| | | | |
№19(546)
05-05-2004
ОГНИ ОКРАИНЫ
Люди Москвы истерты в тесном многолетнем сожительстве, схожи, как супружеские пары, как хозяин и его собака или кильки в банке.
Милиционеры, сыщики с успехом пользуются в своем деле этим свойством москвичей. Мгновенно определяют в толпе чужака — пускай он одет как все, и физиономия усредненная. Но он пахнет провинцией, источает некий свет дальних городов и сел, свет жизни — одни говорят — настоящей, народной, другие — обывательской, провинциальной.
Для одних провинция — спасительница, для других — тормоз, отстой. В зависимости от чего они называют себя почвенниками или западниками, патриотами или глобалистами.
Однако будь москвич самым что ни есть народолюбцем, все равно у него с окраинными людьми особые счеты и напряжения. А окажись он в разлюбезной глубинке, там в нем тоже сразу определят чужака.
Одного палкой не выгонишь в Москву, другой рвется сюда с юности, стремительно и желанно изживает в себе родную деревню, перестает видеть себя в интерьере провинции. По возвращении из столицы провинция кажется ему нелепой, убогой. И у него в сердце стучит, как у трех сестер: "В Москву! В Москву!".
И сколько же сейчас таких нетерпеливых сестер — молодых девчонок, живут по углам столичной окраины, все торговки, лоточницы, киоскерши в Москве — провинциалки первой пробы. Сколько дерзновенности и мужества в этих молодых душах, нашедших покой в долгом, без выходных, стоянии за прилавком, в кафешном сидении заполночь, в коротком неустроенном сне.
Эти девчонки, их мордашки у всех нас перед глазами, на каждом углу, в каждой забегаловке. Только не поленись голову поднять от сдачи, от кассового аппарата, от ценников, от витрин. Таких девчонок в Москве миллион.
Другой миллион — мужского пола. В отличие от женского, они живут в Москве скрытно. Они каменщики, бетонщики, арматурщики, сварщики — копошатся в глубоких котлованах за оградами неисчислимых московских строек. Тут же рядом в вагончиках и бытуют.
Приезжают артелями — из Рязани, Перми, Ярославля, Нижнего, живут коммуной, взводом — с дежурствами по кухне и дневальными. Закупают продукты по списку на дешевых ярмарках — баулами, у тех же провинциалок отовариваются. Очень грубо, по-деревенски, шутят с ними и находят отклик.
Несмотря на резкое звучание своих первобытных голосов, допотопных акцентов, привносят в Москву атмосферу провинциальной жизни, почти буддийское спокойствие и тишину. Тембры в горле — доисторические. Диалекты режут ухо. Что-то даже пещерное чувствуется в вологодском оканье , в ставропольском хэканье в сравнении с филигранной отделкой столичного говора. Но — милое, трогательное.
Матерому москвичу бывает невыносимо их окружение. Интеллигентные тетеньки морщатся, им больно и страшно в окружении варваров. Перед ними пасуют даже горластые столичные водилы. Московский уличный жаргон ни одного общего словечка не имеет с их языком. А для меня — удовольствие потереться среди них. Будто в далеких краях побываешь. Или струю свежего воздуха вдохнешь.
Ведь лимитчик-то теперь постарел. Самому молодому советскому лимитчику, этому предтече современных отходников, уже сорок. Он уже часть московской толпы, его милиционеры в метро уже не останавливают. Колбасники, те, что в колбасных поездах и автобусах ездили в Москву за колбасой и жутко ссорились с коренными москвичами в очередях, вообще ушли в историю. Как до них — мешочники, презренные "деревня" и "колхоз".
Миллионы нового провинциального люда половодьем залили стерильную Москву, замутили, как бывает всякой весной. Но муть оседает и является новая, пахнущая сиренью, Москва.
Дивными, неведомыми одиночными цветами распускаются в столице семьи состоятельных провинциалов, сходу покупающих квартиры в новостройках. Образуют целые клумбы-микрорайоны.
Букеты молодых интеллектуалов из губернских городов приживаются на столичной почве: знаю фирму, где все ведущие сотрудники из Таганрога, с одного факультета тамошнего института. И у них через год — по квартире, пусть и в многолетний кабальный кредит.
И все вместе они — эмигранты. Правда, со знанием языка. Но в остальном — абсолютно те же эмигранты, что переплывали через океан в Новый Свет. Вся жизнь с нуля и бесконечный риск.
Большинство из них выдержат. Уже выдержали.
С первой волны эмиграции, с начала девяностых, прошло десять лет. И теперь представителей этой первой волны московская милиция уже не останавливает для проверки личности. И личностью и натурой они уже москвичи. Уже в тягость им гости — бедные родственники из провинции. Наскучило покровительство. В них уже снобизм прорезается и кичливость, пока еще противные для них самих, помнящих себя простодушными и восторженными. Но — прорезается, как зубы у младенца — неудержимо.
Крест на них возлагается — быть москвичами. До следующей российской смуты. До следующей весны.
Александр Лысков
1.0x
