Балетный блицкриг
Марина Алексинская
15 июня 2011 года Номер 24 (917)
Балетный фестиваль Benois de la dansе — столкновение двух миров: балета, что утвердился в прошлом, и танца, что называют современным. Юрий Григорович, будучи главным балетмейстером Большого театра, возглавил жюри фестиваля в историческом 1991-м, когда в мусорном ветре революции в закат пошел русский мир, и под приторное, как «сникерс три ореха», wow! стал подниматься мир другой. С тех пор Benois de la dansе фиксирует миры в образах хореографии. Девятнадцатый по счету фестиваль прошел 24–25 мая на Новой сцене Большого театра.Дважды за ХХ век классический балет в России подвергался гонениям. Дважды классический балет в России, словно сенную девку, гнали со сцен академических театров оперы и балета. Так было в 1917-м. Так было в 1991-м. «Лебединое озеро» костью в горле вставало поперек проекта глобалистов.
ХХ век знает и другое художественное событие. Модерн, как направление в искусстве, исчерпал себя в модерне к 1913 году. Михаил Фокин — его «Клеопатра», «Видение розы» для «Русских Сезонов» Дягилева — сделали в балете то, что Федор Шехтель — его особняк для Саввы Морозова в Москве — сделал в архитектуре. Первая мировая война разбила в пух и перья декоративность композиций с капризными линиями цветка белых лилий.
Модерн опростился до буквального перевода французского слова moderne. Современность стала содержанием модерна. Хореография продолжила искать новые формы. И если в Советском Союзе балет шел по пути литературных ассоциаций и обретения героико-философского содержания, то Запад, вслед за мисс Дункан, скинул корсет и пуанты и с поступью авангарда взялся за дело свободы тела.
Реформа: поднять тело в воздух — балет «Икар» Сержа Лифаря. За сценографией премьер Гранд-Опера обратился к другому гранду. «Герой тот, кто восстает против отеческой власти и выходит победителем», — процитировал Сальвадор Дали доктора Фрейда и предложил концепт сценографии. Икар — абсолютно голый, голова увенчана огромной сдобной булкой, надо лбом вьется прикрепленная к проволоке муха; крылья — пара костылей. В конце балета католический священник, сидящий в гробу, как в байдарке, гребет ложкой, чтобы этой самой ложкой ловить Икара. Лифарь почему-то отказался от сюра, не решился поставить крест на пируэтах и турах. Пройдет несколько десятилетий, и «я это сделал! » — скажет Форсайт.
Новый Буонопарте поставит крест и на пируэтах, в частности, и на неоромантизме Лифаря в целом. «Россия — страна романтического балета, Америка — страна классического балета» — Уильям Форсайт принимает сигнал Джорджа Баланчина. Отныне Форсайт — «живой классик». Он предлагает «Уникальный подход к преобразованию балета классической формы и репертуара в новую форму искусства ХХI века».
Жюри девятнадцатого фестиваля Benois de la dansе, в своем подавляющем большинстве — главы ведущих модерн-компаний мира. Они определяют погоду балета сегодня. Они отбирают на конкурс лучших артистов со всех театров и студий со всех концов света; они отобранных звезд балета и судят. Вкус, объективность, пристрастность жюри — вот палитра картины Benois de la dansе. Изысканные, словно со страниц журнала «Золотое руно», виньетки модерна сменились актуальными зарисовками «отдельных сновидений». «Ночная бабочка» Бунюэля в преломлении «антибалетной алгебры» Форсайта — в петлице ньюсмейкеров балета наших дней.
«Болеро» Охада Нахарина — нерядовое событие фестиваля. Хореограф — лауреат Вenois de la dansе в номинации «За жизнь в искусстве». Охад Нахарин в собственном «Болеро» остался верен музыке Мориса Равеля, однако историю Равеля и Иды Рубинштейн «отфотошопил» словно для страниц Playboy. Танцующие в черных коротких платьях две девушки. Их движения пещерны. Такое впечатление, что над ними нависает низкий потолок весь в сталактитах, и балерины передвигаются преимущественно на полусогнутых крепких ногах; или кувыркаются, или извиваются по полу. К аутентичному «Болеро» Бернис Коппьетерс (номинант конкурса) вернула мое воображение. Солистка Балета Монте-Карло выступила в Altro Canto (К. Монтеверди, Дж. Капсбергер, хореография Жан-Кристофа Майо — лауреата конкурса). Победительная эффектность балерины заставила услышать звук. Как будто раздался в музыке Монтеверди звон хрусталя: это Ида Рубинштейн со «ртом раненой львицы, в порыве восхищенного экстаза бросила на дно бокала бриллианты, снятые с длинных пальцев». Потом был номер «Тристан и Изольда» в хореографии Кшиштофа Пастора (дипломант конкурса). Тогда казалось, что минимализм выглядел куда как выразительней, если артисты стояли бы неподвижно на фоне «Черного квадрата» и не мешали звучанию музыки Вагнера… Парад модерна шел к своему логическому концу. Эксперимент с высвобождением тел, с телесным освоением пространства стал, обнажая игру в Форсайта, цитировать сам себя. Бокал Иды Рубинштейн с треском разбился. «Стилизовать — нечего, а создавать — не из чего» — одно из впечатлений первого дня балетного фестиваля.
Интрига фестиваля — день второй. Звезды Benois de la dansе разных лет дали благотворительный гала-концерт. Ждали, конечно, продолжения банкета! инсталляций, деформаций, психоанализа, другими словами — «высокотехнологичной неоклассики постбаланчинского периода»! И не напрасно. «Интеллектуальный авангард», карабкаясь на плечи западной классики ХХ века, сошелся на Новой сцене Большого театра с просто старинной хореографией. Да вот ведь как, даже идолы западной классики ХХ века: и Джордж Баланчин, и Джером Роббинс невчуже Большому театру — родом из России.
Старинная хореография — «Венецианский карнавал». Мариус Петипа, еще начинающий хореограф, представил гранд па-де-де на сцене Мариинского театра в далеком 1859 году. И вот сейчас музыка Ц. Пуни сдернула незримую завесу над сценой, и сцена — сама площадь Сан-Марко — вспыхнула весельем маскарада. Солистка Мариинского театра Евгения Образцова (дипломант конкурса) и солист Берлинского государственного балета Дину Тамаздакару оказывались то кокетливой Коломбиной в руках безнадежно влюбленного Пьеро, то доверчивой Смеральдиной во власти лукавого Финочетто. Каждая танцевальная реплика, каждая музыкальная фраза засверкали юмором и озорством, тая в себе великую тайну города-декорации, в котором богатый патриций или бедный слуга, или кроткая монахиня скрывались по полгода под масками комедии дель-арте. Классическая, стянутая корсетом в талии пачка Евгении Образцовой переливалась золотом и оттенком черного бархата мурановского стекла, и столько вельможного лоска, столько нарочитой церемонности привнесли артисты на сцену, что казалось иногда, это полотна Пьетро Лонги оживают в свете софитов. В этом блеске хореографического искусства, в феерии изящества и благородстве красок вдруг тихо померкла высокотехнологичная поступь «интеллектуального авангарда», а условность старого балета оказалась дороже всех свобод.
«Классическое па-де-де» — хореография В. Гзовского, музыка Д. Обера — завершило вечер. Искрометная виртуозность, апломб солистки Большого театра Екатерины Крысановой и артистизм солиста театра Станиславского и Немировича-Данченко Семена Чудина (лауреат конкурса) прозвучали как приношение Мариусу Петипа. Виктор Гзовский, уроженец Петербурга, дитя первой эмиграции, немало способствовал распространению русской балетной школы в мире. В 1925–1928 годах он — балетмейстер Берлинской оперы, в 1945 — парижской Оперы. «Классическое па-де-де» одно из самых исполняемых произведений маэстро. Оно есть торжество классического танца, сознательно избравшего однажды искусственность формы и строгую систему движений странных, жестов, поз. Публика взорвалась аплодисментами восторга, которые, казалось, уже не остановить.
Девятнадцать лет нас вкатывают в поражение. Девятнадцать лет вгоняют нас пассами Кашпировского в признание провала русского балета, а сами понятия «русский балет» и «русский хореограф» заклинают забыть, как мираж «глубоко русских деньков» в пустыне. Эти стрелы кочевников с отравленными наконечниками уже летят бумерангом. А сейчас на сцене в окружении артистов Benois de la dansе — Юрий Григорович. Патриарх советского балета, виновник блеска старинной хореографии сегодня. В театре — овации стоя, кто-то кричит, словно в атаку пошел: «Слава Григоровичу! »…Перефразируя Льва Толстого, можно сказать: хореограф в России должен жить долго. Чтобы свет красоты «глубоко русских деньков» был всегда с нами.
