| | | | |
ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ
Коты мне чем-то напоминают думских заседателей. Может, пронзительным требовательным голосом и глупой самоуверенностью, что без них мир рухнет; а может, своей закрытостью и отчужденностью, хотя порой и вовсе мышей не ловят. Если захочет, "Котофей Иванович", то и о ноги, мурлыкая, потрется, и на коленях полежит, растекшись, и споет медовую песенку. Но ведь не признает за хозяина, и вот так, угревшись, если что не по уму покажется спросонья, может огрызнуться, скотина такая, да и за руку цапнуть своего кормильца: ведь это он — царь вселенной, а все прочие лишь у него на посылках…
Вот у меня был подобный помоечный кот серого окраса, ретивый боец и деревенский повеса, уши от сражений вялыми лоскутками, морда с котел, глаза круглые, тело в шрамах и рубцах, отчего гладить было как-то неприятно. Но всё живое в округе от него трепетало, и даже дворовые псы обходили стороною, ибо он никогда не убегал, не праздновал труса и первый лез в драку. Любил и по чужим подворьям шататься, умять, если что плохо лежит: сливки с молока, шматок сальца, куриную ляжку. У соседки, вот, чугунок каши съел в печи: заслон приотодвинул, сковороду головою приподнял и удобно пристроился к горшку, а тут и приведись хозяйка на обед… Короче говоря, — вор, ворина. Особенно любил щи мясные с капустой; вот нальешь ему крутяка, чтобы ложка стояла — устроится возле плошки и давай загребать лапою, как ложкой; ну, мужик, уработавшийся на пахоте, да и только. Порой сидишь у окна — глянь, а посреди дороги коты свалку устроили, и дама сердца, гибкая беленькая кошечка, похожая на горностая, сидит на суку ветлы, уставив вниз умильную рожицу, и выбирает себе "дурака по сердцу". Пыль столбом в небо, и в яром горячем песке возятся мужики, не щадя шкуры и здоровья. И мой Гошка тут, конечно, заводилою. Наблюдая за схваткой, я однажды понял, откуда взялась на свете борьба; да от них же, котов, переняли люди боевые приемы: тут тебе и перекиды через себя, и подсечки, и удушающие заломы, и болевые захваты, броски через бедро и через плечо, мельницы. Школа борьбы, да и только. Долго, с час поди, шла колготня, пока-то пыл наконец угас, выбились соперники из сил, и определился сильнейший; соседский кот, часто оглядываясь назад, хромуляет на свою усадьбу, мой же повеса, утерев с рыла кровь, запрыгнул на ветлу и ловко прислонился к барышне: пудрит наивной бабе мозги, дескать, навечно с тобою, а та, дура, и рада…
Однажды в полночь вышел на улицу и оторопел: на ступеньке крыльца лежит огромный кроль с длинным кровоточащим зарезом на шее, будто секанули несчастного ножом, а мой котяра сладко мяукает; де, хозяин, встречай охотника с добычей… Я сразу смекнул, откуда нам приварок. У соседа есть крольчатня, а коли мужик любит заложить за воротник, то и сарайка у него вся в дырьях, дверцы хлябают, и только ленивый не полезет в загон, где столько живого, парного, нежного мяса. Я поддал Гошке ногою, захватил "трофей", стучу в окно соседской веранды. Голос мой тревожно срывается в ночи, мне ужасно неловко, что мой котяра своровал на чужой усадьбе, и тень дурного поступка невольно ложится на меня. Я же отвечаю за всех, кто живет в моем деревенском доме. Кричу в темное окно: "Вася, мой кот у тебя кроля зарезал!" Мужик тут же появляется на заулке, у него костлявое истомленное от вина тело и впалая грудь. Он спросонья тупо, с недоумением глядит на несчастную жертву, лежащую у его ног. "Я твоего кота застрелю, — бормочет сипло, — …Как ты хочешь, Владимир… Прости, но я его убью. Он же у меня всю скотину передушит". "Убей, Вася, убей, твоя власть", — смиренно согласился я, чувствуя себя последним предателем, и ушел в дом. Лег в кровать и не успел толком заснуть, как услышал выстрел. "Эх, дурак ты, дурак!" — жалостно подумал о Гошке, мысленно распрощавшись со своим разбойником.
Утром, пока все спали в доме, поплелся к соседям, чтобы подобрать Гошку и закопать. Гляжу, у моего крыльца лежат в рядок четыре мыши с отьеденными головами, а покойник мой храпит у вереи, обнявши столб лапами. Ну и ловок же, злодей! А в соседях крик на всю деревню — мать на Ваську вопит: "Бедило косоротый! Ты же бабкиного кота застрелил!" Я, конечно, через улицу туда. Столетняя баба Прося стучит клюшкою, норовит внука стегануть, тот смущенно обходит старуху стороною, но с другого боку приступает мать: "Налил глазищи-то, синепупый!" У Васяки похмельная блудная улыбка на губах, будто приклеенная. Увидал меня, бормочет: "Всё кот твой, Владимир, виноват. Гляжу, крадется по крыше сарайки, зараза. В темени разве разберешь, чей?.. У меня, что, бинокли в глазах?" — это уже бабке Просе. — "Нечего котов распускать. Кот должен дом охранять, быть на часах… Ну что, Владимир, тащи своего сюда, сейчас вздернем на суку". — Вася, может не надо?.. "Почему не надо? Надо, Владимир, иначе тебе денег не хватит платить по долгам".
Я обмотал сонного Гошку веревкой по животу и, как собачонку, поволок к соседу. Кот упирался, не шел. Я попросил с надеждою: "Василий, может накажем для начала? Он умный. Настегаем, и он поймет…" — Он-то умный, да я-то дурак, — мужик вздохнул. — Ну давай, учи, что ли.
Кролик валялся у колодца, по кровяному зарезу уже ползали сонные синие мухи. Я закинул Гошку на кроля и начал стегать ремнем. Кот не заверещал, не попросил пощады, не кинулся с жертвы под баню, но, яростно рыча, стал терзать животинку, не обращая внимания на лупцовку. Василий считал удары, светлея лицом. Сказал: "Ну хватит, убьешь ведь… Может научился чему, злодей. Но учти, чтоб в последний раз, Владимир".
У меня отлегло от сердца. Я принес бутылку беленькой, мы выпили мировую. Солнце уже выстало высоконько, деревянная лавка нагрелась, и Гошка, растянувшись рядом, скоро захрапел, как мужик. Василий, опрокинув пару стопок, отмяк нутром, ласково гладил коту загривок, теребил рваные лоскутки ушей и нахваливал разбойника: "Охотник… Таких котов ещё поискать. Мы его вместо собаки будем брать в лес".
…Через два дня сосед пришел ко мне с просьбой. Клетки были сколочены кой-как, дверцы едва держались на кожаных петлях, и ночью зверьё разбежалось по деревне, затаилось по задворкам. Впереди зима, голодовка, и кролики опустошат сады хуже пожара.
"Владимир, напускай кота, — попросил Василий, пряча взгляд. — Но уговор такой… Тебе мясо, мне шкуры". Я согласился, недоверчиво ухмыляясь. Как-то глянул в окно и глазам своим не верю: через дорогу, упираясь, мой Гошка тащит волоком здоровенного кролика. Передохнул, набрался сил, вскинулся вместе с добычей на оградку и кулем свалился в траву. Я вышел из дому. Кролик лежал на ступеньке крыльца, а мой кормилец медоточиво мяукал; де, хозяин, принимай трофей. Я спустил со зверя шкуру, разделал мясо на полти, черева достались охотнику.
…Но на этом промысел и закончился, потому что через два дня мы съехали из деревни в город, где мой Гошка вскоре и погиб в схватке с московскими безжалостными псами.
Владимир Личутин
1.0x
