К 100-ЛЕТИЮ РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКОЙ КРАСНОЙ АРМИИ
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
ВАСИЛИЙ Ш А Х О В
ЭССЕ ПЕРВОЕ. «ОЦИФРОВАННОЕ» БЕССМЕРТИЕ: ИСТОКИ НЕПОБЕДИМОСТИ
Ясная Поляна. Май
Калинов луг, Козлова просека, Яснополянские угодья, Вы больше, чем обитель классика, Вы обитаете в народе.
Дубняк, природою изваянный, Мерцание реки Воронки. А рядом – черные развалины И в серых избах – похоронки.
Скорбят над новыми утратами Деревья Старого заказа. Проснулся колокол, упрятанный В дупло раскидистого вяза.
И чудится, что вышел из дому, В рубахе длинной с подпояской, На зорьке, как привык он издавна, Сам старожил яснополянский.
Среди рассветного безлюдия Идет он трактом деревенским. Так тихо, что слышны орудия, Орудующие под Мценском.
По вырубкам и гарям топая, Внимает горю он и грому. А ветерану Севастополя Знакомо это все, знакомо.
И дом его, огню не отданный, Еще пожаром смутно пахнет. Но в тесной комнате, под сводами, Простор Истории распахнут.
Объемлет горизонты бедствия Взор мудреца и канонира. Печаль с надеждою соседствует На рубеже войны и мира.
……………………………………………………………
«…ДЕЯНИЯ ВЕЛИКИХ, КАК ПАРУСА,
ВЕДУТ НАШ КОРАБЛЬ ВПКРЁД…»
«Привычные ко всему, мы забываем, что деяния великих,
как паруса, ведут наш корабль вперёд. И только на грозном
ветру испытаний мы постигаем, что означала бы для нас
их утрата. Так было с нами в чёрную осень 1941 года…» -
говорил Леонид Леонов.
Один из зачинателей «темы Бородина», Пушкин вновь и
вновь возвращался к этой теме. Вот его стихотворение «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году» ( «Утихла брань племен; в пределах отдаленных Не слышен битвы шум
и голос труб военных; С небесной высоты, при звуке стройных
лир, На землю мрачную нисходит светлый Мир.Свершилось!..»).
Вот пушкинская «Бородинская годовщина» (1831): «Шли же племена, Бедой России угрожая; Не вся ль Европа тут была? А чья
звезда её вела!..») («И что ж? свой бедственный побег, Кичась,
они забыли ныне; Забыли русский штык и снег, Погребший славу их в пустыне. Знакомый пир их манит вновь – Хмельна для них Славянов кровь; Но тяжко будет им похмелье; Не долог будет сон гостей На тесном, хладном новоселье, Под злаком северных полей!» В стихотворении 1836 года А.С. Пушкин вновь обращается к детским впечатлениям от грозных событий («Мы видели – текла за ратью рать… И с старшими мы братьями прощались – И в сень наук с досадой возвращались, Завидуя тому, кто умирать Шёл мимо нас – и племена сразились… кичливого врага… И заревом московским озарились Его полкам готовые снега»).
«Страшись, о рать иноплеменных!
России двинулись сыны…» (Пушкины
на Великой Отечественной)
В 1950-ые годы художник В.И. Переясловец написал картину «Потомки А.С. Пушкина – участники Великой Отечественной
войны». В годы Великой Отечественной с особой проникновенностью и мощью зазвучали пушкинские строки:
…шли же племена,
Бедой России угрожая:
Не вся ль Европа тут была?..
Кичась, они забыли ныне…
Забыли русский штык и снег…
Победа! Сердцу сладкий час!
Россия! Встань и возвышайся!..
Как и прежде, в лихие годины, в час опасности для Отечества
вскипали волны народного гнева, народной ярости, возмездия.
Страшись, о рать иноплеменных!
России двинулись сыны;
Восстал и стар и млад;
Летят на дерзновенных.
Сердца их мщением полны…
Род Пушкиных дал государству Российскому достойных сынов. Потомки великого поэта способствовали славе Отечества («Манили Пушкиных крутые тропы. Поэта сын освобождал Болгарию, А правнук – он освобождал Европу». – Вл. Фёдоров. «Душа моего Пушкина»).
Поле Бородинское в 1812 и
в 1941-1942 годах ( преемственность
патриотических традиций)
…Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, ещё какие!
Недаром помнит вся Россия…
И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! Не Москва ль за нами?
Умрёмте ж под Москвой,
Как наши братья умирали!»
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали…
М.Ю. Лермонтов. «Бородино».
События 1812 года… «Ребята, не Москва ль за нами?!»… События 1940-х годов… «Пусть ярость благородная Вскипает как волна, Идёт война народная, Священная война…»
В 1943 году выдающийся мастер русской прозы Всеволод Иванов написал повесть «На Бородинском поле», где своеобразно раскрыл «лермонтовско-толстовскую тему», тему Б о р о д и н а.
Герой повести Марк Карьин рос в обстановке уважительного отношения к прошлому, наследию веков: «Красота – древние слова, розовые птицы, печально-радостный узор, пение, золотое, гладкое, лёгкое. На всю жизнь запомнился звучный колокольный голос отца, читающего древние сказания». На Бородинском поле особенно остро и осязаемо чувствуется перекличка времён. Некогда было оно бранным славным полем, а сейчас это поле с только что сжатой нивой: видимо, недавно поработал здесь комбайн. И вот на священное поле вновь пришла битва. Как в былые героические дни, встали сыны России на защиту заветных рубежей. Бородинское поле вновь принимает на себя удар вражеского нашествия: «И опять безмолвие, пристальное безмолвие, наблюдающее за силой и движением врагов, необозримые ряды которых теснятся на древнем русском поле». «Страшна ты, история русская…» - говорит один из героев повести, имея в виду кровавые сражения минувших столетий. Русский народ гордо и мужественно встречал врага, и теперь недругу уготован достойный отпор : «Деды стояли день. Мы стоим четвёртый и ещё четыре простоим, не заметив, не дрогнув, не возроптав».
Развернувшаяся окрест битва обусловила переосмысление Марком Карьиным многого из прожитого. «Ему стало ясно, почему он опомнился сразу же, едва подполковник назвал ему Бородино, священное место, где сражались и сражаются русские. Искренне он сознавался самому себе, что желает наилучше биться за родину и наилучше понять себя». – «Не отдали Москвы! Не отдали», - повторял Марк, и ему особенно приятно, что есть какая-то маленькая буква, принадлежащая ему в длинной поэме о том, как не отдали Москву». Автор повести «На Бородинском поле» образно и метко говорит о преемственности народно-патриотической исторической традиции и традиции нравственно-
художественной: « длинная поэма о том, как не отдали Москвы», начатая в лермонтовские времена, дописывалась уже в сороковые годы двадцатого столетия. Символична эта кровная свяь времён: «…Ведь нынче тысяча девятьсот сорок второй год, а не тысяча восемьсот двенадцатый»,- думает герой военной повести Вс. Иванова.
Краеведы зафиксировали примечательный факт: на Бородинском поле в 1941 году сражался Пётр Николаевич Лермонтов, внучатый племянник великого поэта. Начальник штаба авиационного полка подполковник П.Н. Лермонтов (участник Первой мировой и Великой Отечественной войн) – в числе защитников столицы. Летом 1941 года фронтовая тропа привела его на Бородинское поле, где шли тогда тяжёлые кровопролитные бои. Пётр Николаевич вспоминал, как в минуты затишья читал он краснокрасноармейцам пронзительно духовозвышающие строки: «Забил снаряд я в пушку туго И думал: угощу я друга! Постой-ка, брат мусью! Что тут хитрить, пожалуй к бою; Уж мы пойдём ломить стеною, Уж постоим мы головою За родину свою!.. Изведал враг в тот день немало, Что значит русский бой удалый, Наш рукопашный бой!»...
Лермонтовское «Бородино», толстовская «Война и мир» сражались…
Лермонтовские вдохновенные строфы формировали активную нравственную позицию воинов-россиян, укрепляли веру в победу. «Знакомый лермонтовский томик В сырой землянке на войне… Сейчас, наверно, и не вспомнишь, Кто дал его на память мне, К огню подсядешь и листаешь, И хоть отвык уже от книг, А «Завещанье» прочитаешь, «Бородино» и «Валерик»… - говорит о самых сокровенных воспоминаниях фронтовой жизни Леонид Хаустов. Одна из фронтовых газет сообщала о том, как отличился в бою молодой лейтенант с примечательной фамилией П е ч о р и н.
…Новая Москва… Новая старая Москва… Эхо истории… Горизонты бессмертия…
Фёдор Глинка свою «Песнь сторожевого воина перед Бородинским сражением» (1812) начинает с экспозиции, запечатлевшей место надвигающихся событий («Друзья! Мы на брегах Колочи, Врагов к нам близок стан; Мы сну не покоряем очи, Не слышим боли ран!..»). Автобиографический герой-повествователь обращается к ратникам-соотечественникам («Друзья, бодрей! Друзья, смелей! Не до покоя нам! Идет злодей, грозит злодей Москвы златым верхам! Тут в пепле край, вот в Божий храм С конем вломился враг! Тут лечь костьми, тут биться нам: До града предков – шаг! Славян сыны! Войны сыны! Не выдадим Москвы! Спасем мы честь родной страны Иль сложим здесь главы!..»). В строфах «Песни сторожевого воина» - лиро-эпическая панорама грядущей битвы («Уж гул в полях, уж шум слышней! День близок роковой… Заря светлей, огни бледней… Нас кличет враг на бой!»). В этих напряженно-тревожных строфах, в системе образов, поэтического синтаксиса, метафорического контекста – неподдельный пафос, острое личностно-индивидуальное переживание («Нас кличет враг на бой! Идет на нас, к нему пойдем В широкие поля; Прими ты нас, когда падем, Родимая земля! Тебе, наш край, тебе, наш царь, Готовы жизнь принесть; Спасем твой трон, спасем алтарь, Отечество и честь!»). Финальная строфа философско-психологически итожит исповедальные раздумья и упования «сторожевого воина» («Так воин на брегах Колочи Друзьям пред боем пел; И сон не покорял их очи, И дух в них пламенел!»).
В 1812-ом же году Фёдор Глинка создаёт «Песнь русского воина при виде горящей Москвы». Романтично-пафосная экспозиция лиро-эпического повествования («Темнеет бурна ночь, темнеет, И ветр шумит, и гром ревет: Москва в пожарах пламенеет, И русский воин песнь поет…»). Трагично-трогательный зачин песнопения («Горит, горит царей столица; Над ней в кровавых тучах гром И гнева Божьего десница… И бури огненны кругом»). Обращение к Московскому Кремлю как к живому, одухотворенному, страждущему существу («О Кремль! Твои святые стены И башни горды на стенах, Дворцы и храмы позлащены Падут, уничижены, в прах!.. И все, что древность освятила, По ветрам с дымом улетит! И град обширный, как могила, Иль дебрь пустынна, замолчит!..»). Автор-повествователь не скрывает тревоги; коварный и беспощадный ворог лелеет далекоидущие захватнические планы («А гордый враг, оставив степи и груды пепла вкруг Москвы, Возвысит грозно меч и цепи И двигнет рать к брегам Невы…»). Драматично-оптимистичен песенный монолог участника сражений («Нет, нет! Не будет пить он воды Из славных невских берегов; Восстали рати и народы, И трон царя стрежет любовь!»). Пылающая Москва взывает к возмездию; Родина-мать полна надежы и веры. Вдохновляюще-призывно обращение к ратникам-соотечественникам («Друзья, бодрей! Уж близко мщенье: Уж вождь, любимец наш седой, Устроил мудро войск движенье И в тыл врагам грозит бедой! А мы, друзья, к Творцу молитвы: О дай, всесильный нам Творец, Чтоб дивной сей народов битвы Венчали славою конец!)… Вещал – и очи всех подъяты, С оружьем длани к небесам: Блеск молний пробежал трикраты По ясным саблям и штыкам!»).
«Русский среди пылающей Москвы» (1812) – малоизвестное стихотворение некоего Алексея Тимофеева. Оно несёт в себе горестное исповедание очевидца и участника грандиозно-катастрофичного события («Гори, родная! – Бог с тобою. Я сам, перекрестясь, с мольбою, Своею грешною рукою Тебя зажег. Гори со мною! Пусть я избитый, изожженный, Весь в ранах, в струпьях, изможденный, Умру в огне, в тоске, в страданьи: Тебя не дам на поруганье!»). Это – болевой стон; это – пронзительно-скорбный плач-причитание («О Кремль святой, святые храмы, Свидетели побед и славы! Рассыпьтесь над Москвой горою, Родную скройте под собою! В слезах, с померкшими очами, Стою с молитвой я пред вами: Рассыпьтесь над Москвой горою! Пылай, родная! – Бог с тобою»). Сочинение одухотворено могучей силой достоверности, какой-то подспудно врачующей духовности («Враги в Москве. Москва в неволе: Прощай, мой дом, родное поле…Свирепствуй, ангел разрушенья! Россия гибнет; нет спасенья. Пусть гибнет все! Своей рукою Свой дом зажег… Гори со мною! Москва пылает за отчизну! Кровавую готовьте тризну!»).
Любопытно и довольно содержательно датированное 1813-ым годом «Описание моей жизни» другого малоизвестного автора (Иоанна Божанова). Повествователь гарантирует достоверность изображаемого («Я очевидным был свидетелем злодейства И сам все претерпел нещастия и бедства. По должности моей остался я в Москве, То видел на других, дознал все по себе»). Примечательно такое наблюдение автобиографического героя-повествователя: «В то время россы все един имели дух, Как братья кровные, пеклись о друге друг, Все было общее, друг другу помогали, Чем бедствие свое отчасти уменьшали…».
Николай Шатров своим «Пожаром Москвы в 1812 году» живописует злодеяния «нового Тамерлана» («Повсюду страх, повсюду стоны, Здесь горький плач, там страшный бой, Везде насильство, притесненье, Везде убийство, истребленье, Везде грабеж, везде разбой»). В беспощадном пламени гибнут «все украшенья храмовые, Сокровища их вековые, Великолепия дворцов, Чудесных редкостей собранья, Все драгоценные ваянья Кистей искусных и резцов». Не пощажены «ни хижины, ни алтари» («Все истребилось, и сожглися Гостиный двор и Арсенал, Сам Кремль с Китаем сотряслися, И сам царь-колокол упал»).
Константин Батюшков в своём дружеском послании «К Дашкову» (1813) повествует о том, как он «бродил в Москве
опустошенной» («… там, где зданья величавы И башни древние царей, Свидетели протекшей славы И новой славы наших дней, И там, где с миром почивали Останки иноков святых И мимо веки протекали…»). Автобиографический герой-повествователь «Нет, нет! Талант погибни мой И лира, дружба драгоценна, Когда ты будешь мной забвенна. Москва, отчизны край златой! Нет, нет! Пока на поле чести За древний град моих отцов Не понесу я в жертву мести И жизнь, и к родине любовь; Пока с израненным героем, Кому известен к славе путь, Три раза не поставлю грудь Перед врагов сомкнутым строем, - Мой друг, дотоле будут мне Все чужды музы и хариты, Венки, рукой Любови свиты, И радость шумная в вине!».
…«Послание к Жуковскому из Москвы в конце 1812 года» Петра Вяземского. «Плач над Москвою» Ивана Долгорукова…
