Я должен вернуться».Первые же строфы - сгусток трагедийно-болевого («Мы первого сна не успели ещё досмотреть, И в свадебном кубке искусанных губ не мочили, Когда пошатнулся наш дом, как рудничная клеть, И молнии врезались в камень, и нас разлучили. И понял я вечность в ту ночь, когда мёртвый сосед, Лицо запрокинувший в звёздное небо России, Молчаньем своим указал мне твой призрачный след От взорванных звонниц и стен Новгородской Софии»). Напряженный ритм. Сплав горестной исповедальности и печально-светлой надежды («Ты вёсны любила, а я не сберёг их, прости! Калёная вьюга нас встретила сразу за дверью, Цветами железными выстланы наши пути, Но я ещё крепче в живую любовь твою верю!»). Метафорическая антитеза: «железные цветы» - «живая любовь». Жестокость кровавой сиюминутности - и нежная ласковость воспоминаний («Как в лунные ночи черёмух настой серебрист, Как реки степные на плёсах ленивы и плавны!»). Извечное чудо прекрасного, гармония природы и человека, нарушенные и поруганные нашествием ворога («И ты ей сейчас по тревожному сердцу сестра, Ведь нам только грезились тайные дальние дали, В купальскую ночь мы не жгли колдовского костра, Над светлой рекой на заветных венках не гадали…»).

Автобиографический герой-повествователь обострённо чувствует былинно-отческую красоту, глубинно-родниковую силу прекрасного, со жгучей очевидностью осознавая смертельную опасность навязанного лютым недругом противоборства добра и зла, определяя своё место в боевом строю соотечественников:

И столько на свете цветёт заповедных долин,

И столько у зорь красоты, не увиденной нами,

Что снова и снова, со смертью один на один,

Я, трижды убитый, тянусь к её горлу руками.

Я должен услышать последний клокочущий всхлип

И вольное небо увидеть далече-далече,

И в бархатных мальвах,

и в белом кипении лип

Твой облик единственный, взгляд твой,

летящий навстречу.

Стихотворение «В секрете» (1942). Затаились в снегу - не слышны, не видны - в романовских дублёных полушубках солдаты:

В снегу лежат бойцы.

Они ещё своё недолюбили.

Но - родина, одна она, одна!

Волнистые поляны и луна,

Леса, седые от морозной пыли,

Где волчий след метелью занесён…

Берёзки - словно девочки босые -

Стоят в снегу. Как сиротлив их сон!

На сотни вёрст кругом горит Россия.

Трагедийна его «Верность» ( с пометой о месте и дате написания - «разъезд № 9 под ст. Небольчи. 11 декабря 1942 г.». Фашистский танк. Злобный прищур смотровой щели. Смертоносный огонь. Боец в окопчике - с гранатой в руке («И чёрный крест над пушкой тупорылой Как будто реял в воздухе пустом, Чтоб над его окопчиком-могилой Означиться кладбищенским крестом»). Многотонная масса горячего металла, начиненного погибелью, и - хрупкое человеческое существо, притаившееся в ожидании на опушке («Был зелен лес»). Солдат-соотечественник(«Но он стоял, упрямо сдвинув брови, Не чувствуя ни страха, ни тоски, И лишь толчки тяжелой, жаркой крови Далёким звоном полнили виски»).

Автор «Верности» предельно экономен в использовании изобразительно-выразительных средств. Психологическая «диалектика» подвига… Лишь «где-то смутно-смутно, на мгновенье» мелькнул родной городок, «окошко в сад, закрытое сиренью»:

…И он всем телом ринулся в бросок.

И, падая средь пламени и гула,

И чувствуя, как душит дурнота,

Успел заметить, как в дыму мелькнула

Броня с куском разбитого креста…

Финальные строфы «Верности» как бы «расширяют» временное и природно- бытийное пространство,открывают новые грани и перспективы с у д ь б ы ч е л о в е к а:

Прошли недели.

И дожди прошли.

И камыши пожухли на затоне.

И первые морозы обожгли

Кленовых листьев алые ладони.

Он просыпался. Он не замечал

Сестру, врача, иодоформа запах…

На грудь ему взбирался, грохоча,

Крестовый зверь на гусеничных лапах.

И он в десятый,

В сотый раз вставал,

Во тьме, в бреду - своей присяге верен,

Был сух в гранате яростный запал,

И летний день всё также был безмерен.

Река текла,

Прозрачная до дна…

…И набухала наволочка кровью.

Он слушал сон палаты. А война

Ещё гремела тут, у изголовья.

В чём тайна настоящего искусства? В чём секрет искромётно-примечательной детали? В чём загадка того или иного художественного приёма? В анафоре-единоначатии, в удачном сравнении, в риторическом вопросе или восклицании? В глубинном подтексте, лирической архитектонике? Пожалуй, нет необходимости (кроме учебных «штудий») искать ответ на эти вопросы, когда речь идёт о шедевре, о совершеннейшем жанре.

Несомненно, в золотой фонд отечественной лирико-философской классики войдут шубинские «Полмига» ( помета о месте и дате создания - «Юго-восточнее Мги. 3 августа 1943 г.»):

Нет,

Не до седин,

Не до славы

Я век свой хотел бы продлить,

Мне б только до той вон канавы

Полмига, полшага прожить.

Прижаться к земле

И в лазури

Июльского ясного дня

Увидеть оскал амбразуры

И острые вспышки огня.

Мне б только

Вот эту гранату,

Злорадно поставив на взвод,

Всадить её,

Врезать, как надо,

В четвырежды проклятый дзот.

Чтоб стало в нём пусто и тихо,

Чтоб пылью осел он в траву!

…Прожить бы мне эти полмига,

А там и сто лет проживу!

Под стихотворением «Моя песенка» - помета: «М. Вишера. 3 декабря 1943 г.». На первый взгляд - незамысловатая фольклорно-сказовая стилизация: плывут гуси-лебеди, в «тополином тихом трепете» - соловьи («За избёшкой в два оконышка, Не помня ни о чём, Возле пёнышка Алёнушка Смеялась над ручьём; И в её ладони смуглые Слетала бы с куста Удивлённая и круглая От радости звезда»). Но какой-то (ведомый лишь настоящему Мастеру-чародею) «магический кристалл» поэзии преобразует простенький сюжет в нечто гораздо более крупное, весомое, эпически и психологически глубокое(«Только песня есть красивее. Придумана не мной, И зовут её Россиею, - Родимой стороной»). Повествование выливается в образно-мудрое размышление о родном очаге и нравственно-эстетических святынях, о «малой» и «большой» родине («…за долами, за рощами, На все края - одна, Деревушка на Орловщине, Избушка в два окна. И за росами-берёзами, Одна на все края, Длиннокосая, курносая, Лукавая моя»). Тема «войны и мира», «мира и войны» наполняется особым смыслом(«Мне на Волхове без месяца Ночами не темно - Над рекой Окою светится Желанное окно. За боями, за фугасами - От сердца не далёк Тот немеркнущий, тот ласковый Волшебный огонёк, Тот, ведущий невидимкою Бойца среди свинца Шелковинкою-бровинкою Любимого лица…»). Логичен, психологически мотивирован

итоговый вывод «Моей песенки»:

Всё, что пройдено, не пройдено, -

Тобой озарено,

Милая навеки Родина, -

Далёкое окно!

П е с е н н о с т ь - одно из жанровых свойств шубинской лирики. Вошла в военно-поэтическую классику его знаменитая «Волховская застольная»:

Редко, друзья, нам встречаться приходится,

Но уж когда довелось,

Вспомним, что было, и выпьем, как водится,

Как на Руси повелось!

Выпьем за тех, кто неделями долгими

В мёрзлых лежал блиндажах,

Бился на Ладоге, дрался на Волхове,

Не отступал ни на шаг.

Этой песне суждено было стать поистине н а р о д н о й. Редко какое дружеское общение обходилось без грустно-величественного, пафосно-памятного, исповедального:

Выпьем за тех, кто командовал ротами,

Кто умирал на снегу,

Кто в Ленинград пробирался болотами,

Горло ломая врагу.

Будут навеки в преданьях прославлены

Под пулемётной пургой

Наши штыки на высотах Синявина,

Наши полки подо Мгой.

И в послевоенные годы шубинская песня редко обходила стороной любое застолье, любую встречу:

Пусть вместе с нами семья ленинградская

Рядом сидит у стола.

Вспомним, как русская сила солдатская

Немца за Тихвин гнала!

Встанем и чокнемся кружками стоя мы -

Братство друзей боевых,

Выпьем за мужество павших героями,

Выпьем за встречу живых!

…В памятной книге «Липчане - Великой Победе» есть раздел, посвященный БОРИСУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ К О Т О В У (1909 - 1943), уроженцу села Пахотный Угол Усманского района, павшему в рукопашном бою на огневом Днепровском плацдарме.

Особенности его довоенной лирики можно представить себе по его трогательно пафосной «Звезде на эстакаде»:

Осенними суровыми ночами,

Неколебима, жгуча и горда,

Горит непобедимыми лучами

Высокая и тёплая звезда.

Сквозь тучи, проносимые ветрами,

Проходит красный несравнимый свет

Над шахтою, над городом, над нами

До самых дальних и боьших планет.

Мы мчались штреком, мы трудились в лавах,

Тяжелые водили поезда,

Чтоб вестником победы, счастья, славы

Над эстакадой вспыхнула звезда.

И, нашей радостью всегда согрета,

Размножась сотнями больших огней,

Вошла бы в песни и в стихи поэтов

Величием простых и честных дней…

«Величие простых и честных дней» находилось под угрозой… «Когда нагрянет враг» - тревожное раздумье-предупреждение поэта-усманца («Ползёт лиловый вечер, Уж запад догорел. С косматой крышей ветер воюет на дворе. Скрипят, звенят осины, Гроза - как дальний бой. Суровые картины Встают передо мной…»). Проекция в неумолимо-суровое будущее («…Землянка давит спину, И звонок пули взлёт. За жидкою осиной Стрекочет пулемёт. Ночь сыплет жгучим градом,

Ночь сыплет в нас свинцом, А смерть тяжёлым взглядом Уставилась в лицо. И вспышками винтовок Весь мир кругом цветёт. И вдруг рванулось слово: «Вперёд!»). В чём-то начинающий лирик декларативен, романтически наивен, но стихотворные строки подкупают своей искренностью, убеждённостью, которые будут вскоре подтверждены самой жизнью выходца из села Пахотный Угол под Усманью:

Теперь всё в прошлом это:

Ночь, залпы и шрапнель,

Простреленная шапка,

Солдатская шинель.

Теперь иные звуки…

Но, коль нагрянет враг,

Возьму винтовку в руки

И выровняю шаг!

Конец тридцатых годов… События в Испании, которым Б.Котов посвятил стихотворение «За победу!». Фашистское беснование под Мадридом. «Гнев суровый затаив», сражается солдат-интернационалист. Энергичные строки обращения к борцу за свободу и независимость, за правое дело(«Чтоб среди глухих пожарищ Победить в большом бою, Я хочу сейчас, товарищ, Крепко руку сжать твою»).

Борис Котов был освобождён от воинской обязанности по состоянию здоровья. Но он ушёл добровольцем на Великую Отечественную… И его перо, и его штык сражались за Родину…

Котовская «Могила лётчика» («Здесь волнующие ели… В росах буйные кусты, Настороженный пропеллер Над могилою застыл»). Мятежно-патриотическое мечтанье лирического героя-повествователя(«…Мне бы крылья! С грозной силой Рвать туман и облака…»).

В Липецке с его незаурядной авиационной судьбой котовская «Могила лётчика» звучит с особой убедительностью(«Над суровою могилой Грусть нежданно коротка. Грусть срывается в бессилье, Гаснет искрой на ветру, Тает в громе эскадрильи, Проходящей поутру. О могиле в буйных травах, Где спокойный человек, Сохранится только слава, Укреплённая навек»).

…На липецко-елецкой, липецко-орловской, липецко-воронежской земле воевал талантливый лирик ЯКОВ ХЕЛЕМСКИЙ, из военных стихотворений которого можно составить своеобразный «л и п е ц к и й» цикл стихотворений.

Поэт-фронтовик запечатлел, философско-эстетически запечатлел происходившее в те суровые годы:

В погожий день на берегу бугристом

Случится вдруг минута тишины.

Не прозвучит ни очередь, ни выстрел,

Земля и небо звуков лишены.

Проходит осень по увядшим травам,

По скату обожженной высоты,

И обнимает лес и переправу,

Воронки, пни и ржавые кусты.

Зарывшись в землю, наблюдает взвод,

Как бабье лето медленно плывёт, -

Чуть видные серебряные нити,

И где-то в ослепительном зените

Жужжит неразличимый самолёт.

А желтизна в листве, как будто проседь,

И речка всё недвижней и ясней.

И если камень в эту воду бросить,

Едва ль круги покажутся на ней.

На собственное отраженье глядя,

Деревья всеми красками горят…

Но с близким визгом падает снаряд,

И дрожь проходит по студеной глади.

Верхушки кленов начисто обрив,

Гремит разрыв. За ним ещё разрыв.

Бушует эхо, по опушке грянув,

И срок заветной тишины истёк.

И сгустком крови, трепетный, багряный,

На бруствер тихо падает листок.

И лейтенант, готовый к битве новой,

Друзьям шепнул: «Умри - не отходи…»

Он прячет лист запекшийся кленовый,

Как маленькое знамя на груди.

Они сражались за Родину…

1.0x