ГРИБНОЙ ЦАРЬ

| | | | |
Юрий Поляков
ГРИБНОЙ ЦАРЬ
Отрывок из нового романа
"Грибной царь" — новый роман Юрия Полякова, завершающий своеобразную трилогию, в которую входят повесть "Возвращение блудного мужа" (2001) и роман "Замыслил я побег…" (1999), выдержавший более 10 изданий, экранизированный и переведенный на многие языки.
"Грибной царь", как это всегда бывает у Полякова, остросюжетен и начинается с того, что бизнесмен, владелец фирмы "Сантехуют" (в прошлом офицер) Свирельников, выйдя поутру от жриц любви, обнаруживает за собой слежку. Однако это лишь первый, внешний план прозы, за которым скрыта сложнейшая нравственная и социальная драма русского человека, сумевшего вписаться в постсоветскую реальность и даже преуспеть в ней.
Роман в сокращении выходит в журнале "Наш современник" (8 и 9 номера) и полностью в издательстве "Росмэн".
12.
Свирельников проходил как свидетель по делу фирмы "Сантех-глобал". Мотаться по следователям давно стало для него делом почти привычным. Даже смешно вспоминать, как первый раз, получив повестку, он выложил ее перед Тоней с ужасом, словно черную метку, и долго не мог заснуть, гадая, за что его, так сказать, привлекают. А привлекли его тогда за какое-то пустяковое нарушение правил торговли. Получив отступное, следователь тут же закрыл дело, открытое, судя по всему, из чисто коммерческой надобности. И на этот раз, собственно, ничего страшного Свирельников не совершал, а просто, как многие, покупал оптом и устанавливал клиентам сантехнику, которую почти беспошлинно ухитрялась ввозить в отечество фирма "Сантех-глобал". У владельца фирмы, носившего примечательную фамилию Толкачик, имелись высокие родственные связи в таможенном комитете, благодаря чему он мог выбрасывать на рынок дешевый и относительно качественный товар. Кормились вокруг него многие.
Быстро разбогатев, Толкачик построил себе, как и положено, особняк на Рублевке, купил виллу в Карловых Варах, завел конезавод, сменил десяток модельных любовниц, а потом, заскучав от изобилия, не нашел ничего лучшего, как пойти в политику. Непростительная ошибка, но ее совершает большинство нуворишей в поисках острых ощущений. Почему-то Толкачику взбрело в голову финансировать Партию гражданского общества, которую политические враги именовали "Гроб" и которая всегда отличалась хамоватой лояльностью по отношению к Кремлю. Ходили затейливые слухи, будто он совершенно случайно познакомился с лидером этой партии Плютеевым, и тот просто очаровал сантехнического олигарха своими тайными знаниями. Произошло это на торжественном фуршете по случаю вручения очередной "Вики". (Так ласково называют в осведомленных кругах золотую статуэтку "Виктории", ежегодно выдаваемую вместе с большой денежной премией самым неподкупным журналистам). Плютеев, в прошлом известный уфолог, запивая гусиную печень "сотерном", сообщил Толкачику о внеземном происхождении идей демократии, каковые в ХУП веке доставил на землю посланец посторонней цивилизации, некоторое время проживавший в Англии под именем Фрэнсиса Бэкона и даже занимавший пост лорда-канцлера. Понятно, что его смерть в 1626 году от простуды, якобы подхваченной во время опытов по сохранению мяса от гниения с помощью снега, чистая дезинформация. Просто его забрали обратно, туда, откуда он прибыл…
Толкачик был настолько ошеломлен этим удивительным открытием, что вошел в Политсовет "Гроба" и стал финансировать партию, рассчитывая стать вторым номером в списке кандидатов на ближайших выборах в Думу. Впрочем, есть и другая версия. Когда по рекомендации знаменитого политтехнолога Поплавковского Кремль обложил данью обнаглевших олигархов, сантехнического короля, конечно, не стали заставлять, как некоторых нефтеналивных магнатов, покупать за границей царские пасхальные яйца и финансировать спорт, ему поручили всего-навсего взять на содержание "Гроб". На всякий случай.
Однако Москва полагает, а Вашингтон располагает: вследствие громкого скандала лидер партии Плютеев вынужден был срочно уйти в отставку. В "Столичном колоколе" напечатали присланную неизвестным доброжелателем фотографию, где глава "Гроба" стоял в обнимку с главным чеченским басмачом. А вскоре выяснилось, что бывший уфолог являлся еще и посредником при передаче боевикам денег от известного заграничного благотворителя Подберезовского, который организовал в Лондоне "Фонд имени имама Шамиля" и выделил несколько миллионов долларов якобы на то, чтобы перевести чеченский алфавит с кириллицы на арабскую вязь. Плютеев поначалу, конечно, оправдывался: мол, да, я сделал это, но по личному заданию очень важного кремлевского политика, считавшего, что мощный суверенный Ичкерийский имамат укрепит влияние России на Кавказе. Бросились искать политика, но оказалось, тот давно уже ведет энергичную частную жизнь в Испании, вложил крупную сумму в движение за гуманизацию корриды и стал Почетным тореадором Валенсии. Политик сознался: "Да, раньше я так считал, а теперь не считаю, но это не имеет никакого значения, потому что я теперь гражданин Испании!"
Оклеветанный Плютеев проклял Россию, в которой инопланетная демократия даже в ее ублюдочной, западной, версии невозможна так же, как ананасная плантация в тундре, и экстренно вылетел преподавать новейшую российскую историю в Штаты. Деньги ему положили очень приличные, ибо он был не просто обозревателем, исследователем и толкователем этой истории, а ее непосредственным участником: присутствовал, к примеру, при подписании Беловежского соглашения и даже, наливая трем президентам-расчленителям шампанское, обмочил случайно Ельцина, на что тот засмеялся и произнес историческую фразу: "Где пьют, там и льют!"
На посту лидера "Гроба", к всеобщему удивлению, Плютеева сменил Грузельский, любимец телевизионщиков, человек с длинными сальными волосами и вечно обиженным лицом завсегдатая диетических столовых. Прилетев из Швейцарии, где он лечился от приступов черной меланхолии, Грузельский буквально с трапа самолета обрушился с критикой на действующего президента, обвинив его в очевидной измене идеалам демократии, и моментально, таким образом, перетащил партию из центра на самый край, который одни специалисты считали левым, а другие — правым. В результате оказалась нарушенной с таким трудом и затратами сбалансированная политическая система, что в условиях неотвратимо приближавшихся парламентских выборов явилось для Кремля подлой неожиданностью.
Толкачик воспользовался этим обстоятельством и объявил о своем выходе из Политсовета "Гроба". Он уже понял к тому времени, что куда дешевле было бы во искупление первичнонакопительского греха профинансировать бесплатные школьные завтраки по всей России, нежели содержать эту проклятущую партию. Однако не тут-то было. Его неожиданно вызвали в прокуратуру и предъявили обвинение в торговле нерастаможенной сантехникой. Заместитель генерального прокурора выступил по телевидению и сообщил, что с этого дела начинается крестовый поход против нечестных предпринимателей, свивших осиное гнездо в самом сердце неокрепшей российской рыночной экономики. Огромный оптовый магазин "Сантех-глобала", расположенный в ангарах бывшего авиационного завода имени Чкалова, был опечатан, а весь товар вывезен до выяснения в неизвестном направлении.
Тогда-то и вызвали к следователю Свирельникова, требуя свидетельских показаний, подтверждающих, что Толкачик продавал ему нерастаможенную сантехнику. Проще всего, конечно, было прикинуться честным предпринимателем, введенным в заблуждение подлым поставщиком, и во всем сознаться. Но Михаил Дмитриевич не сомневался: Толкачик обязательно выкрутится. С такими деньгами и не выкрутиться! Более того, директору "Сантехуюта" необходимо было, чтобы тот выкрутился, в противном случае долгожданный контракт на "Фили-палас" терял смысл, ведь за вычетом всех откатов и взяток заработать можно было только на дешевых комплектующих от "Сантех-глобал".
Толкачик, опомнившись, выступил с заявлением, что пресса извратила его позицию, Политсовета он не покидал и даже, напротив, собирается сразиться с Грузельским за пост председателя партии. По совершенно секретным данным, обнародованным в передаче "Пост фактум" политологом Поплавковским, несчастного сантехнического олигарха обещали оставить в покое лишь в том случае, если он договорится с Политсоветом и сместит Грузельского, который обещал в свое время рассказать и документально подтвердить жуткую тайну о чекистских годах действующего президента.
Однако расклад в Политсовете "Гроба" оказался непростым. В него, помимо молодых борцов за свободу, впервые обнаружившихся только на веселых баррикадах 91-го, входили и настоящие патриархи отечественного диссидентства. К примеру, знаменитый Лепистов, получивший свой первый срок за чудовищный антисемитский лозунг, который он собирался написать масляной краской на кремлевской стене, чтобы привлечь внимание мировой общественности к страшной проблеме "отказников". Милиционеры поймали злоумышленника меж серебристых елей, когда он написал только первое слово "Бей…" и отобрали ведро с белилами, а народный суд отправил его на принудительное лечение. Из больницы Лепистов вышел законченным борцом с Красным Египтом и возглавил подпольный журнал "Скрижаль", печатавшийся на машинке "Эрика" тиражом 5 экземпляров (копирка больше не брала) и жестоко разгромленный КГБ, что вынудило Конгресс США принять закон "Бронсона—Николсона", нанесший ощутимый удар по прогнившей советской экономике.
Так вот, этот самый Лепистов активно поддерживал амбиции Грузельского, но и Толкачик, по слухам, тоже не дремал: он срочно начал строить на берегу Пироговского водохранилища для членов Политсовета элитный дачный поселок, задуманный как маленькая Венеция: вместо улиц — рукотворные каналы, а каждый коттедж со всех сторон окружен водой. По генплану, каналы сходились к центральной площади поселка, представлявшей собой большой пруд с островком, на котором, в стеклянном павильоне за круглым столом, и планировалось в недалеком будущем проводить заседания Политсовета. Расходы, конечно, немалые, но они того стоили: после одоления неуправляемого Грузельского Толкачику обещали закрыть все уголовные дела. Он свозил товарищей по партии на строительство, показал огромный глинистый котлован, похожий на воронку от мощной бомбы, потом предъявил макет будущего поселка и тут же провел жеребьевку, чтобы каждый заранее знал, где будет возведен его личный коттедж.
Однако Грузельский и Лепистов на объект демонстративно не поехали. Более того, они подло воспользовались тем, что несколько невезучих членов Политсовета огорчились результатами жеребьевки, получив участки вблизи централизованной выгребной ямы. Заговорщики перетянули недовольных на свою сторону и призвали к созыву внеочередного, чрезвычайного съезда Партии гражданского общества. От исхода этого съезда, в сущности, зависело будущее "Сантех-глобала", а, следовательно, и "Сантехуюта". Но дело осложнялось тем, что как раз сегодня Подберезовский собирал в Лондоне пресс-конференцию, чтобы показать журналистам обличительный снимок…
13.
Машину возле управления МВД приткнуть было негде. На стоянке, размеченной белыми линиями, помещались автомобили, принадлежавшие, очевидно, сотрудникам. В основном, жигульня и старенькие иномарки, хотя, впрочем, попадались и дельные экземпляры. Близлежащие газоны, тротуары были плотно заставлены дорогущим мерседесистым новьём. На цветочную клумбу угораздился огромный "хаммер", который всем своим триумфальным видом напоминал памятник танку-победителю из послевоенных времен. Леша в растерянности остановился и виновато оглянулся на шефа.
"Мд-а, — подумал Свирельников, — если с преступностью не начнут бороться всерьез, то сюда вообще скоро не втолкнешься!"
Но, к счастью, в этот момент из проходной вышел здоровенный коротко остриженный парень. Громко матерясь в мобильник, он рычал кому-то, что один за всех париться не намерен и что если завтра не занесет деньги, с него возьмут подписку о невыезде. Продолжая браниться, стриженый засунулся в "мерседес-глазастик" и освободил место на газоне.
Отдав Леше "дежурный" мобильник, Михаил Дмитриевич вылез из машины и осторожно огляделся, но серых "жигулей" не обнаружил. Нащупывая в боковом кармане паспорт с повесткой и повторяя про себя номер кабинета, Свирельников прошел через КПП. За стеклянной перегородкой два дежурных с короткими автоматами играли в нарды. Один из них, усатый, поднял голову, мечтательно посмотрел на директора "Сантехуюта" и метнул кости, потом, огорченно вздохнув, проверил у него документы.
В здании управления шел бесконечный ремонт: по углам были сложены мешки с цементом, часть вытертого линолеума уже заменили новым — светленьким в шашечки. Вдоль стен стояли сколоченные из неструганных досок, заляпанные краской козлы. Толстый милицейский подполковник, видимо, командующий хозяйственными нуждами, громко бранил сникших маляров за то, что те сначала поменяли линолеум, а лишь потом, не застелив его хотя бы газетами, начали красить стены.
— Ототрем… — неуверенно обещал, видимо, бригадир.
— Да уж ты ототрешь! — сердился подполковник.
Свирельников миновал ремонтируемую часть коридора и проследовал далее, привычно удивляясь тому, что у дверей кабинетов нет ни единого стула. Вероятно, из деликатности, ибо многие пришедшие сюда сесть могут в любой момент и надолго.
Возле 416-го кабинета никого не наблюдалось. Михаил Дмитриевич, не надеясь на похмельную память, заглянул в записную книжку. Да, все правильно: Елена Николаевна. Затем отключил свой мобильный с золотой панелькой: правоохранительные люди очень не любят, когда у допрашиваемых звонит телефон. Затем он кротко постучал в дверь, хотя Тоня ему сто раз говорила, что стучаться в служебный кабинет — дурной тон.
Когда Свирельников вошел, следовательница отложила глянцевый журнал, деловито изменилась в лице и со значением придвинула к себе стопку скоросшивателей. Это была дебелая женщина лет сорока с внешностью библиотекарши, смертельно уставшей от дотошных читателей.
— Присаживайтесь!
— А я думал вы в отпуске! — весело удивился Михаил Дмитриевич.
Когда-то, затевая свой бизнес, он увлекался книжкой Карнеги и запомнил: человеку, от которого зависишь, лучше всего с самого начала осторожно навязать неформальный стиль общения. В прошлый раз Свирельников слышал разговор следовательницы по телефону о горящих путевках в Грецию.
— Да какой тут отпуск! — посуровела она и глянула на посетителя так, словно именно он и был виноват в том, что отдых накрылся.
"Черт бы задрал этого Дейла!" — внутриутробно выругался неуспешный карнегианец.
— Михаил Дмитриевич, — холодно продолжила Елена Николаевна. — Я вот зачем вас снова пригласила. Вы ведь брали кредит в "Химстроймонтажбанке" в 95-м? Так?
— Брал…
— И не вернули?
— Я по этому поводу уже давал объяснения. В прокуратуре. К тому моменту, когда подошел срок, такого банка не существовало. И возвращать было некому…
— Я знаю. Банк лопнул после того, как убили председателя совета директоров. Как его фамилия?
— Не помню… Кажется, Горчаков…
— Правильно: Горчаков Семен Генрихович. Помните! Напишите, как всё происходило! — она протянула ему бланк допроса.
— Я уже писал…
— Еще раз напишите. Ручку вам дать?
— У меня есть.
Подобного поворота событий он не предвидел. Кто мог подумать, что докопаются и до того кредита? Ведь поделились и поделились очень прилично. Двадцать пять процентов он тут же обналичил и отнес Горчакову. Точнее, отнес Вовико, который в то время был у Свирельникова младшим компаньоном. Но этого теперь не докажешь. Горчака застрелили возле дома, когда он прогуливался со своим ротвейлером. Огромная собака! Сильнющая! На цепном поводке дотащила труп почти до подъезда и выла, пока не сбежались соседи. Заказал, конечно, кто-то из "невозвращенцев". Кто именно — вычислить невозможно. Много их было. Одно Михаил Дмитриевич мог сказать с уверенностью: он не заказывал. И дело давно уже закрыли. Почему вспомнили? Ради того, чтобы он очканул и дал показания на Толкачика? Но ведь кто-то подсказал? Не могла же она сама раскопать? Дел-то у нее полно — вон какие стопки! Да и на Каменскую она не похожа… Для нее работа — такая же рутина, как для какой-нибудь ископаемой ниишницы — кульман: спрячется за чертежной доской и вяжет или составляет для подружек гороскопы…
— Вы почему не пишете? Я непонятно объяснила? — почувствовав, наверное, что он думает про нее, строго поинтересовалась Елена Николаевна.
— Вспоминаю, как было… — оправдательно улыбнулся директор "Сантехуюта".
Пока Свирельников обдумывал первую фразу, следовательница позвонила, скорее всего, домой и стала строго выговаривать кому-то, видимо, сыну, вернувшемуся накануне очень поздно. А, может, мужу? Нет, на мужа не так сердятся, даже в присутствии постороннего. В том, как она ругает, больше беспокойства, чем злости. Если бы пилила благоверного, перло бы раздражение: мол, ты где, гад, шлялся — грязь собирал?
"Интересно, берет она или нет? — озадачился Михаил Дмитриевич. — По лицу, похоже, не берет. Хотя… Кольцо у нее явно не на зарплату купленное. И серьги тоже. Муж подарил или любовник-бизнесмен, которого она от тюряги отмазала? Да нет, какой у нее любовник! Типичная глубоко замороженная курица, раз в квартал возмущающаяся тем, что супружник совсем уже не видит в ней женщину, и тот, вызывая в памяти волнительные изгибы юной подруги, по-родственному осуществляет полузабытый долг. Как одно время любила говорить Тоня: "Ага, вспомнил, что я еще живая!"
Свирельников оторвался от бланка и еще раз незаметно взглянул на следовательницу, которая что-то писала, мило склонив голову к плечу. И Михаила Дмитриевича вдруг посетила похмельно глубинная мысль о том, что всякая женщина (за исключением, конечно, утренних профессионалок), даже вот эта Елена Николаевна, в волнующем смысле является женщиной для весьма ограниченного числа мужчин, знавших ее в бесстыдной развёрстости. А для всех остальных она лишь некое женоподобное, но бесполое, в общем-то, существо, вроде манекена с целлулоидным бюстом и таким же пластмассовым, непроницаемым лоном. Нет, не манекен, а скорее мимолетная статистка его, Свирельникова, жизни. Собственно, все люди делятся на статистов и участников твоей жизни. Светка — участница. Тоня раньше была участницей, а теперь стала статисткой.
Михаил Дмитриевич неожиданно встретился со строгим взором следовательницы:
— Пишите скорее, у меня мало времени!
"Ага! А вот сейчас эта статистка возьмет да и отправит героя-любовника на нары. Каково? Удивительная ситуация: дама, которая, возможно, этой ночью, обливаясь потом, билась в объятиях неведомого самца, способна поутру, придя на работу, отправить в тюрьму другого мужчину. Ведь он, Свирельников, для нее тоже статист. Но почему одним женщинам так и суждено остаться статистками твоей жизни, а другим на ночь или на годы суждено стать близкими? Почему он тогда, почти четверть века назад, пошел провожать Тоню? Лишь потому, что была похожа на Надю Изгубину? Почему ему пришла в голову нелепая мысль нанять Светку, чтобы следить за Аленой? Почему? Все совершается где-то там, наверху, помимо нас, в предвечности… В передней у Вечности! Здорово! Передняя Вечности! А можно ли, например, усилием воли и глумливой изобретательностью изменить это предназначение? Вот, например, выйти отсюда, купить букет и дождаться, когда в шесть часов из ворот покажется эта самая Елена Николаевна, подбежать, наплести, что влюблен в нее с самого первого взгляда. Не поверит? А почему? Старая уже? Ну и что! Ведь свою несвежую плоть мы, в сущности, воспринимаем как пропахшую потом, запачканную сорочку с залохматившимися манжетами, под которой прежнее, юное, упругое тело. И влюбляемся, влечемся, вожделеем мы не грязными своими сорочками, а тем, что под ними! Допустим, эта Елена Николаевна — верная жена или подруга, возможно, она любит своего мужа или кого-то там еще, но всегда можно изобразить куда более гигантскую любовь, а женщины на бессмысленную огромность любви так же падки, как диктаторы на циклопическую архитектуру…
Как говорил замполит Агариков: "Это баба думает маткой, а ты офицер и должен думать мозгой!"
Так вот, если бороться, страдать, преследовать, ночевать под ее окнами на лавочке, писать стихи… Ну, в общем совершать все те нелепости, которые так нравятся женщинам, то, в конце концов, она обессиленно отдаст Михаилу Дмитриевичу свою, в общем-то, совершенно не нужную ему плоть, а потом будет нежно гладить по голове и с материнской беззаветностью смотреть на него, прислушиваясь, как остывает в чреслах молния сладострастья…
— Вы о чем думаете? — строго спросила следовательница.
— Вспоминаю… — краснея, пробормотал Свирельников.
— Так мы с вами никогда не закончим! Давайте сюда листок! Вы рассказывайте, а я с ваших слов запишу.
Директор "Сантехуюта" покорно отдал бланк, сосредоточился и принялся осторожным голосом излагать обыкновенную историю невозвращенного кредита, впадая в некий подследственный стиль с выражениями вроде: "вышеупомянутый банк", "поскольку постольку", "в результате чего", "впоследствии убитый неизвестными злоумышленниками", "согласно законодательной базе"…
Когда он замолчал, следовательница оторвалась от записей, некоторое время помолчала, потом посмотрела внимательно на Свирельникова и спросила:
— Гражданин Весёлкин имел какое-то отношение к кредиту?
— Да, мы тогда вместе работали…
— А теперь?
— У него своя фирма…
— Враждебных отношений, личной неприязни между вами не было?
— Были некоторые противоречия…
— Конфликт интересов?
— Вроде этого. Но теперь мы друзья…
— Даже так?
— Да, именно так, — подтвердил Михаил Дмитриевич и попытался себе представить, как отреагировала бы она, если бы он рассказал, как они вечор братались с Вовико при помощи двух путан.
— Ответственность за дачу ложных показаний, думаю, вам разъяснять не надо?
— Обижаете, Елена Николаевна!
— Прочитайте! Если все правильно, тогда как обычно: "С моих слов записано верно". И подпись.
Михаил Дмитриевич внимательно просмотрел разборчивую запись и заметил, что следовательница в явных неладах с пунктуацией: придаточные предложения она еще кое-как выделяла запятыми, а союзных не видела в упор. Удостоверившись, что всё изложено точно, он поставил автограф.
— Давайте повестку, я отмечу! — строго сказала Елена Николаевна.
— Значит, "Сантех-глобал" вас больше не интересует? — протягивая бумажку, аккуратно спросил Свирельников.
— А вам есть что сообщить следствию? — даже не глядя в его сторону, отозвалась она.
— Мне показалось, что теперь вас интересует только тот кредит?
— Вам показалось. У вас есть что-то новое про "Сантех-глобал"? — следовательница взяла из стопки и положила перед собой чистый бланк допроса.
— Я должен подумать.
— Думайте скорее! Неужели вы еще не поняли, что нас интересует? — сердито предупредила она. — До свидания!
Выйдя из кабинета, Свирельников увидел дожидавшегося у дверей человека и узнал в нем предпринимателя, с которым когда-то познакомился на пикнике у невинно убиенного Горчакова ("Ага, значит, глубоко копают!"). Тот тоже узнал Михаила Дмитриевича, но виду не подал. Не то место! Так английские джентльмены, встретив в общественном туалете близкого друга, ни единым движением не выдают своих чувств. Они невозмутимо застегиваются, выходят из сортира и лишь потом бросаются друг другу на шею.
"Думайте скорее!" — вот ключевая фраза! — размышлял он, шагая по шуршащим газетным листам (ими за полчаса успели выстелить весь коридор). — Ну, конечно — они давят, чтобы получить компромат на Толкачика. Для этого и выкопали историю с Горчаком. Стоп! Ну, конечно, и слежку для этого же организовали! Нарочно такую, чтобы сразу заметил и испугался. Тогда все понятно! А когда понятно, тогда не страшно. Неприятно, но уже не страшно…
Михаил Дмитриевич вышел из подъезда на улицу, достал "золотой" мобильник, включил, поймал в панельку солнце и пустил зайчика по окнам управления. Тут же раздался звонок.
— Аллёу! Ну, как — узнал?
— Что именно? — радостно не понял Свирельников.
— Откуда были девочки? Хотя бы номер телефона.
— Отбой! Девочки тут ни при чем.
— Это еще не известно.
— Известно. Меня спрашивали про Горчакова и про кредит!
— Так его же давно…
— Не важно. Они хотят, чтобы я заложил "Сантех-глобал".
— Ну и заложи!
— Ага! А жить потом как? Вот "жигули" за мной и катаются, чтобы я… Ну, ты понял?
— Понял. Не надо подробностей. Дай мне час — я выясню.
— Зачем? И так всё ясно.
— Ясно, да не всё.
— А что не так?
— Да есть кое-что. Не могу пока объяснить. Но я этих ребят знаю. Они бы все по-другому делали. Странно. Хотя, может, и оттуда всех "профи" погнали. Ладно, попробую узнать, что за козлы тебя пасут.
— А разве можно?
— Если ты не жадный, можно!
— Я не жадный, но экономный.
— Ладно, экономный, "трубу" надолго не отключай. А телефон этих девочек все-таки у своего Смешилкина спроси! Я внятен?
— Весёлкина.
— Бывают же фамилии! До связи!
Подойдя к КПП, Свирельников заметил то, на что не обратил внимания, когда шел к следовательнице: из специальной витринки, прикрепленной к кирпичной стене дежурки, с размытой (наверное, сильно увеличенной) фотографии на него печально смотрел молодой милиционер. Под снимком черной тушью сообщалось, что лейтенант Колосовиков Виктор Павлович погиб, выполняя служебный долг. На алюминиевой полочке, привинченной под витринкой, лежали две красные, немного подвядшие гвоздички. Вычтя из второй даты первую, Свирельников обнаружил, что погибший был даже моложе брата Федьки.
Направляясь к машине, Михаил Дмитриевич думал сразу о двух вещах. Во-первых: о том, что, очевидно, такое у них тут случается нередко, если для этого есть специальная витринка и даже полочка под цветы. А во-вторых: почему лица на некроложных снимках всегда какие-то скорбно-встревоженные, точно будущие покойники в фотографической вспышке на мгновенье прозревают свой конец? Нет, вряд ли… Скорее, огорченные родственники умершего подсознательно выбирают такие вот грустные снимки…
"Наверное, и дети у этого Колосовикова остались!" — подумал он, садясь в джип.