Потребительство, агрессия и «выученная беспомощность»
Повальная мода западной, американизированной цивилизации на потребительский формат массовой, в первую очередь визуальной культуры, который она успешно апробировала на протяжении всего ХХ столетия, создаёт реальные предпосылки бессознательной фундаментализации многочисленных медийных деформаций восприятия, сознания и поведения людей во всем мире. Более того, по мере их популяризации среди обывателей разных стран и, особенно среди молодёжи, подобные деформации сначала бессознательно принимаются в качестве «нормы», а затем, со временем, исподволь, почти незаметно превращаются и в «естественную» среду социальной жизни: от повседневных практик, до государственных идеологий. При этом, слишком ранняя, явно «незаслуженная» (поскольку не выстраданная телесно и не освоенная психически) массовая потребительская инициация создаёт широкомасштабные и крайне опасные иллюзии всеобщего и бесконечного предметного «рая». Искусственная потребительская «нирвана» с малолетства «приручает» потребителя к изобилию не только как к способу товарной лакировки политико-идеологической и социокультурной реальности, модели фетишистской компенсации любых изъянов их быта и конформистского мировоззрения, но и как к повседневному психотерапевтическому тренингу, к эдакому универсальному товарному «лекарству» от постоянно накапливающейся бессознательной внутренней агрессии. Мало того, беспрестанное и нарочито демонстративное «изведение» товаров массового потребления, безусловно, является едва ли не главной символической постмодернистской аллюзией «пацифистского» толка на удовлетворение древнейшего «рефлекса войны», который, для человеческой цивилизации превратился в определенной степени эксклюзивный смысл, и, увы, кровавый бренд. По мнению классика американской социологии П. Сорокина, война в цивилизационной традиции представляет собой «аппарат, направленный на искоренение в людях этих (благожелательных. – Авт.) рефлексов и переживаний, аппарат, прививающий и укрепляющий переживания и рефлексы злобы, ненависти, разрушения, неуважения к жизни, свободе, правам и достоянию личности». Именно в рамках ежедневного потребительского тренинга вестернизированный американский обыватель с раннего детства и юности сначала приобретает эгоистическую уверенность в действенности и эффективности именно его модели коммуникации. И только после этого всю оставшуюся жизнь он всякий раз лишь «убеждается» в адекватности властному запросу его «авторского стиля» консьюмеристского «господства» над миром, который, к тому же, оказывается еще и образцом псевдогуманистического, мизантропийного отношения к себе подобным. При этом, чем больше ресурсов и товаров изводит средний потребитель, тем «миролюбивее» и «спокойнее» оказывается его социальное бытие, поскольку основная часть повседневной агрессивности попутно реализуется уже в процессе выбора и потребления доступных товарных форм. По мнению автора книги «Классная Америка» А. Демиева, российского учителя, некоторое время работавшего в Штатах, США представляют из себя страну тотального потребления, что «хорошо видно уже в школе. Ученики приходят в класс не работать, а именно потреблять».
В то же время такая модель личностной эволюции закладывает бессознательную уверенность в абсолютной истинности всего происходящего, а любые события из биополитического и социоантропологического пространства потребителя, априори оцениваются им как исключительное благо, поскольку позволяют, не задумываясь реализовывать уже привычные превентивные, товарно-потребительские формы сублимации агрессии и страха. Но, поскольку такие индивиды совершенно не обладают системным мышлением, они всегда если и рефлексируют, то только по поводу краткосрочных или же вообще сиюминутных потребительских задач. При этом гарантированная ежедневная «пищевая» беспечность как раз и оказывается наиболее доступным способом прививания и последующей реализации синдрома «выученной беспомощности». Это понятие впервые ввёл в научный оборот американский психолог, основоположник позитивной психологии Мартин Селигман, который со своими коллегами исследовал особенности поведения животных. «В ходе эксперимента собаки получали удар током – и ничего не могли сделать, чтобы его избежать. Скоро они прекращали попытки к бегству, сдавались и пассивно принимали удары – даже когда легко могли убежать. Более поздние исследования показали параллели с людьми: находясь в ситуации неизбежного шума, люди быстро отказывались от попыток прекратить его, даже если могли это сделать. Также очевидные параллели можно найти в ситуациях клинической депрессии, жестокого обращения с детьми и супругами, военнопленными и обитателями домов престарелых». В то же время известнейший американский социальный психолог Филипп Зимбардо понимал «выученную беспомощность» как совокупность пассивного отказа и следующей за ним депрессии, которые появляются у человека «после очередной неудачи или наказания, особенно если они кажутся случайными, не зависящими от наших действий». При этом самой страшной формой социальной агрессии, которую обнаружил исследователь, как это ни парадоксально звучит, как раз и является конформизм, находясь в плену которого человек, при условии достаточного воздействия практически любого внешнего авторитета, фактически утрачивает перспективы диалектического противопоставления себя и системы принуждения. Тогда как именно она, по мнению Э. Канетти, лауреата Нобелевской премии по литературе, автора фундаментального труда «Масса и власть» при любом удобном случае вонзает в человека свои изуверские «жала приказов».
В своих многочисленных работах Ф. Зимбардо обоснованно утверждает, что подростки и молодёжь США, а также других развитых стран особенно склонны к деструктивным формам социального поведения. Происходит так потому, что молодые люди в тепличных условиях современной потребительской цивилизации слишком уж долго находятся в процессе искусственно затянутой социализации, в ходе которой они в качестве гарантий своего физического и социального «выживания» должны, прежде всего, научиться «верно» реагировать на системные запросы власти и общества. На примере своих знаменитых экспериментов в моделировании иерархически распределённых отношений в замкнутых пенитенциарных пространствах Ф. Зимбардо и заметил эффект, позднее названный им синдромом «выученной беспомощности». Совокупность обнаруженных агрессивных реакций в эксперименте с вымышленными преступниками и надзирателями, а также с учителями и учениками, организованном в 1963 г. американским социальным психологом и педагогом из Йельского университета Стэнли Милгрэмом, уже упомянутый нами Ф. Зимбардо назвал «эффектом Люцифера». «Летом 1971 г. Зимбардо собрал студентов из Стэнфорда, распределил между ними роли «тюремщиков» и «заключённых» и устроил тюрьму в цокольном этаже одного из зданий университета. Всего через пару дней у «заключённых» появились симптомы депрессии и сильного стресса, а охранники уже не скрывали склонности к садизму. Пришлось экстренно прервать эксперимент». Таким образом, по Ф. Зимбардо, всесторонне зависимый от внешней власти и запуганный ею массовый человек неизменно утрачивает как навыки коммуникации со своей собственной памятью, так и вообще какую бы то ни было связь с будущим. При этом исследователь замечает, что «фундаментальная человеческая потребность в принадлежности исходит из желания быть связанным с другими, сотрудничать, следовать групповым нормам. Однако, как показал СТЭ [Стэнфордский тюремный эксперимент. – Авт.], потребность в принадлежности тоже может быть извращена и превращена в безропотный конформизм, подчинение и групповую враждебность к членам других групп. Потребность в автономии и контроле – основные факторы, ведущие к самостоятельности и планированию, – могут привести к злоупотреблению властью, желанию доминировать над другими или к выученной беспомощности». Тотальная деперсонификация позволяет легко и бессознательно перенести ответственность с конкретного индивида на любую социальную группу или же персону абстрактного руководителя, а модели поведения в подобных случаях, будут исключительно сообразными контексту и той ситуации, в которой находятся зависимые люди. В этом случае любая, отведенная свыше роль, фактически и является в таком экстремальном и ужасном хронотопе социальной квинтэссенцией разрушенной, или же так и не сумевшей создать себя личности.
В контексте бурно развивающегося потребительского общества в США эти закономерности и вовсе приобретают особою актуальность, поскольку американские обыватели в большинстве случаев оказываются совершенно неспособными к повседневному различению истинности и лжи, реальности и спектра её властных социально-идеологических симулякров. Это создаёт питательную среду для превращения всего социального пространства в систему бесконтрольного господства властных кланов и корпораций. Парадокс, но к тому моменту, когда принуждение, исходящее от этих субъектов насилия становится тотальным, обыватели, с детства выдрессированные сотнями потребительских тренингов, практически рефлекторно начинают воспринимать любое внешнее принуждение как само собой разумеющееся продолжение их же собственных «жизненных», а на самом деле, лишь искусственных, заимствованных и подражательных потребительских стратегий. В итоге объективированная внешняя власть превращается для таких людей в «естественный» фон их бытия, в исключительно субъективный фактор, наиболее соответствующий их потребительским ожиданиям, то есть незаметно становится таким же рядоположенным и ежедневно потребляемым товаром, главной «пищей» для ума, души и, в первую очередь, конечно же, тела. Таким образом, поощряя «хищные», потребительские рефлексы людей, тоталитарная власть изначально добивается того, что рано или поздно прикормленные обыватели перестают воспринимать её как нечто противостоящее и надстоящее по отношению к ним. Результатом такой «пищевой» дрессировки становится привыкание, а затем и полное безразличие населения к любым как конструктивным, так и деструктивным формам активности, исходящим от власти. Именно так она сначала становится главной, а затем и единственной трофической, то есть биополитической сущностью человека, превращающегося отныне лишь в одну из её функций. Подобно библейской проповеди Иисуса к ученикам своим, отражённой в Евангелии от Иоанна, власть «говорит» человеку: «Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя». Следует особо оговориться, что «пищевая тема» в проповеди Христа, на самом деле, по мнению авторов, с абсолютной точностью отражает тот симулятивно-трофический профиль коммуникации власти в отношениях с каждым конкретным человеком и всем обществом, сложившийся в лоне европейской цивилизации ещё с незапамятных времён. Подобная социокультурная и политико-идеологическая ситуация периодически становится предметом художественной рефлексии в рамках более чем столетней традиции американских фильмов ужасов. Её недавнее, возникшее с началом XXI века, и активно вытесняющее традиционный слэшер «ювенальное», футурологическое направление, как правило, повествует об ужасных и трагических, исполненных пронзительной общесоциальной тревоги историях с небольшими группами молодых людей. Они, по произволу таинственной или же наоборот публичной, но всегда тиранической власти, попадают в экстремальные, крайне опасные для жизни и здоровья ситуации. Эта молодёжь, традиционно именуемая «поколением “Пепси”», пережившая крайне непростой рубеж тысячелетий, изверившаяся во всём и вся, не желающая трудиться и страдать, обычно не имеет «своего» лица. Подростки к началу кровавых событий оказываются уже почти полностью обезличенными предыдущей школьной либо же производственной социализацией, а то и вовсе выброшенными за пределы традиционных обществ в ужасные постапокалиптические миры. Такие факты свидетельствуют о неуклонно возрастающей степени конформности американской молодёжи «поколения “Пепси”» и, как следствие, о высоком уровне скрытой в них потенциальной агрессии, которая последовательно культивируется обезличенной тоталитарной властью и активируется при любом удобном для неё поводе.
Исключительно потребительская доктрина западного общества создаёт предпосылки для неуклонной деформации цивилизационного содержания социальной коммуникации молодёжи в направлении её постепенного перехода от обслуживания субъективных, биосоциокультурных запросов индивидов к искусственно созданным, препарированным, принудительно канализированным и предельно идеологизированным властью схемам принятия и последующего институционального удовлетворения их первичных, биотических потребностей. Именно на их расширенное производство и пропаганду были направлены ресурсы всей социальной системы и усилия институтов социализации молодого поколения, которое, по мнению тоталитарной власти, просто обязано принимать жизненно важные решения только «исходя из предрассудков и устремлений, бытующих в его группе». При этом именно фатальная угроза здоровью и жизни людей со стороны власти является не только самым убедительным аргументом, но и, по сути, единственным смыслом «бытия» в сложившейся модели социальных отношений. В то же самое время голливудский киноэкран настойчиво и последовательно демонстрирует на весь мир и гораздо более «оптимистичные» сценарии социализации молодого поколения, связанные с историями об ужасном будущем. В них, в отличие от реальной социальной практики США, именно молодёжь представлена той ведущей социальной группой, от которой зависят как стратегии, так и тактики развития государства и личности в ближайшей и отдаленной перспективе. В связи с этим, возникает целый ряд вопросов, которые нуждаются в срочном и подробном рассмотрении. Например, почему, именно американская молодёжь становится реальным активатором процессов социальной трансформации обществ, которые уже достаточно «застоялись» в своем политико-идеологическом и социокультурном развитии? При этом, особе значение имеют как раз ужасные, порой буквально варварские стратегии голливудской визуальной социализации молодёжи, а также наиболее популярные сценарии представления ее жизненного и ценностного мира.
Особенности постсекулярной сакрализации антиутопической хоррор-власти
Парадоксально, но абсолютное большинство голливудских образов тоталитарного будущего весьма закономерно имеет строго определённую ужасную и шокирующую тональность. Происходит это потому, что они последовательно воспроизводят преимущественно крайне пессимистичные, а местами и откровенно шокирующие, ужасные предощущения завтрашнего дня, в котором как раз общество, окончательно разделённое «на два лагеря и позиционируется как ярчайший пример демократических свобод американской политической системы будущего». При этом в постапокалиптическом грядущем не оказывается места ни человеку с его неповторимым внутренним миром личностно значимых и собственноручно взлелеянных ценностей, ни обществу с его культуротворческими моделями поддержания и развития коллективного бытия, ни самой природе, в её сакральной и возвышающей первозданности. В то же время ведущим трендом в этой культурной кинематографической нише Голливуда становится визуализация антиутопических, местами откровенно деградировавших миров с явно выраженными элементами стимпанка и киберпанка. Особенно хорошо угадываются в голливудских фильмах, живописующих массовому зрителю различные ужасы будущего христианские коннотации. Как правило, эти кинокартины всегда показывают опустошённый и разорённый мир после некого фатального события или же роковой цепочки событий по аналогии со Вторым пришествием Христа и последующим Страшным Судом. Однако в этих кошмарных визуальных киноповествованиях мир, как правило, изображается навсегда отринувшим от Бога, окончательно покинувшим пределы классического религиозного опыта. Именно в подобных художественных контекстах появляется возможность постмодернистского прочувствования и переосознания символической роли образа Бога, на последовательной трансляции которого во многом и сформировалась вестернизированная культура доинформационной эпохи. Однако леденящие душу футурологические и постапокалиптические истории Голливуда отнюдь не опровергают бытие Бога, как это может показаться неискушенному зрителю, поскольку всецело посвящены визуализации рокового антропологического парадокса. Его суть связана с попыткой осмысления и прочувствования всего возможного трагизма, связанного с фатальным исходом божественного во властное. В ходе этого процесса сакральный образ Всемогущего всемилостивого и карающего Бога, окончательно «уставшего» любить человечество, закономерно вытеснился калейдоскопом идеологизированных имиджей всепроникающей и тотальной власти. То есть был подчинён общему принципу «новой “политической анатомии”, объектом и целью которой являются не отношения верховной власти, а отношения дисциплины». В этой связи основоположник аналитической психологии Карл Юнг высказался достаточно безапелляционно, утверждая, что даже в современных демократических секуляризированных обществах некогда наводившие ужас всесильные и «страшные боги сменили лишь свои имена: теперь они рифмуются со словами на – изм». Другая сторона этого парадокса состоит в том, что ужасный мир голливудского будущего слишком уж намеренно и явно демонстрирует массовому зрителю зияющую экзистенциальную пустоту души постиндустриального человека, тщательное заполнение которой различными образами сакральных и божественных персон началось ещё в незапамятные эпохи языческих религий. Поэтому современный голливудский постапокалипсис ничуть не опровергает бытие Бога, но лишь со всеми ужасными подробностями и присущей в таких случаях визуальной порнографией рассказывает о мире, в котором живут люди, решительно изгнавшие из своих заполненных властью душ все священные образы. По мнению Ж.Бодрийяра, когда мы говорим о жестокой медийной войне власти с обществом, «самое худшее состоит в том, что речь здесь идёт именно о пародии на насилие, о пародии на саму войну, о порнографии, ставшей крайней формой низости войны. Войны, неспособной быть просто войной, на которой просто убивают, и которая выдохлась, превратившись в комически жестокое и инфантильное реалити-шоу (reality-show) и безнадёжную иллюзию могущества.
Вот и в этих кошмарных визуальных творениях Голливуда речь идёт уже не о Боге, а как раз об ужасах и страхах «безбожного» образа жизни человека и общества, самодовольно лишивших себя столь глобальной, тысячелетиями апробированной и необычайно живительной, имагинативной фантазии. Ведь именно возвышенные мечты о Боге позволяли человеку доинформационных эпох не только обретать первичный смысл своего существования, но и всякий раз успешно преодолевать личные, коллективные и даже глобальные катастрофы, свято надеясь и веря в куда лучшее будущее. Тогда как повсеместное секулярно-идеологическое и политико-пропагандистское изъятие образа Бога из ужасных подвластных пространств голливудского постапокалиптического мира однозначно указывает на наличие колоссальных, поистине системных противоречий, накопившихся во всем западном рационализированном и прагматичном обществе и в самих США как стране, всецело претендующей на единоличную презентацию вестернизированной цивилизации, её культуры, да и самого её образа жизни. Бог в любом случае всегда являлся сакральным идеалом, позволявшим очертить высшие моральные контуры мира должного, связанные с настойчивыми поисками способа достижения добра, справедливости и мира. Тогда как при его отсутствии человеческая коммуникация достаточно быстро превратилась в пространство незатухающей войны за скорейшее и окончательное уничтожение «последнего», окончательно «расчеловеченного» человека. Столь изуверская ситуация стала возможной лишь в таком мире, в котором разрозненные и истерзанные многовековыми конфликтами государственные филиалы социальных объединений настолько разуверились в человеке, что оказались морально и физически готовыми принести его в качестве финальной искупительной жертвы перед так и не состоявшимися Бытием и культурой, которой уже никогда не суждено осуществиться. Вопиющее секулярное безобразие, которое непрерывно производит человек ужасного постапокалиптического будущего, настойчиво и последовательно уничтожает его последние шансы остаться элементом Природы в её биосферном и ноосферном воплощениях. Поэтому значительная часть ужаса, неразрывно связанного с этими голливудскими киноисториями, проявляется в настойчивом, местами даже почти маниакальном конструировании обществ, в которых функциональная полезность индивида коллективу, вновь, как и на заре цивилизации, отождествляется исключительно с природными способностями каждого конкретного человека. То есть голливудские общества будущего не просто жёстко ограничивают человека в реализации его жизненных стратегий, но и фактически отменяют и природу, и разум, и культуру в их бесконечном многообразии. Нет сомнений, что социальный «успех» фактически тождественный возможности выживания, в подобных жестоких медийных и биополитических проектах всегда имеет чётко обозначенные визуальные контуры, напрямую связанные с культивированием безусловных производственных рефлексов. Десексуализированная, а местами и умышленно дебиотизированная униформа, предельно упрощённая прическа, нарочито сдержанные, зачастую механические или иногда даже намерено роботизированные движения, исключительно производственный формат коммуникации в качестве единственно возможной и допустимой модели общения и т.д. не только напрямую указывают на успешную и лояльную власти социализацию, но также служат и главнейшими показателями эффективности, как каждого конкретного индивида, так и общества в целом. Мы ведём речь о таких голливудских фильмах, как «Время» («In Time», реж. Э.Никкол, «New Regency Pictures», «Stike Entertainment», «20th Century Fox», 109 мин., США, 2011 г.), «Гаттака» («Gattaka», реж. Э.Никкол, «Columbia Pictures», «Jersey Films», 106 мин., США, 1997 г.), «Эквилибрум» («Equilibrium», реж. К.Уиммер, «Dimension Films», «Blue Tulip Productions», «Miramax Films», 107 мин., США, 2003 г.), «Равные» («Equals», реж. Д.Доримус, «Route One Films», «Scott Free Productions», «Freedom Media», «Infinite Frameworks Studio», «Lucky Red Distribuzione», 101 мин., США, 2015 г.), «Посвящённый» («The Giver», реж. Ф.Нойс, «The Weinstein Company», «Big Bang Media», «Netflix», 97 мин., США, 2014 г.), «Я – робот» («I, Robot», реж. А.Пройас, «Davis Entertainment», «Overbrook Entertainment», «20th Century Fox», «Inter Com», 115 мин. США, 2004 г.), «Дивергент» («Divirgent», реж. Н.Бёргер, «Summit Entertainment», «ProVideo», «Lionsgate Home Entertainment», «Lionsgate Films», 139 мин., США, 2014 г.) и многих других голливудских киноработах на схожие темы. Стерилизованные, монохромные интерьеры производственно-бытовых помещений, демонстративная, с явным назиданием и угрозой локальная «ландшафтная цивилизованность», в рамках которой фантастические и футуристические пейзажи запросто соседствуют с ужасной разрухой и заброшенностью, вызывающая простота геометрических форм и подчёркнутая искусственность среды становятся доминантными пространственными маркерами цивилизации будущего, которая полностью укрощена ужасной, тоталитарной властью.
Однако тщательно создаваемая, визуальная иллюзия тотального подчинения хронотопа невидимой, но предельно тиранической и террористической власти может, как это ни странно, столь же мгновенно и разрушиться. Достаточно лишь любому из «отклонившихся» от нормы индивидов обнаружить какой-то «греховный» артефакт из преступного прошлого, который только одним своим видом способен ввести «идеальное общество» в коммуникативный и управленческий ступор в силу своего онтологического несоответствия господствующей модели функциональности и единомыслия. Ведь именно о таких индивидуальных или же общесоциальных катастрофах повествуют зрителям такие резонансные голливудские шедевры, как «V – значит “вендетта”» («V for Vendetta», реж. Дж.Мактиг, «Warner Brother», «Silver Pictures», «InterCom», 132 мин., США, Великобритания, Германия, 2006 г.); «Обливион» (англ: «Oblivion» – «забвение», реж. Дж.Косински, «Universal Pictures», «Chernin Entertainment», «Radical Pictures», «Universal Studios», «UIP DUNA», 127 мин., США, 2013 г.), «9» («9», реж. Ш.Экер, «Focus Features», «Relativity Media», 80 мин., США, 2009 г.), «ВАЛЛ-И» («WALL-E», реж. Э.Стэнтон, «Pixar Animation Studios», «Walt Disney Pictures», 98 мин., США, 2008 г.), «Судья Дредд» («Judge Dredd», «Hollywood Pictures», «Walt Disney Motion Pictures», 96 мин., США, 1995 г.), «Хроники хищных городов» («Mortal Engines» – «Смертельные машины», реж. Кр.Риверс, «Media Rings Capital», «WingNut Films», «Universal Pictures», 128 мин., США, Новая Зеландия, (2018 г.), «Почтальон» («The Postman», реж. К.Костнер, «Tig Productions», «Warner Bros.», 177 мин., США, 1997 г.), «Книга Илая» («The Book of Eli», реж. Братья Хьюз, «Silver Pictures», «Alcon Entertainment», «Warner Brothers», «Sony Picturea», 118 мин., США, 2010 г.), «Безумный Макс» («Mad Max» реж. Дж.Миллер, «Warner Bros.», «Kennedy Miller Production», «Roadshow Home Video», 88 мин., США, 1979 г.,), «Война миров» («War of the Worlds», реж. Ст.Спилберг, «Paramount Pictures», «DreamWorks Pictures», «Amblin Enertainment», «Cruise/Wagner Productoins», «UIP DUNA», 116 мин., США, 2005 г.), «Птичий короб» («Bird Box», реж. С.Бир, «Netflix», 124 мин., США, 2018 г.) и многие другие.
В чём же опасность этих невинных с виду артефактов? Как раз в том, что каждый из них, в отличие от влачащих жалкое существование людей, имеет свою культурную и личную историю, которых «одномерный» человек из тоталитарного будущего был принудительно лишён. Особенный, личный миф, целая вселенная индивидуальных и общекультурных смыслов, стоящих за каждым подобным предметом, уже самим фактом своего существования бросают дерзкий вызов сложившейся социальной системе будущего мира, в рамках которой функциональная «биография» (а лучше всего сказать – досье) человека или вещи является всего лишь контролируемой последовательностью выполняемых или презентуемых ими машинно-бюрократических протоколов. Подобные безобидные с виду артефакты с их уникальной судьбой являются прямыми уликами преступлений тоталитарной власти, столь жестоко распредметившей жизненный мир людей и фактически «расчеловечившей» как самого человека, так и всё общество. С другой стороны, древняя предметность выступает слишком уж явным провокатором бунта в силу одного только наличия у неё неконтролируемого властью, преступного происхождения, никак не связанного с производственно-функциональной сеткой «бытия» человека тоталитарного будущего. Кроме того, это ещё и вызов сложившейся системе рыночного потребления, над созданием и совершенствованием которой так трепетно трудилась власть с начала ХХ века. Таким образом, именно индивидуальное обладание подобными предметами является в ужасном обществе будущего одним из самых опасных преступных действий, поскольку не только мгновенно нейтрализует устоявшуюся систему самоотчуждения индивида в процессе внешне контролируемого, рефлекторного товарного потребления, но и фактически разрушает всю биополитическую матрицу тоталитарной власти. Осознание этих обстоятельств с необходимостью заставляет политическую элиту государств будущего оперировать именно молодёжью как особой социальной группой, которая в силу отсутствия жизненного опыта, оказывается весьма эластичной, лабильной и толерантной к любым властным воздействиям.
Маленко Сергей Анатольевич - заведующий кафедрой философии, культурологии и социологии.Новгородский государственный университет имени Ярослава Мудрого
Источник: журнал «Россия и Америка в XXI веке» №4 2020
