| | | | |
Владислав Шурыгин-старший
КУРСАНТЫ МОЕГО ОТЦА
Фронтовики все, что могли и успели сказать о войне, — сказали. Ими написаны тысячи книг военных мемуаров, художественная проза, стихи и публицистика, созданы художественные и документальные кинофильмы… Ожидать сегодня что-либо новое можно только от вдумчивых исследователей — людей, пишущих научные книги на военно-историческую тему…Но в подавляющем большинстве своем они — не участники войны и даже не современники ее. Но есть, остался еще слой людей, помнящих войну, — это те, чье детство пришлось на ее жестокие и огненные годы. Те, кому к тому же 1945 году было 13-14 лет. Дети, встретившие войну в этом возрасте, к концу войны подросли и стали солдатами, последней волной военного призыва. Многие из них лежат в братских военных могилах Польши, Венгрии, Германии, Чехословакии, на Курилах и в Манчжурии… Их младшие братья и сестры уцелели в той войне и запомнили ее на всю оставшуюся жизнь…
Мой отец был старшим политруком в штабе 32-го стрелкового корпуса, который в апреле 1941-го перебросили из Забайкалья на Запад. Да, сделано это было не зря и не "на всякий случай", но говорить о войне с Германией тогда означало "сеять панические настроения", "вредить дружбе с нашим западным соседом". Может, потому штабные командиры вызывали свои семьи к месту новой службы. Поехала к отцу и наша семья. Но началась война, которая застала нас в дороге, за Смоленском. Стрелковый корпус отца с первых дней вступил в бои, но все-таки от его штаба откомандировали среднего командира, который встретил семьи и "развернул" их в обратный путь. Нет, не в Забайкалье, а в более близкие тыловые города. Уезжали, кто в поездах, кто на автомашинах. Были семьи, которые не добрались до спокойных тыловых мест…
Только от войны мы не ушли. Фронт зловеще приближался к Тамбову. Воздушные тревоги объявляли с каждым днем все чаще. Известий от отца и всех наших "забайкальцев" не было больше двух месяцев. Учеба моя в первом классе окончилась, едва начавшись. И как раз в день, когда нам раздавали чистые тетрадки и учебники, прежде чем распустить на бессрочные каникулы, кто-то забежал в наш класс и крикнул мне: "Твой отец с фронта приехал!"
Не помня себя, несся я по улице. Вот и одноэтажный домик в самом конце улицы Советской, где нашу семью поселили у стариков Саломатиных. Их сын-летчик тоже был на фронте, и от него тоже долго не было никаких вестей…
Но в доме в тот день была общая радость: был мой отец. Высокий, худой, в военной форме, непривычно пахнувшей лекарствами. Я от порога кинулся к нему, но мать несколько сдержала мой порыв, сказав, чтобы я был осторожнее: отец прямо из госпиталя, после тяжелого ранения. Чуть позже я узнал, что ранен был отец еще в начале августа в боях под Смоленском…
В Тамбове я не помню, чтобы отец, приехав к семье после такого тяжелого ранения, хотя бы неделю отдохнул дома. Практически сразу же он снова оказался на службе. За Тамбовом ускоренно формировалась 21-я стрелковая бригада — почти 4000 бойцов и командиров. Костяк бригады составляли курсанты Тамбовских военных училищ. Возраст бойцов — 19-22 года. Подготовка — отменная. Курсанты в совершенстве владели всем стрелковым оружием, метко бросали гранаты, знали тактику современного сухопутного боя. Каждый мог немедленно стать полноценным командиром среднего звена, но суровые обстоятельства 41-го года вынуждали страну вот так расходовать свой золотой армейский фонд! Враг рвался к Москве, и миллионы людей на фронтах и в тылу, миллионы, тех, кто находился на оккупированной врагом территории, верили и надеялись, что именно под Москвой враг будет остановлен и разбит. Такую великую веру нельзя было обмануть. Потому страна напрягала все силы, стягивала к столице все поступающие из Средней Азии, Сибири и Дальнего Востока резервы, в самой Москве формировались дивизии народного ополчения…
Отец постоянно находился в своей бригаде, и лишь иногда на короткое время забегал домой. В комнате, где жила наша семья, на стене висела школьная карта страны, и на ней, на воткнутых иголочках, держалась красная нитка, обозначавшая линию фронта. Эта линия с каждым днем неумолимо продвигалась к нам и к Москве. Дед Соломатин — старый солдат, участник русско-японской и Первой мировой войны, хмуря седые кустистые брови, спросил как-то отца: " Ну, вот, Иван Иванович… Бойцы, говоришь, у тебя очень хорошие… И наверное, не только у тебя. Мой-то Володька — сталинский сокол — под Москвой воюет. А что же немец все прет и прет? Когда вы его остановите?" "Остановим, отец. Силы он большие собрал. Все страны Европы завоевал, их промышленный и людской потенциал себе в помощь обернул… Перемелем мы его силы. Сначала его остановим, а потом погоним в Германию, откуда он к нам пришел!" — "Ну, дай-то Бог!" — кивал дед. У меня к отцу был свой, мучивший меня вопрос. Как-то на улице я видел большой красноармейский отряд. Меня поразила та песня, которую пел отряд, ее слова: "Смело мы в бой пойдем за Власть Советов. И, как один, умрем в борьбе за это!"
Я спросил отца: "Почему они поют, что все они умрут? Они ведь так хорошо вооружены… Они должны победить и остаться живыми! Почему они так поют?" И отец ответил, а я запомнил его ответ: "Готовность бойцов умереть за страну и за наше дело правое — вовсе не значит, что все они в бою погибнут. Эти слова означают их решимость не жалеть себя во имя победы над врагом. Означают, что самое ценное у бойца — это не его единственная жизнь, а жизни тех, кого они идут защищать от врага!"
Конечно, это не дословно то, что сказал мне отец, но смысл был именно такой. Я понял его на всю жизнь.
…Вот уже и воздушные тревоги стали объявлять по нескольку раз на дню, и далекий вой сирены всякий раз передавал свою эстафету гулу вражеских самолетов, которые по одиночке или малыми группами бомбили железнодорожный и пешеходный мосты, другие объекты. Поэтому мы часто не спали и, собравшись в темноте, все вместе на кухне, шепотом говорили о разном — лишь бы отвлечься от этого гула. Дед Василий пояснял: "Это он пока не на нас летит… Сейчас ему перво-наперво Москву разбомбить надо…" У возвращавшихся назад самолетов гул моторов был иным — тяжелым, но уже не надсадным. "Разгрузились… — мрачно констатировал дед. "А гула-то стало меньше, замечаете? Знать, посшибали некоторых из них под Москвой! Может, Володька мой с товарищами". Сын деда Василия был летчиком-истребителем, где воевал — неизвестно, но дед твердо считал, что под Москвой.
Облетела листва в яблоневом саду. Однажды, играя там, мы с братом увидели немца. Как-то неожиданно и беззвучно проплыл над садом на небольшой высоте самолет с фашистской свастикой на хвосте. Накренился на крыло, а из кабины глядел немецкий летчик в больших очках. Об этой встрече мы весело рассказали забежавшему ненадолго домой отцу, а он не смеялся, задумался. В тот же день прислал нескольких бойцов с лопатами, те выкопали в саду щель. По всем правилам защиты. Углом. Одну половину накрыли накатом из бревен, на которые насыпали бугор земли и наторкали веток для маскировки. С тех пор по воздушной тревоге мы стали укрываться в этом убежище. Что еще помнится мне о той осени? Как я стоял возле ворот со стороны улицы, ожидая прихода матери. Она ушла в военкомат за какими-то документами на предстоявшую нам эвакуацию. Начался воздушный налет, тревожно завыла сирена, а матери все не было. От города послышался сухой резкий треск. Пулеметная стрельба. Над улицей появился немецкий самолет. Фонтанчики пыли, как строчки от швейной машинки, стремительно возникли на дороге. До калитки было всего-то несколько шагов, я прижался к воротам, не в силах сделать эти несколько шагов. По кому стрелял немецкий летчик? Вдруг по моей матери! И тут стало понятно. По середине улицы, сняв пиджак и грозя кулаком пролетевшему самолету, шел наш дед Василий. Он кричал: "Не бойтесь! Мы их в восемнадцатом году шапками сшибали!" Выбежавшая баба Вера затолкнула меня во двор, а затем привела с улицы деда Василия. Дома и мне, и деду досталось. Меня просто поругали, а деда ударили мокрым кухонным полотенцем. "Тоже герой нашелся! Какой пример ребенку подаешь!" Что-то такое говорила баба Вера. Дед сидел на скамейке, а мы с братом стаскивали с него сапоги. " И чего наклюкался? Ведь сколько не пил, а?" (А напился дед, как потом выяснилось, от горького и страшного известия — на почте ему отдали "похоронку" о гибели сына Владимира. Нет, не обманула деда Василия интуиция: его сын действительно защищал небо Москвы, и в одном из боев, когда закончились боеприпасы, таранил фашистский бомбардировщик…).
Вот чего я не помню, это прощания с отцом перед его отъездом на фронт. Его, наверное, и не было: просто отец рассчитывал, что заглянет из бригады домой, но не получилось. Был день, когда мать одна, без нас, ходила на какую-то железнодорожную станцию, где за несколько минут простилась с отцом, уезжавшим на фронт.
…Сначала их курсантская бригада была в боях в районе Кубинки или Наро-Фоминска. Именно после тех грозных дней стал известен подвиг подольских курсантов, закрывших гитлеровцам кратчайший путь к столице. Собственно, тогда каждый выигранный у врага час и день были одним сплошным подвигом. Затем бригаду перебросили севернее Москвы, в район, где скрытно сосредоточивались войска двух ударных армий Калининского фронта. Тех самых, 4-й и 5-й, которые в начале декабря вместе с другими войсками, оборонявшими Москву, перешли в контрнаступление и в течение декабря 1941-го и января 1942-го отбросили врага на 150-250 километров от столицы. Бригада, где служил мой отец, шла через леса более двадцати суток, делая по 12 километров в день. В боях ею были разбиты четыре пехотных полка противника и одна бригада СС. Она участвовала в освобождении городов Пено, Андриаполь, Торопец и десятков деревень…
В тех боях мой отец уцелел. Он погиб в 1943 году…
В первые два года войны награждали скупо и немногих. Но в его бригаде наградили большую группу бойцов и командиров. В том числе и его — орденом Красной Звезды. Не похвальбы ради скажу, что горд и счастлив я, что в свое время тоже удостоился этого ордена. И сына моего этим орденом отметили в 1993-м. Назло ельцинскому режиму!
Нам дорога наша история и подвиги наших отцов и предков. Когда сын получил свое первое офицерское звание — по две звездочки на погоны, я свозил его в Усвяты, что на Псковщине, на могилу, где похоронен его дед и мой отец. Я, тогда кадровый полковник, представил молодого лейтенанта подполковнику Шурыгину Ивану Ивановичу, что захоронен в братской могиле воинов 334 стрелкового полка 47-й ордена Ленина и Александра Невского стрелковой дивизии… А осенью прошлого года сын со своими друзьями Денисом, Алексеем и Игорем ездили в Усвяты уже одни. Положили цветы на могилу, выпили русские поминальные сто грамм, постояли, помолчали… Дорого стоит такое сыновнее молчание.
…Работая в Центральном архиве Министерства обороны над документами 21-й курсантской стрелковой бригады, я нашел знаменательное свидетельство тому, что значили осенью и зимой 41-го курсанты стрелковых бригад.
"Приказ № 079 по войскам Западного фронта. Секретно. 15 декабря 1941 г. Действующая армия.
Гвардейские части и курсантские бригады в боях с немецко-гитлеровскими войсками показали себя как лучшие части Красной Армии.
Приказываю: Военным советам армий и начальнику санитарного управления фронта. 1. Раненых и больных военнослужащих гвардейских частей и курсантских бригад со сроком лечения до 10-15 дней за пределы армии не эвакуировать, организовать им лечение в армейских госпиталях, и после выписки возвращать только в свои части. 2. Раненых и больных гвардейцев и курсантов со сроком лечения до 30-35 дней задерживать и лечить в госпиталях полевых эвакопунктов, а со сроком до 60 дней — в госпиталях фронтового эвакопункта. Остальных эвакуировать в госпитали глубокого тыла.
…Выписку гвардейцев и курсантов стрелковых бригад производить по выздоровлении в запасные полки. Командирам запасных полков обеспечить немедленную отправку их по своим частям.
Командующий войсками Запфронта генерал армии Жуков.
Начальник штаба Запфронта генерал-лейтенант Соколовский".
Вдумайтесь в слова этого сурового и гордого документа! Все, что было у страны лучшего и крепкого, бросала она в бои.
Сегодня подвиг тех, кто выстоял и победил в той Великой войне, — достояние истории страны. И — гордость сыновей и внуков.
1.0x
