Авторский блог Александр Проханов 03:00 3 декабря 2001

«ДУХ ДЫШИТ, ГДЕ ХОЩЕТ...»

Author: Александр Проханов
«ДУХ ДЫШИТ, ГДЕ ХОЩЕТ...»
49(418)
Date: 04-12-2001
Московские, в липком асфальте, дворы среди каменных стылых теснин, на которых в утренней мгле зажигаются первые мутные окна. Неопрятные, в коросте и слизи, мусорные баки, неуклюже и грязно поставленные среди рассыпанных бумаг и разбитых бутылок. Жильцы, заслоняясь от промозглого ветра, проходят мимо помойки. Брезгливо швыряют свернутый кулек, опрокидывают мусорное ведро, выпугивают из железного короба злобную кошку или трусливую безобразную крысу. Торопятся обратно в тепло, в квартиру, отмывая руки душистым пенистым мылом. К помойке, едва различимые в сумерках, проскальзывают странные существа, то ли женщины, то ли мужчины. С бородами из-под бабьих платков. В мужицких бутсах из-под мятых юбок. Наклоняются над мусорными контейнерами, роются. Вытягивают какую-то ветошь, складывают в сумки винные и пивные бутылки. Выискивают старую обувь, изношенную одежду, поломанный абажур, испорченный электрический чайник. Поодаль, светя голодными зелеными глазами, смотрят на них бездомные кошки. С грохотом, крутя оранжевой вспышкой, озаряя двор слепящими фарами, вкатывает во двор мусороуборочная машина, уродливая, горбатая. Здоровенные мужики в рукавицах двигают лязгающие бачки, цепляют к погрузочному устройству. Машина подымает мусорный бак, опрокидывает в черный раскрытый зев его содержимое. Дым, грохот, крики. Липкие потеки. Хромированный блеск пневматики. Машина набивает стальное брюхо отходами человеческой жизни. Чавкает, жует, замыкает их в металлическом кожухе. Светя фарами, разбрасывая рыжие вспышки, покидает двор. Пропадает в туманных мерцаниях проснувшегося огромного города.
Город проживает свои очередные, отпущенные Богом сутки. В чешуйчатом блеске Садового кольца, в розовом видении Кремля, в белых, как опустившиеся облака, окраинах. Работает на заводах, ест в харчевнях, изобретает в институтах и лабораториях. Упорно и многошумно создает законы в парламенте. Пишет картины, молится в храмах, считает деньги. Болеет, предается разврату, озаряется пожарами, вспыхивает фейерверками празднеств. В блеске ночных витрин, в озаренных, как прозрачные льдины, дворцах, среди радужных, словно павлиньи перья, казино, понемногу утихает. Укладывается на боковую, совокупляется, родит младенцев, закрывает глаза старикам. Сбрасывает с себя прожитые сутки, отдавая их на истребление безымянному бесконечному времени. Превращает семейные трапезы в отходы помоек. Научные диспуты — в отбросы незавершенных мыслей. Порывы вдохновения — в подмалевки неудачных картин. Благородные страсти и помыслы — в израсходованный мусор несостоявшихся идей и переживаний.
Как избавляется город от своих отходов, ежесуточно сбрасывая с себя мертвую кожу бытия, выползая из-под нее, как змея, проскальзывая торопливо в новый день? Как живое распоряжается мертвым? Как бытие, помещаясь на искрящейся тонкой кромке, отбрасывает от себя огромный остывающий шлейф изглоданной и оскверненной материи?
Мчатся по городу "мусоровозки" среди драгоценных иномарок, роскошных лимузинов, лакированных кабриолетов, выполняя угрюмые каждодневные маршруты. К мусоросжигательным заводам, что на окраинах, вдоль Кольцевой дороги. И на дальние кладбища отходов, "полигоны", где накопленные за день отбросы погребаются в котлованы.
На заводах, в газовых французских печах, сжигаются отходы больниц, мясокомбинатов, вивариев. Зараженная гнойная вата, кровавые тампоны операционных, ампутированные конечности, органы патологоанатомических вскрытий, трупы подопытных собак, не идущие в переработку жилы забитых быков. Все, что насыщено болезнями, трупными ядами, источниками опасных инфекций. Печи обращают отходы в пар, в костную муку. Фильтры улавливают токсины. В атмосферу города излетают прозрачные водяные испарения, как незримые слезы убитых животных.
Иногда к "истопникам" обращаются со смиренными просьбами хозяйки умерших собак и кошек. Облаченные в траур, исхудавшие от горя приносят обернутые в саван трупы дорогих домочадцев, с кем прожили в московских квартирах долгие годы, привязались к ним, как к членам семьи. Просят кремировать труп и вернуть "пепел милый", протягивая "истопнику" конверт с деньгами. Их просьбы охотно выполняются. Им отдается маленькая урна с теплой золой. Быть может, скоро невдалеке от людских крематориев возникнут крематории для умерших домашних животных, где гробик с сиамской кошкой или спаниелем будет встречать служительница ритуального зала, произносить надгробную речь, утешая хозяйку, и под тихую музыку мертвый зверь исчезнет в траурной арке, приобщаясь сонму звериных душ. А урна звериного праха пополнит колумбарий с изображением кошек, собак и птиц.
Второй маршрут — от московских дворов, от продовольственных магазинов и рынков, за Кольцевую, по шоссе, за Москву, мимо деревень, перелесков, в закрытое, невидимое постороннему взору место, именуемое "полигоном", где днем и ночью ведется изнурительная борьба с лавиной отходов, напоминающих сползающий с Антарктиды ледник.
Место для "полигона" тщательно ищут геологи, в стороне от людских селений, подыскивая ложбину, чье дно покоится на глинистых породах, непроницаемых для воды. Такую ложбину углубляют, вычерпывают из нее почву и грунт до глинистой толщи, сквозь которую не просочится влага, сохраняясь в этом огромном глиняном блюде. В ложбину вживляются бетонные дырчатые трубы, как на полях ирригации, протачиваются дренажи и желоба, по которым потекут зловонные ядовитые фильтраты. Их соберут в стоки, направят на станции очистки, обезвредят и выведут на поверхность, где их испарит солнце и развеет ветер. Мусор станут валить слоями, обезвреживать химикатами, прессовать тяжелыми катками, засыпать прослойками почвы, вновь закладывая начинку отходов, как в пирожном "Наполеон", покуда ложбина не переполнится. Тогда "полигон" законсервируют, засыпят плодородной почвой, посадят деревья, и через десяток лет на месте смрадного хранилища зазеленеют молодые дубравы и рощи. Но и тогда контролеры не перестанут брать анализы окрестных земель и вод, пробы воздуха, где все еще могут присутствовать молекулы ртути или кадмия, корпускулы радиоактивных металлов. "Полигон" — это химическая машина, заложенная инженерами в биосферу. Нечто среднее между аэродромом и мелиорированным полем, где в природу возвращается изнасилованная человеком материя.
Человечество борется со своими отходами, ведя беспощадную, с неизвестным исходом войну. В мартены падают искореженные, отжившие машины, обломки бесчисленных механизмов, чтобы в кипятке расплавленной стали, в бесцветном слепящем свечении обрести новое воплощение. Кладбища и крематории принимают бессчетных мертвецов, как ворохи облетевшей древесной листвы. На свалки вывозится нескончаемый мусор человеческого общежития, чтобы в нем не утонули шатры кремлевских башен и шпили высотных домов. Храмы, где молится засоренная грехами душа, — есть своеобразная очистительная станция, где возвращается чистота замусоренному духу, а батюшка-исповедник, выслушивающий на тайной исповеди чудовищные темные тайны, — есть своеобразное вместилище духовных отходов, которые отравляют и сжигают скорбящую душу священника.
Революции, словно бури, пропалывают гнилые корни мертвых слоев и классов, очищают забитые поры жизни, давая народам свежий глоток истории.
Если согласиться с этими аналогиями, то храм, где из "бесноватых" изгоняются миазмы духа, и "полигон", где уничтожаются миазмы материи, уравниваются в своем назначении. Гревская площадь в Париже, где отсекли голову королю Людовику, ничем не отличается от бетонной площадки "полигона", куда подкатывают один за одним "мусоровозы", похожие на огромные липкие гильотины.
Они несутся ревущими вереницами на "полигон" по утренней бетонке. Ведомые молдаванами, татарами, мордвинами, приехавшими в Москву на заработки из захолустных, охваченных безработицей селений. Изможденные, работающие на износ, торопящиеся совершить как можно больше ездок гонят свои зловонные экипажи, считая часы, перевезенные тонны, заработанные деньги. Останавливаются перед шлагбаумом, где стражи "полигона" проверяют накладные, дабы не было несанкционированного груза. Процеживают содержимое контейнеров радиометрами, чтобы, не дай Бог, в мусоре не затерялся изотопный источник или железяка с наведенной радиацией. Разгрузка мусора на свалке ведется в присутствии наблюдателя, чтобы не просмотреть укрытый под отходами безымянный труп или использованный при убийстве ствол. Конфискованный таможенниками контрабандный товар, — сигареты, консервы, куриные окорочка, как правило, недоброкачественные и отравленные, уничтожаются по акту. Сжигаются нарядные, с золотым ободком пачки "Данхилл", источая зловонье клозета. Закатываются тяжеловесным катком банки с сельдью, брызгающие рыжей сероводородной струей. Воздух над "полигоном" туманится смрадом разложения, сыростью распада. В нем витают бесчисленные стаи птиц — чаек, ворон, воробьев, кормящихся у "синильного моря" свалки.
С горящими фарами, запаленный, потный подкатывает горбатый "мусоровоз". Водитель в кабине, черный, зазубренный, в грубом комбинезоне, жмет рычаги. В хвосте грузовика медленно растворяется заслонка, и оттуда выдавливается огромный, спрессованный брикет мусора. Валится на землю, распадаясь, окутываясь паром. Следом — вторая машина, третья. Мусорные кубы выпадают из железного парного лона, словно машины в муках рожают. Но младенец тут же разрушается на рыхлые комья тряпья и объедков, и оранжевые тяжелый бульдозер ровняет груды, давит катками, прессуя чавкающий зловонный пласт.
Всматриваюсь в ворох мусора. Порванные разноцветные упаковки стирального порошка. Грязно-прозрачные целлофановые обертки. Раздавленные пластмассовые бутылки из-под пива. Капустные вялые листья. Разодранная, с остатками молнии сумка. Консервная банка с блестящей металлической кромкой. Гнутая спинка поломаного старого кресла.
Служители "полигона" по виду мусора определяют, из какого района Москвы он доставлен. Богачи в элитных домах используют дорогие продукты в иностранных упаковках, банки с оливками, деликатесы в обертках, и в мусоре богачей можно отыскать почти новые, с малыми изъянами, предметы домашнего обихода, которые не ремонтируются, а выбрасываются, тут же заменяясь новыми. Бедные, рабочие микрорайоны почти не используют оберток, там — одни очистки, рваные газеты, доломанные до неузнаваемости предметы, истрепанные детские игрушки, изношенная до дыр одежда.
Если остановить взгляд на отдельном фрагменты мусорной кучи, мысленно обвести его рамой, то получится картина художника-модерниста, — поп-арт Татлина, кубический этюд Пикассо.
Крупная, ярко-красная упаковка с зеленым английским словом. На нее наложился засохший букетик цветов. Тут же — металлически-рыжая, изрезанная ножом консервная банка. Из-под нее выглядывает излохмаченный шелковый абажур. На оранжевом грязном шелке покоится иссохший, из костей и перьев, труп голубя-сизаря. Хоть сейчас помещай в дорогую итальянскую раму, вывешивай на выставке современного искусства, у Марата Гельмана или в "Велте", и множество искусствоведческих статей в "Коммерсанте", "Итогах", "Независимой" прославят шедевр неизвестного мастера, который устало сидит в кабине "мусоровоза", вяло смолит сигаретку.
В чем тайна эстетики поп-арта? Что заставляет художника рыться в помойках, выхватывая "умершие" предметы — возвращать их в жизнь, сотворяя из "падали" искусство? Что побуждает человека, если он не бомж и не старьевщик, к посещению свалок, заставляет рыться в грудах "убитых" вещей, делает его археологом? Быть может, то, что раскопки Трои и подмосковная свалка — это хранилища исчезнувшего, мертвого времени, которое, соединяясь с живым, пульсирующим в человеке, силится восстать и воскреснуть? Обломок кресла, в котором дремала твоя любимая бабушка. Абажур, мягко освещавший мирные семейные трапезы. Букетик цветов, подаренный любимому существу. Игрушка, которой забавлялся твой маленький сын, когда утром, в пятне морозного солнца сидел в кроватке и тряс разноцветным целлулоидным попугаем, а на окне, среди перламутровых сосулек, ворковал голубь-сизарь.
"Поп-арт воспоминаний".
Свалка кормит птиц, собак, лесных лисиц, землероек, муравьев, червяков. Она кормит также странных человекоподобных существ, без пола, без возраста, покрытых шерстью, с намотанным на тело тряпьем. Существа появляются, словно призраки, в тумане свалки, среди колеблемых птичьих стай. Бомжи приходят на свалку с матерчатыми сумками, куда тщательно складывают обретенные на свалке предметы, сортируя их по загадочному признаку. Этим людям запрещено появляться на "полигоне". Они могут быть разносчиками инфекции или случайно попасть под каток уплотнителя, или украсть консервные банки с испорченным содержимым, чтобы сбыть их подешевке в торговлю. Но охранники "полигона" смотрят на бомжей сквозь пальцы, боясь их обозлить и обидеть. Ибо рассерженное, оскорбленное существо может мстительно затаиться в кустах и поджечь свалку. И тогда пластмассовый мусор загорается зловонным пламенем, и пожарные машины с воем мчатся тушить ядовитое возгорание.
Вот еще один бомж притулился на расколотом ящике. Вертит в руках старое электросверло, пытается его починить. Грязно-рыжие, обвисшие усы, растресканные губы, корявые пальцы, уродливая одежда, пропитанная зловонием. Он осторожно вертит в руках обломок сверла, дышит на него нежно, совершая чудо воскрешения.
Говорят, что вороньи гнезда на соседних погостах выложены изнутри алюминиевой фольгой, цветными ленточками, нарядными блестками. Птицы подбирают на свалке полюбившиеся частички, украшают ими свои жилища.
Помимо государственных "полигонов", где отходы погребаются с соблюдением всех мер контроля, по научно обоснованной технологии, вокруг Москвы существуют обычные неконтролируемые свалки, превращающие чудесные подмосковные леса и речушки в смердящие отстойники. Помимо этих "гнойников" и "болячек", имеется несколько коммерческих "полигонов", принадлежащих частным лицам. Эти лица обносят свою частную собственность непроницаемой стеной и колючей проволокой, встречают вас в комфортном офисе, наливают рюмочку коньяка. На обнаженной волосатой груди директора переливается толстенная золотая цепь, а на бритой круглой голове подозрительно и жестоко мерцают стальные глазки.
На эти "полигоны" попасть весьма трудно, ибо на них есть что скрывать. Сюда, под кучей пищевых отходов, без всякого досмотра, могут провести контейнер с ртутью. Отсюда на колбасные заводы или магазинные прилавки могут отправить синеватую, облепленную мухами тушу коровы или слипшиеся, испорченные куриные "окорочка". Катки вместе с мусором могут закатать обезображенный безымянный труп или важную криминальную улику. К тому же, на таких "полигонах" за колючей проволокой трудятся десятки бомжей, нанятых за грошовую плату, перебирающие мусор, извлекающие из него цветные металлы.
Это маленький очаг рабовладельческого общества, где историк может наглядно изучить методы работорговли, способы наказания провинившегося раба, рационы питания из непроваренной каши, нехитрые забавы невольников в виде попоек под музыку старенького кассетника, а также показательные казни, когда строптивый раб забивается насмерть железной трубой, кладется под медленный оранжевый каток с шипами и многотонными валиками. Если искать в России самых несчастных, обездоленных людей, то это не матери-одиночки, не вдовы погибших десантников, не беженцы и погорельцы, а эти отверженные, потерявшие имена люди, выловленные умелыми ловцами в джунглях современной русской жизни, привезенные на коммерческий "полигон" для выполнения рабской работы. Роясь в отходах, они сами являются отходами "демократических реформ", которые превратили некогда могучую и цветущую страну в страшный мусорный "полигон".
В чем мучительная эстетика распада, болезненное влечение, заставляющее созерцать тление, разрушение, разложение? Что заставляло живописцев Ренессанса писать анатомические театры с разъятыми трупами? В чем патологическая красота развалин, военных руин, обращенных в лунный пейзаж городов, затонувших кораблей, подбитых танков? И разве "Ад" Данте Алигери — не описание страшного могильника погибших душ, в который неотрывно вглядываются живые глаза с ужасом и наслаждением? А Иероним Босх, создавший свои бреды и кошмары, разве он не поставил бы мольберт на этом мусорном "полигоне", где в смрадных испарениях туманятся обломки цивилизации, корчатся страшные маски умершей эпохи, валяется облезшая кожа отторгнутых идеалов и истин, блестит смрадная слизь загубленных репутаций?
Свалка — в копошении странных уродцев, кривых горбунов, лысых колдуний, ошпаренных кипятком двуглавых младенцев. Вот проползает на перебитых ногах размалеванная, с напомаженными губами обезьяна, похожая на демократическую поэтессу. Следом, вприпрыжку, голый, в бронежилете, с возбужденными чреслами, в намалеванных по голым бедрам лампасах проходит генерал, расстрелявший Дом Советов. С усиками на крысином лице, злобный, с тихим повизгиванием проскальзывает юрист, составивший текст "Беловежского соглашения". Из мусорного брикета, как из гнилой копны, с огрызками арбуза на ушах, с колечками кислых огурцов на скрюченных пальцах, с берцовой костью в гнилых зубах вываливается по-медвежьи разрушитель страны весь в трупных пятнах, в гниющих фиолетовых венах на мертвенном лице. И над всем, в промозглом небе — непрерывное мелькание нетопырей, птеродактилей, испачканных пометом ворон и чаек. В напряженных когтях пролетающей черной птицы — обломок двуглавого золотого орла и рубиновой красной звезды.
Лучезарный Космос наполнен обломками спутников, ракет и погибших межпланетных станций. История завалена уродливыми обломками минувших эпох. Земные народы, некогда цветущие, стоязыкие, теперь превращены в свалку умирающих этносов, растоптанных третьесортных государств, над которыми высится победный столп Манхэттена, объявившего себя вершиной мироздания.
Смерть превращает бытие в абсурд. Вселенную — в место казни. Бога — в палача. Стремление к справедливости и гармонии — в источник непрерывных страданий. Земная юдоль с лазурным небосводом, любимой женщиной, молитвенным благоговением становится камерой пыток, где отбирают твоих любимых и близких, а потом самого кладут на больничную койку, вкалывают в вену иглу, и ты сквозь тупую боль видишь черную дыру Мироздания, которая приближает к тебе свои жадные губы. Ад становится победителем Рая. Прячет в своих угрюмых глубинах историю отдельной жизни и всего человечества. "Восстание Ада" — есть мечта о воскрешении мертвых. "Революция преисподней" — есть сокровенная, заложенная во Вселенную страсть. Христос, сойдя с креста, спустился в Ад и совершил чудо воскрешения. Одел бренные ржавые кости в дышащую плоть, окропил скелеты красными кровяными тельцами, вывел мертвецов из мрака на траву, под лучезарное солнце.
Святость кладбищ, неприкосновенность памятников старины, драгоценность археологических раскопок — люди готовятся к воскрешению, к преодолению смерти, к бессмертию. В научных лабораториях строят "геном", отыскивают голографическую природу души. В храмах и монастырях совершенствуют грешного, падшего человека, устремляя его к богоподобию. Художники, музыканты, поэты управляют магическими энергиями мира, уподобляясь Творцу, сотворяют одушевленные миры. Грядет Пасха. Люди чаят Второе Пришествие, явление Христа, который через огонь и плазму, взрывы звезд и преображение материи создаст нетленные Землю и Небо, населенные ангелоподобным человечеством.
Христос, Бог бедных и верящих, опустится с неба не в "Городе Золотых Унитазов", не в кристаллическом небоскребе Манхэттена, не в малахитовых и разукрашенных залах Кремля. Он откроет свой лик не богомильным проповедникам, не фарисействующим епископам, не лукавым вождям и лидерам. Он придет в дом вдовы командира "Курска", невесты десантника Шестой роты. Откроется нищенке у Савеловского вокзала, бомжу на свалке отходов.
Из мглистого предзимнего неба в районе Солнечногорска, под Хметьевом, вдруг прянет ослепительный луч. Откроется в тучах лучезарное окно. По лучу в белых ризах, с золотым венцом на гиблое место, на мертвую зловонную свалку с копошащимися бомжами спустится Спаситель. И станет эта смрадная убитая земля — "яко снег". И все, кто нищ духом, кто обижен и попран, кого согнуло непосильное горе, кто замотан в лохмотья и пропитан ядовитым дымом помоек, все будут взяты в Царство Бессмертия.
Ночь над "полигоном". Воспаленно светя огнями, мчат по бетонке "мусоровозы". Угрюмо, сминая мусор, движутся катки. Мелькают фигуры в лохмотьях. К звездам, туманя мерцающие холодные россыпи, подымается льдистый пар. Летят в небеса молекулы распавшегося вещества, сочетаясь с бесчисленными атомами, из которых когда-то были слеплены храмы и короны царей, женские тела и бесследно исчезнувшие манускрипты. Из этих атомов состояли мой убитый под Сталинградом отец и убивший его немецкий солдат, Сталин и Гитлер, колесница Цезаря и танк Т-34. Из Космоса летят на землю неслышные волны энергий, омывая все сущее на земле, связывая его с Мирозданием. И в этих неслышных и незримых волнах присутствует тайная весть о неизбежном воскрешении. Высоко, среди звезд, едва различимый, состоящий из прозрачных лучей несется осенний Ангел. Чуть слышно трубит в печальную дудку осени.



1.0x