АПОСТРОФ

| | | | |
АПОСТРОФ
Всеволод Емелин. "Стихотворения".— М.: Ультра-Культура, 2003.
Емелин — исламист, Емелин — антисемит и Емелин — талант. Парадоксальное существо этот ваш Всеволод Емелин — так характеризуют его все, с кем мне доводилось о нем беседовать. Действительно, странный русский поэт начала нового тысячелетия. До того, как мне попались на глаза стихи Емелина, меня удивило такое редкое для поэта сочетание инициалов — простое и терпкое, Такими жизнь зачастую награждает слесарей-сантехников. А тут нет, тут поэт, хотя стихи его написаны преимущественно от имени довольно нетипичных для современного общества субъектов. Сплошные скинхеды, студенты- неудачники-террористы, коммунисты, философы-алкоголики, Ле Пен, солдаты-олигофрены, Пушкин, спорящий ночами с Макашовым о спасении Руси, Хорст Вессель, наподобие Стеньки Разина кидающий свою возлюбленную Лили Марлен в ловчие воды реки и т.д.
Сижу я, пишу эту так называемую рецензию, а НТВ показывает героев Емелина в "Намеднях", живых героев — маргиналов, упившихся в подвалах ради великой цели, ведомой лишь им.
Алексей Пичугин
ИЗ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЙ ПОЭМЫ
Заметает метелью
Пустыри и столбы,
Наступает похмелье
От вчерашней гульбы,
Заметает равнины,
Заметает гробы,
Заметает руины
Моей горькой судьбы.
Жил парнишка фабричный
С затаенной тоской,
Хоть и в школе отличник,
Всё равно в доску свой.
Рос не в доме с охраной
На престижной Тверской,
На рабочей окраине
Под гудок заводской.
Под свисток паровоза,
Меж обшарпанных стен
Обонял я не розы,
А пары ГСМ.
И в кустах у калитки
Тешил сердце моё
Не изысканный Шнитке,
А ансамбль соловьёв.
В светлой роще весенней
Пил берёзовый сок,
Как Серёжа Есенин
Или Коля Рубцов.
В детстве был пионером,
Выпивал иногда.
Мог бы стать инженером,
Да случилась беда.
А попались парнишке,
Став дорогою в ад,
Неприметные книжки
Тамиздат, самиздат.
В них на серой бумаге
Мне прочесть довелось
Про тюрьму и про лагерь,
Про еврейский вопрос,
Про поэтов на нарах,
Про убийство царя,
И об крымских татарах,
Что страдают зазря.
Стал я горд и бесстрашен,
И пошёл я на бой
За их, вашу и нашу
За свободу горой.
Материл без оглядки
Я ЦК, КГБ.
Мать-старушка украдкой
Хоронилась в избе.
Приколол на жилетку
Я трёхцветный флажок,
Слёзы лила соседка
В оренбургский платок.
Делал в тёмном подвале
Ксерокопии я,
А вокруг засновали
Сразу псевдодрузья.
Зазывали в квартиры
Посидеть, поболтать,
Так меня окрутила
Диссидентская рать.
В тех квартирах был, братцы,
Удивительный вид:
То висит инсталляция,
То перформанс стоит.
Пили тоже немало,
И из собственных рук
Мне вино подливала
Кандидатша наук.
Подливали мне виски,
Ну, такая херня!
И взасос сионистки
Целовали меня.
Я простых был профессий,
Знал пилу да топор.
А здесь кто-то профессор,
Кто-то член, кто-то корр.
Я сидел там уродом,
Не поняв ни шиша,
Человек из народа,
Как лесковский Левша.
Их слова вспоминая,
Перепутать боюсь,
Ах, святая-сякая,
Прикровенная Русь.
Не положишь им палец
В несмолкающий рот:
Ах, какой же страдалец,
Иудейский народ.
И с иконы Распятый
Видел полон тоски,
Как народ до заката
Всё чесал языки…
Так на этих, на кухнях
Я б глядишь и прожил,
Только взял да и рухнул
Тот "кровавый" режим.
Все, с кем был я повязан
В этой трудной борьбе,
Вдруг уехали разом
В США, в ФРГ.
Средь свободной Россеи
Я стою на снегу,
Никого не имею,
Ничего не моу.
Весь седой, малахольный,
Гложет алкоголизм,
И мучительно больно
За неспетую жизнь…
Но одно только греет —
Есть в Москве уголок,
Где, тягая гантели,
Подрастает сынок.
Вид его даже страшен,
Череп гладко побрит.
Он ещё за папашу
Кой-кому отомстит.
Всеволод Емелин