| | | | |
Олег Журин
"У ПАМЯТНИКА — ЖИВАЯ ДУША!"
Савва ЯМЩИКОВ. Олег, мы с тобой ровесники. И я хочу задать вопрос, которым начинаю все свои беседы с людьми созидающими. Что ты считаешь главной движущей силой, которой руководствуешься в работе? Что наиболее важно в том деле, которое ты делаешь умелыми и чистыми руками?
Олег ЖУРИН. Я бы сказал, что без внутренней руководящей идеи вообще ничего создать нельзя. На меня огромное влияние оказал Петр Дмитриевич Барановский, с которым я познакомился в 1968 году. Тогда я впервые, встречая разных людей, понял, что работа может быть подвижничеством. Человек не просто выполняет какие-то чертежи, ведёт исследования. Нет, профессиональное дело становится образом его жизни. Он этим дышит, живет и чувствует физическую боль при уничтожении памятников. Петр Дмитриевич называл подопечные объекты своими детьми. Он столько их потерял и все-таки продолжал стоически каждый раз, всеми доступными ему способами спасать, отстаивать. Более того, стремился не только физически спасти, включить в список охраняемых и оставить на попечении чиновников. Ничего подобного. Петр Дмитриевич тут же приставлял к памятнику кого-то из своих учеников, сотрудников, или брал эту заботу на себя. И продолжал работать до тех пор, пока не спасет храм, особняк и от износа времени, и от безобразной эксплуатации. А верх счастья — когда добьется полной реставрации. Он за каждым памятником видел громадный пласт истории. Видел искалеченные человеческие судьбы, и вместе с тем возвышенные деяния, которые люди творили. При каждом большом сооружении или комплексе Барановский норовил сделать экспозицию, маленький музейчик, чтобы привлечь сочувствующих, добровольцев, придать реставрации общественный смысл. Таким образом создавался климат соучастия, близости памятника всем людям, которые так или иначе прикасались к его спасению. Подобный способ работы нельзя объяснить одним профессиональным интересом. Это подвижничество в полном смысле слова. Не дело, но деяние. Он помогал окружавшим его людям находить смысл жизни. Человек равнодушный, бездушный уходил в тень и больше не появлялся в реставрации. А тот, кто чувствовал сопричастность, кто сочувствовал усилиям Петра Дмитриевича, его мучениям, его бескорыстности, в конце концов, видел вдохновляющий пример и готов был все свои силы отдавать благородному делу. Так прежде святые люди создавали вокруг себя ареал учеников, последователей и становились центром спасительной, оживляющей силы. Это было очень важно, особенно в те времена, когда православная Церковь находилась в загоне и почти невозможно было найти духовного учителя, но когда остро ощущалась необходимость именно в светоче. Петр Дмитриевич был таким человеком. Недаром он стал легендой. Не думая о себе, мог жертвовать всем, чтобы спасти выдающееся сооружение. Потому что чувствовал душой, насколько сохранение и спасение памятников важно для истории России, для нас, для будущих поколений. Он открывал глаза и молодым, которые всегда его окружали.
С.Я. Тебе довелось вместе с ним в каких-то проектах участвовать?
О.Ж.К сожалению, познакомился я с Петром Дмитриевичем довольно поздно, но с 1969-го до 1973-го мы активно занимались реставрацией Крутицкого подворья. Под его руководством проводили исследования так называемых Приказных палат. Оказалось, что это Певческий корпус. Потом Митрополичьего дома, Воскресенской церкви, которая, в общем-то, в основе является Олевизовским произведением. В процессе этой работы сформировалась очень интересная дружная творческая группа, а ядром ее был, конечно, Петр Дмитриевич.
С.Я. Да, он умел собрать вокруг себя людей. Ничего общего с массовиком-затейником. Именно духовный центр.
О.Ж. Он очень требовательный человек, жесткий. С ним спорить было себе дороже. В то же время, если по существу споришь, отстаиваешь что-то, он уважает в тебе оппонента, даже если ты молод и задора у тебя больше, чем знаний.
С.Я. Редкое качество.
О.Ж.Он все очень хорошо понимал. Если ты заблуждаешься, но искренне, всегда оценит и подбодрит. Но человека равнодушного и этим равнодушием распространяющего вокруг серую унылость, он не принимал. Такие уходили в сторону, даже если обладали знаниями, были подготовлены профессионально.
С.Я. Олег, значит, твой первый большой проект — это Крутицы?
О.Ж. Да, там под руководством Петра Дмитриевича я выполнил отдельные объекты.
С.Я. Какие из последующих работ тебе наиболее близки, навсегда остались в памяти?
О.Ж.Знаешь, Савва, у Петра Дмитриевича я научился к памятникам относиться как к детям. В большой хорошей семье они разные по таланту, по возрасту, по силе, по красоте, но все равно это дети, к которым относятся с тёплым чувством и желанием растить их. Поэтому, какой бы ни доставался памятник архитектуры, относился я к нему со вниманием и уважением. И тогда он раскрывал свои тайны.
Всегда находилась уйма препятствий. Прежде всего связанных с проживанием в памятнике учреждений или людей. Препятствия чинили все организации, даже творческие союзы, которые занимали памятник архитектуры. Они тут же из коллег превращались в соперников. Например, в церкви Троицы в Листах размещалось 17 скульптурных мастерских, и выселить их оттуда было чрезвычайно трудно, хотя все понимали, что памятник выдающийся. Кстати говоря, терпеливо перемалывать всю эту чиновничью волокиту, которая мешает жить, я научился у Петра Дмитриевича. Усилия, которые затрачиваешь на выселение, на всякие ходатайства, заявления, просьбы, отнимают четыре пятых времени и усилий.
С.Я. Так и в нашей реставрации станковой живописи.
О.Ж.На все остальное времени очень мало остаётся. И когда, наконец, заключается договор и начинается работа, тебе ставят такие временные рамки, в которых раскрыть по-настоящему памятник очень тяжело. Потом начинается борьба с подрядчиком и со строителями, их прежде всего занимает, как всучить плохой материал и выдать его за хороший. Как сделать работу наспех и выдать ее за настоящую реставрацию. Как сделать побыстрее, закрыть в хорошую процентовку. Только в последнюю очередь интересует их результат. У архитектора болью наполняется сердце, поскольку он один. Заказчику это нужно чисто формально, подрядчику — для денег, Управлению охраны памятников — для галочки. А архитектору-реставратору нужно, потому что он чувствует себя родственником этому сооружению, которое защищает изо всех сил. Сначала защищал от физических невзгод, потом от людей равнодушных. А вот поговорить с памятником по душам времени в обрез остается. Точно так же было у Петра Дмитриевича, и это его всегда страшно удручало.
С.Я. Олег, ты сказал о церкви Троицы в Листах, а я, живя поблизости, часто проезжая мимо этой красавицы, всегда боялся, что уберут ее, снесут. У меня в этом районе два памятника, перед которыми всегда снимаю шапку. Это Троица в Листах и храм равноапостольного князя Владимира в Старых садах. Ведь результата нашей работы, как у настоящего спортсмена пота, никогда не увидишь. Моего друга, легендарного хоккеиста Славу Старшинова, я наблюдал после игры. Тело страшно травмированное, но когда играет, то есть творит — он в полете. Так же и трудности настоящего реставратора людям обычно неизвестны, а виден результат. Думаю, не я один кланяюсь мысленно тем людям, которые спасли Троицу в Листах. Ведь на нее, так же, как на арбатскую церковь Симеона Столпника, Гришин посягал: мол, надо кресты убрать, а, в конце концов, и вообще сломать.
Олег, я понимаю, дети все любимы, иногда даже более дорог тот, у которого что-то в жизни не получается. Ты выделяешь какие-то памятники? Что еще, кроме Троицы в Листах, осталось в душе?
О.Ж. Вспоминается такой тяжелый эпизод. Петр Дмитриевич еще, слава Богу, был жив, и мы с ним начинали отстаивать от сноса два очень ценных памятника архитектуры в Кожевниках: палаты одностолпные XVII века (Кожевники, 19), и палаты двустолпные примерно середины XVIII века (Кожевники, 21). Оба попадали под снос из-за строительства центральной насосной канализационной станции, которую с Крутицкой набережной почему-то решили перебросить на другую сторону реки. Был, наверное, резон: объем увеличивался... Во всяком случае, мы с Петром Дмитриевичем, наверное, года два или три пробивали все преграды в ГлавАПУ, в Моссовете и других инстанциях, лишь бы сохранить эти две точки. Оттуда выселялись жители и какое-то учреждение. Одновременно мы начали исследовать, фотографировать палаты. Художник Карл Карлович Лапяло был "тенью" Петра Дмитриевича. Он ходил за Барановским — зарисовывал, делал красивые, подчас фантазийные реконструкции, которые очень здорово действовали на чиновников. Приносишь в очередной кабинет такой рисунок: "Понимаете, что вы сносите?!" Если у Петра Дмитриевича в 30-е годы не всё выходило, уж больно гнусное время было, то в 60-е годы эти картинки действовали. Мы пробивались и через Посохина, и через Макаревича, и через Нестерова, всю эту команду главного архитектора Москвы. С Петром Дмитриевичем они вынуждены были считаться. У него и друзья были очень весомые, например, академик Петрянов-Соколов. Петр Дмитриевич брал его под ручку и говорил: "Игорь Васильевич, нужно помочь этому делу. Мы с вами в понедельник пойдем". Игорь Васильевич с большой бородой раздвоенной, как у Курчатова, со Звездой Героя Соцтруда. ГлавАпу, да и не только оно, вынуждены были принять вне очереди: Петрянов-Соколов пришел! Когда мы врывались в очередной кабинет, там уже Петр Дмитриевич отодвигал всех и говорил до тех пор, пока не выбивал из чиновника нужной бумаги — протокола совещания, или постановления важного. Без бумаги не уходил.
С.Я. Тяжело. Но как говорят про теперешнюю эпоху — бывали хуже времена, но не было подлей. Когда мы с тобой сейчас сошлись в работе, ты принес мне два проекта. Один — восстановление старообрядческого храма в Лефортове. За него я, в общем, спокоен, тем более, что сейчас наше старообрядческое церковоначалие все-таки пользуется авторитетом, и спортивную организацию, в конце концов из храма уберут. Второй проект — воссоздание храма Николы Стрелецкого. Почему он так запал мне в душу и сердце? В Москве были такие храмы, без которых сама суть нашего города неполна. Прежде всего это первый стрелецкий храм.
О.Ж. Храм гвардейского Стременного стрелецкого полка, полка при государевом стремени.
С.Я. Храм, стоящий рядом с Кремлем, напротив Боровицких ворот, неподалеку от храма Христа Спасителя. И тогда сил Барановского и Петрянова-Соколова было достаточно, чтобы самого Посохина поставить на место. А сейчас полная разнузданность. Понятно, что все эти Горбачевы, Ельцины и команда нашу страну поставили перед пропастью. Но деятели культуры? Борджиа и Медичи не были образцами человеческих добродетелей, но посмотрите, кому они содействовали? Микеланджело, Донателло, Пьеро делла Франческе, Рафаэлю, Тициану, Леонардо. А тут вкладывают только в Шилова. Русское изобразительное искусство настолько богатое, настолько великое. Я уж не говорю о литературе, о музыке. А в самом центре Москвы почему-то должна быть галерея лишь одного художника. В мире нет ни одного специально построенного музея художника, это я говорю со всей ответственностью. Ни Леонардо да Винчи, ни Тициана, ни Микеланджело. Музеи только в мастерских умерших художников. Вот была у Родена великолепная мастерская — пожалуйста, там теперь музей. И музей Пикассо тоже открыли в мастерской художника. Однажды в Тоскане, где-то около Ареццо мой друг итальянец показал на какой-то домик: "Здесь Микеланджело жил". Спрашиваю: "Теперь музей?" — "Зачем? У него музеи по всей Италии, по всему миру". Или, скажем, сохранился дом Пьеро делла Франчески в Сансеполькро, и там сделали музей, но никогда не строили специально. А у нас музей Шилова, который все расширяется и расширяется. Уже и Музей изобразительных искусств отодвигается на задний план. И самое главное, ведь из-за этого нет возможности реконструировать храм Николы Стрелецкого. Но я верю, что, если суждено России существовать, то по проекту, который ты сделал, церковь будет поставлена. Сейчас обходятся часовней, насколько я понимаю. Но хватит уже часовен. Они делались по случаю, а отнюдь не по поводу разрушения памятника. А буквально в 100 метрах от галереи — дом, в котором жил великий Серов. Я помню, как лет 15 назад, когда началась перестройка, мы на коленях умоляли сделать мемориальный музей в доме, где жил и умер Валентин Александрович. В домике обретались его наследники, хранился вариант "Похищения Европы", другие работы. И надо-то было вложить тысяч 10 долларов. Ничего не получилось. Вот здесь мы переходим к болезненной проблеме. У меня своя позиция по поводу приватизации памятников. Я считаю, что ответственным за неё должно быть государство. Матвиенко в бытность полпредом поставила вопрос так: выбирайте — или памятник разрушится, или мы его отдадим Абрамовичу. В данном случае я выбираю первое. Потому что Абрамович его разрушит быстрее, естественное старение все-таки медленнее происходит, и за это время что-то может измениться к лучшему. Почему не ставят вопрос иначе: отобрать у Абрамовичей все ими украденное, и на эти деньги, выплатив зарплату врачам и учителям, государство восстановит памятники? Ведь никто из олигархов не возьмет разрушающийся памятник и вкладывать в него не станет. Возьмут готовенькое. Сейчас модно требовать "свободу Ходорковскому". Я не устаю повторять: в его миллиардах пусть разбираются финансовые органы. Но как шустрый комсомолец Ходорковский, никого не спросив, а может, кому-то вложив в лапу, присвоил в Колпачном переулке бывшее здание МГК комсомола? Между прочим, особняк стиля модерн начала прошлого века, и стоит недешево — а он и рубля не потратил на него. Я хожу по своим переулкам, вокруг Маросейки, Покровки и вижу эти особняки. Не подойдешь, не подъедешь, собаки лают, охрана.
Я против приватизации памятников. Но, Олег, главную роль в этом деле играют государственные органы и люди, от которых зависит судьба памятников. Потому что они иногда бегут, словно телега впереди лошади. Кто разрешил приватизировать Церетели Манежную площадь и Александровский сад? Разве подумали о том, можно ли рядом с могилой Неизвестного солдата "зверинец" ставить? Одна у нас главная могила Неизвестного солдата. Остальные — скромные звездочки серебряные, разбросанные по России. Я перед ними тоже останавливаюсь и склоняю голову, но получается, можно наплевать на самое святое. А сколько разрешений подписали ответственные за охрану памятников! Им не жалко — пусть берут! Как в пословице, которую очень любит Солженицын: увяз коготок, и всей птице пропасть. Мне очень хотелось бы, Олег, чтобы ты высказал свое отношение к этому произволу.
О.Ж.Вообще это идет по всей России, но в Москве приобрело самые неприглядные и масштабные формы. Меня больше всего возмущает то, что из столицы Русского государства сделали Рио-де-Жанейро.
С.Я. Скорее Гонконг, в Рио-де-Жанейро еще и своя классика сохранилась.
О.Ж. Да, совершенно не свойственные ей функции и формы внесли в нашу столицу, а они стали главными и определяющими.
С.Я. У них и названия соответствующие. Строят громаду, и это, видите ли, "дом-патриарх".
О.Ж. Вот-вот. Своего рода глумление. Во многих европейских столицах есть площади, улицы, где проходят праздничные шоу, представления, но никто архитектуру не уродует. Не ставят на площадях и улицах потешные безобразные фигуры, как это сделано в Москве на Манежной. Решили в одну кастрюлю свалить все: тут и могила Неизвестного солдата, и памятник Георгию Жукову, и тут же паноптикум звериный.
С.Я. Здесь же и сам Манеж, который помешал, и "сгорел".
О.Ж. Совершенно верно. Манеж — памятник победе в 1812 году, и прекрасный, старейший в России университет. Наконец, здесь же Кремль.
С.Я. Кстати, рядом и XX век — неплохой дом архитектора Жолтовского.
О.Ж.Устроили шоу базарное, ярмарку. Одним движением опустили планку столичности. О чем думает московское правительство, когда роет яму и себе и всем москвичам? Какая же, к шутам, Москва столица? Петербург в этом случае явно перевешивает. Там хоть сохранился полностью исторический центр, сберегли масштабность, величие некое. А какое величие сейчас в Москве? На одном Кремле все держится.
С.Я. Олег, я, кстати, считаю, что разрушительная акция на Манежной не менее страшна, чем чечулинское варварство, когда "Россию" строили, церкви Зарядья сносили, потому что Чечулину было чем оправдываться: атеистический тоталитарный режим. А сейчас все эти церетели со свечками в церковь ходят.
О.Ж. Лицемерие полнейшее, фарисейство. Оно больше всего бесит. Ты прав, Савва. Конечно, ответственны за происходящие безобразия в большей степени именно те чиновники, которые их допускают. Ответственны и профессионалы-архитекторы, находящиеся у руля этой политики в Москве. Ведь самые главные вредители и враги истинно русской архитектуры — коллеги мои, архитекторы. Они или сознательно ее рушат, или по невежеству. И то и другое порождает враждебное отношение к делу. Так же, как, скажем, сознательные враги медицины — плохие врачи, а сознательные враги религии — лицемерные священники. Иногда в приватных беседах архитекторы, которые занимаются новым строительством, созданием этих монстров, подсмотренных в иностранных журналах и перенесённых на московскую почву, говорят: "Да что мы сделаем? Мы под Лужковым". А кто вас заставлял "ложиться" под Лужкова? Если вы сами это с удовольствием делаете, значит, вы и виноваты. Значит, вам выгодно — самоутвердиться можно, да еще получить "бабки" немалые. Потом такой едет на Соловки или в Кижи, делает набросочки, акварельки. Привозит, показывает: "Вот видишь, как я ценю архитектуру древнюю". Это же лицемерие. Человек такой полностью лишен морали.
С.Я. Эти люди, Олег, путают верноподданность с лизоблюдством. Я сейчас перечитывал изданное полностью письмо Жуковского после смерти Пушкина его отцу, Сергею Львовичу. Преданность поэта императору налицо. И послужил бы еще, и верный его, императора, слуга. Но когда дело доходило до профессиональных моментов, до поправок в "Борисе Годунове", до эпиграмм на ворье, тут Александр Сергеевич советовался только с Господом Богом и со своей совестью. Вот это настоящий верноподданный. Вообще я считаю, что все плохое в советской эпохе поддерживали глашатаи культуры, которые "пели" во имя своего благополучия. И за беды страны они не менее ответственны, чем Ягоды и Ежовы. Сейчас то же самое. С тоталитарным режимом как бы покончили, но они продолжают его в уже более подходящих для себя условиях. В условиях так называемой демократии, когда тебя не накажут.
Только и слышишь: "Олигархи, олигархи — все беды от них". Мы начали беседу с моего преклонения перед псковской архитектурной школой реставрации послевоенного времени. А сейчас кто "сдает" Псков? Олег, ты только представь — заливают бетоном все площади вокруг Кремля для нового строительства, археологические слои погибают. Кто виновен? Управление культуры, реставрационные участки, "Псковреконструкция". Олигархи — они ведь послушаются, если им твердо скажут: "Нет". Но эти "защитники культуры" всё подписывают. Когда был " круглый стол" по Пскову в Обществе охраны памятников, член Президиума Уранов сказал: "Вы же не согласовали с нами ни одного проекта". А ведь это обязательно. Раньше, если ты не согласовал проект в Обществе охраны памятников и Минкульте, тебя могли и в тюрьму посадить. Сейчас же все дозволено.
Олег, я знаю, что ты только что приехал с празднования 250-летия заступника земли Русской преподобного Серафима Саровского. И принимаешь участие в работах по созданию мемориала в Курске. Расскажи немного, что делается сейчас в Курске?
О.Ж. Откровенно говоря, сложно рассказывать, поскольку мое участие в этом деле не очень велико. Но опять-таки об олигархах. Есть православные хорошие люди, которые на свои деньги, по своей инициативе предложили отметить то место, где произошло великое чудо — малый отрок Серафим упал со строящейся высокой колокольни и остался жив и невредим, поскольку он был избранником Божиим. И это место решили отметить мемориалом. Я сейчас занимаюсь проектированием, а меценат Вячеслав Киселев субсидирует его выполнение.
С.Я. Молодец! И поскольку ты с трудом выкроил время для нашей беседы, сроки не очень дальние?
О.Ж.Сроки кратчайшие, но в том-то и дело, что порадеть в этих экстремальных условиях гораздо большего стоит, чем вальяжно работать себе в удовольствие.
С.Я. Есть такие меценаты. Я считаю, что Шалва Петрович Бреус, с которым мы работаем, — один из них. Его ведь и Нижний Новгород интересует. Казалось бы, что ему? Занимайся себе бумажной промышленностью. Но помнишь, как мы поехали в Батуми с ним в первый раз? На меня, например, и на тебя, знаю, самое большое впечатление произвел приют, построенный им вместе с епископом Дмитрием. В нищем, потрясаемом "розовыми" революциями Батуми возвести приют для детей, которых нечем кормить, которых продавали в Турцию! Там нашли кров больше 400 ребят. И родильное отделение уже есть. Всё сделано на высочайшем мировом уровне, и притом без всякой показухи. У нас же, если богач дал на храм, то он считает, что вправе чуть ли не казино там открывать.
Меня знаешь, еще чем поразил Шалва Петрович? Он говорит: "Сейчас надо обязательно упокоить всех незахороненных воинов". Вот в таких меценатов я верю. При них не будет ни изуродованных Манежных площадей, ни чудовищных истуканов из мрамора и бронзы. А что, разве не самоприватизация произошла при установке памятника Петру? Приватизировали стрелку, одно из самых уникальных мест Москвы. С кем посоветовались? Кто-нибудь посмотрел с Воробьевых гор, что этот истукан и Кремль закроет, и храм Христа Спасителя? Новшества и перемены вообще допустимы. Например, мостик пешеходный, который перекинули к храму Христа Спасителя с Берсеневки, просто замечательный. А Петр — чудовище. И пусть не говорят, что привыкнем к нему, как парижане привыкли к Эйфелевой башне. Эйфелеву башню поставили так, что она не закрывает ни Елисейские поля, ни площадь Согласия. И потом это утилитарный памятник, он нужен был тогда.
Олег, хочется закончить нашу беседу на оптимистической ноте. Потому что таких людей, как Бреус, становится, все больше и больше. Я сужу по провинции, где меценаты вкладывают именно в то дело, которому мы служим. И наша задача, я думаю, всячески им помогать. Извини, Олег, что оторвал тебя от работы в Курске. Спасибо большое за беседу!
1.0x
