КОНЬ УНЁС ЛЮБИМОГО

№30 (714) от 25 июля 2007 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Борис Белокуров
КОНЬ УНЁС ЛЮБИМОГО

В давнем фильме итальянца Джулиано Монтальдо "Замкнутый круг" ковбой (какой-нибудь Ринго или Джанго) стреляет с экрана прямо в зрительный зал; один из зевак, пришедших развлечься вестерном, падает замертво. Попытки следствия провести эксперимент и прокрутить пленку еще раз приводят к тому же результату: все новые и новые люди гибнут, сраженные прямым попаданием целлулоидного героя. Метафора здесь проста, как тульский пряник: "В боевиках — сплошные кровь и насилие", они бьют наотмашь и прямо в сердце, кинопальба скверным образом отражается на человеческих душах. Далеко не случайно фильм Монтальдо, при всей его энигме в стиле брэдбериевского "Вельда", пользовался благосклонностью советских критиков, узревших в нем обличительный заряд. Все эти милые дебаты и аллегории происходили лет двадцать назад, ныне та эпоха может показаться веком невинности. В наши дни "Замкнутый круг" стоило бы снять несколько иначе.
Разложение цивилизации привело к тому, что любая внятная эмоция стала в синематографе редким, а зачастую и непрошенным гостем. Войдите во тьму зрительного зала! Монструозные мультиплексы кишмя кишат феминистками, волкодавами, извращенцами, сектантами, спартанцами, скучными и неловкими маньяками, трансформерами, террористами, византийскими принцессами, хакерами и минипутами. Видеть это не хватает никаких сил. Известная фраза Фрэнка Капры "Кино — это болезнь" при просмотре прокатных новинок обретает буквальное медицинское значение, звучит как клинический диагноз. При чем здесь всеми забытый фильм Монтальдо? Да лишь при том, что канонада должна быть направлена из зала на экран, а не наоборот. Чтобы смотреть на похождения какого-нибудь парняги с большими кулаками и микроскопическими мозгами, в чьих поступках нам предлагается усмотреть наиблагороднейший оттенок, или следить за мельтешением мультяшных уродов, необходимо запастись оружием: вдруг придется отстреливаться? Подойдет автомат, а лучше — базука. Ибо искусство кино взывает к отмщению, из последних сил посылая сигналы SOS людям доброй воли. И в эти скверные времена нам никак не обойтись без воспоминания о Джоне Уэйне, актере и человеке, столетний юбилей которого приходится на этот год.
Джон Уэйн (Марион Майк Моррисон, 1907-1979), аристократ из Айовы по прозвищу "Дьюк" (Герцог), главный ковбой золотых лет Голливуда, первопроходец исконно американского жанра, переигравший добрую сотню шерифов, стрелков и морских пехотинцев, немногословный и надежный человек-десант, увенчанный жестяной звездой, сам себе закон, порядок и крупный калибр. В отличие от своего накачавшегося скотчем и наркотой однофамильца из группы "Двери", Моррисон-Уэйн, умевший пить, не пьянея, не одурманивал себя до потери пульса "Белой лошадью", а скакал на этом животном по прериям. Либеральные ценности Уэйн не жаловал, даже презирал, в эпоху "охоты на ведьм" поддерживал сенатора Маккарти, движение хиппи и прочую контркультуру именовал "красной диверсией", коллекционировал старинные пистолеты, клеймил позором молодежные марши протеста. В обществе таких принято называть "твердолобыми", прибавим здесь, что крепкий лоб тоже может быть серьезным оружием: "таким ударным инструментом мы пробьем все стены в мире". Апофеозом всего этого "духа фронтира" послужила пропаганда Уэйном военной кампании во Вьетнаме, не только на экране ("Зеленые береты", 1968), но и в печати; здесь из всех деятелей культуры с ним был солидарен лишь его друг, шансонье Тайни Тим.
Да что там говорить? В одном из эпизодов "Ушедших в поиск" (1956) Джона Форда, одного из самых расистских (и одновременно самых поэтичных) фильмов всех времен, герой Уэйна стреляет по глазам мертвого индейца. "Зачем?" — спрашивают его. Да чтобы поганый язычник никогда не нашел дорогу в загробный мир и вечно блуждал во тьме.
Нет слов, фигуры одиознее, чем Джон Уэйн, пожалуй, и не найти. В чем же ее великий смысл?
Прежде всего, в том, что Уэйн обладал стройной системой ценностей. Возможно, нашим читателям и не близка фигура заморского ультраправого консерватора, но то, что патриотизм — достойное чувство, сомнению подвергнуто быть не может. Джон Уэйн — американец, по логике вещей он и должен быть патриотом своей страны и защищать ее, исходя из своих убеждений. Иначе получится форменный ужас, подмена понятий, смешение языков. Известна фраза Уэйна: "Права она или не права, но это — моя страна". Другое дело, что все черты, которые "Дьюк" так любил в своей молодой нации, ко времени расцвета его таланта (50-60 годы) уже подергивались пеленой тлена. Формула классического вестерна стала изрядно отдавать полынной горечью, а затем была попросту растоптана итальянскими мастерами жанра. Те, поначалу воспитывавшиеся на фильмах с участием Уэйна, позднее, почуяв силу и набрав обороты, окрестили их "нескончаемой лошадиной оперой".
"Спагетти-вестерны" Уэйн и его окружение приняли в штыки. Сохранился диалог из полусамиздатовского голливудского журнала "Мотор!", где Джон Форд и Берт Кеннеди, ключевые для биографии Уэйна режиссеры, пытаются понять европейскую новацию: "Вы видели испанские или итальянские вестерны? — Вы шутите?! На что же они похожи? — Просто убийства. Пятьдесят или шестьдесят убийств в каждой картине". Звучит радикально, но автор этой статьи, сам большой поклонник лент Серджио Леоне, Серджио Корбуччи и Серджио Соллимы, вынужден признать: в ряде случаев это действительно так. Уэйн же воспринял новый виток жанра как прямую угрозу здравому смыслу. Впрочем, и на родной для него земле все уже обстояло как-то не так. Манифестом, констатировавшим общий упадок и утрату былого порядка, стала одна из лучших работ Уэйна в фильме Джона Форда "Человек, который застрелил Либерти Вэланса" (1962). Можно определить его как прощание, плач над могилой прошлого. Здесь перед нами предстает Запад, больше не нуждающийся в Герое. На смену закону револьвера и кулака приходят ушлые крючкотворы-юристы и ретивые газетчики, готовые напечатать любую легенду, лишь бы она не была правдой. И кто ответит, стоило ли ради этого гибнуть, сражаться и верить?
Джон Уэйн не был лицедеем широкого профиля, филигранного мастерства, и метод Станиславского был ему, скорее всего, неведом. "Я не играю, просто реагирую", — любил говорить "Дьюк". И все же ему всегда удавалось точно передать и хладнокровие мужества ("Рио Браво", "Она носила желтую ленту") и одержимость, доходящую до — хорошее слово! — неистовства ("Красная река", те же "Ушедшие в поиск"), в двух последних из названных лент целеустремленность героя достигает уровня благородного безумия капитана Ахава из "Моби Дика". Не этой ли силы чувств нам так не хватает в повседневности? Именно поэтому звон шпор, потертое седло, стэтсон, смит-энд-вессон и косолапая походка Джона Уэйна помнятся нам и сегодня. Что же до упомянутых в начале статьи маньяков и минипутов, то дело не в том, что именно они — властители нынешних умов. В конце концов, отличный фильм можно снять на любую тему — от пропаганды мракобесия, творящегося в тибетской стране Шангри-Ла ("Потерянный горизонт" Фрэнка Капры), до описания похождений девицы не слишком тяжелого поведения ("Пурпурная дива" Аси Ардженто). Нужны лишь талант и особое ощущение воздуха, открытого пространства, подобного тем, на которых жили и действовали ковбои Джона Уэйна, "великого и ужасного". Магия кино должна заставлять душу сладко потягиваться внутри, словно кошку, просидевшую полдня в тетушкиной корзинке. Но кто откроет эту корзину? Здесь уже не помогут ни Джон Уэйн, ни Брюс Уэйн (он же Бэтмен), ни автор полицейских романов Эд Макбейн. Товарный состав ушел. Подарки будут ждать, а именины будут продолжаться. Миссия невыполнима. Конь унес любимого в далекую страну.